Пережить. Наука и искусство долголетия - Peter Attia
К позднему утру я сидел в общей зоне заведения под названием "Мост к выздоровлению" - уединенного места, расположенного глубоко в лесу. Здесь пахло затхлостью. Ожидая прихода остальных, я прошелся по кухне и увидел табличку с надписью: "Религия - для тех, кто боится ада. Духовность - для тех, кто там побывал".
Где я, черт возьми, нахожусь? задался я вопросом.
Первой из новичков была женщина, которой на вид было около пятидесяти. Мы уставились друг на друга, ничего не говоря. Она выглядела такой грустной, словно плакала целый год подряд. Я подумал, не похож ли я на нее. К вечеру собрались все "новички". Они были измождены, бледны, совершенно истощены. Некоторые из них были зависимы от наркотиков, алкоголя, секса или чего-то из этого. Я смотрел на них с ужасом, думая, что я не такой, как они.
После нескольких вступительных слов мы провели так называемую "регистрацию", когда каждый по очереди описывал свое эмоциональное состояние. Что мы чувствовали в тот самый момент. У меня не было слов для описания своих чувств. Я была вне себя от гнева. Кипела ярость. Я просто не мог этого сделать; мне не хватало эмоциональной осознанности, чтобы даже понять свои чувства, не говоря уже о том, чтобы сформулировать их. Я был в ярости от того, что мне пришлось прийти в это место. Я был в ярости от того, что потерпел неудачу. Я считал, что мне не место здесь, среди этих сломленных людей. Каждая клеточка моего тела хотела позвонить в компанию "СМС-такси смерти" и уехать оттуда.
Затем одна из ветеранов, женщина моего возраста по имени Сара, которая была здесь уже третью неделю (и которая, как я узнала, всегда умела сказать правильные вещи), должно быть, увидела выражение моего лица. Даже не зная моего имени, она повернулась ко мне и сказала: "Эй, все в порядке - никто не приходит сюда на победную полосу".
-
Может, я и не чувствовал себя на дне, но стремительно шел к этому. За несколько недель до этого я чуть не подрался со случайным парнем на парковке. Я стоял прямо перед его лицом и умолял его нанести первый удар, чтобы я мог вырвать ему гортань - процедуру, которую я описал в хирургических подробностях, присовокупив к ней несколько отборных эпитетов. Я уверен, что выиграл бы этот бой, но при этом мог потерять все: дом, медицинскую лицензию, свободу и, возможно, то, что осталось от моего брака. Внешне я выглядел успешным парнем с процветающей медицинской практикой, прекрасной женой и детьми, замечательными друзьями, крепким здоровьем и контрактом на написание этой книги. Но на самом деле я был неуправляем.
Я не был обычным маньяком, разбушевавшимся на дороге. Все было гораздо хуже. Несколькими месяцами ранее - во вторник, 11 июля 2017 года, в 17:45, если быть точным, - мне позвонила Джилл, моя жена. Она была в машине скорой помощи с нашим младенцем, Айртоном, по дороге в больницу. По какой-то причине он внезапно перестал дышать и потерял сознание. Его глаза полностью закатились в глазницы, он был безжизненным и синим, сердце не билось. Только быстрая реакция нашей няни спасла его. Она бросилась к Джилл, которая работает медсестрой. Ее инстинкты взяли верх, и она немедленно положила его на пол и начала делать искусственное дыхание, ритмично, но осторожно надавливая пальцами на его крошечную грудину, пока няня судорожно набирала номер 911. Ему едва исполнился месяц.
Через пять минут, когда пожарные ворвались в дом, Айртон снова задышал, а его кожа из голубой превратилась в розовую, когда в организм вернулся кислород. Пожарные были ошеломлены. Мы никогда не видим, чтобы эти дети возвращались, - сказали они Джилл. Мы и по сей день не знаем, как и почему это произошло, но, скорее всего, так бывает, когда младенцы внезапно умирают во сне: они на мгновение захлебываются собственной слюной или происходит какой-то другой вазовагальный инсульт, и их очень незрелая нервная система не в состоянии возобновить дыхание.
Когда Джилл позвонила мне из машины скорой помощи, я был в Нью-Йорке, в такси на Пятьдесят четвертой улице, ехал на ужин. После того как она закончила рассказывать мне эту историю, я просто сказал без малейших эмоций: "Хорошо, позвони мне, когда приедешь в больницу, чтобы я мог поговорить с врачами в отделении интенсивной терапии".
Она быстро сняла трубку, и, конечно, понятно, почему она была расстроена: наш сын чуть не погиб, и единственное, что я должен был сказать, - это то, что я лечу домой ближайшим рейсом.
Джилл оставалась в больнице с Айртоном одна в течение четырех дней. Она умоляла меня вернуться домой. Я ежедневно звонил, чтобы поговорить с врачами и обсудить результаты анализов, но оставался в Нью-Йорке, занятый своей "важной" работой. Остановка сердца Айртона произошла во вторник, но я вернулся домой в Сан-Диего только в пятницу следующей недели. Десять дней спустя.
Даже сегодня, вспоминая о случившемся, я чувствую тошноту от своего поведения. Я не могу поверить, что так поступил со своей семьей. Я не могу поверить, каким слепым, эгоистичным, не знающим меры мужем и отцом я был. И я знаю, что никогда не смогу полностью простить себя за это, пока жив.
Должно быть, в этот период от меня исходила очень тревожная атмосфера, потому что примерно в это время мой близкий друг Пол Конти, однокурсник по медицинской школе, который сейчас является блестящим и очень интуитивным психиатром, начал уговаривать меня поехать в это место в Кентукки. Я поискал информацию о нем, и оказалось, что это место для наркоманов. "Это бессмысленно", - сказал я ему. "Я не наркоман".
В течение нескольких месяцев мягких бесед он объяснял мне, что зависимость может принимать разные формы, и не только от наркотиков или алкоголя. Часто, продолжал он, она является следствием какой-то травмы, случившейся в прошлом человека. Пол - эксперт по травмам, и он видел, что у меня были все поведенческие признаки: гнев, отстраненность, навязчивость, потребность в достижении, которая подпитывалась неуверенностью в себе. "Я не знаю, что именно произошло, но вы должны мне поверить", - сказал он. Он был неумолим.
Я согласился поехать в Кентукки, но все равно искал любой предлог, чтобы от него отмахнуться. В начале ноября позвонила
