Игорь Рабинер - Хоккейное безумие. От Нагано до Ванкувера
— Так и есть. С другой стороны, на домашнем льду ни Олимпиад, ни чемпионатов мира никто давно уже не выигрывал. Не завидую канадцам: они играют у себя в стране, и от них все требуют только первого места. Поддержка зрителей, знакомая площадка… Плюсов у них, конечно, много. Но и минусы есть, и главный из них — вот этот колоссальный пресс ожиданий. Который усиливается тем, что два года подряд они терпели неудачи в финалах чемпионата мира. Поэтому им будет сложно.
* * *— Для вас как хоккеиста Олимпийские игры были важнее чемпионатов мира? И по внутреннему ощущению, и по требованиям партии и правительства?
— Важнее. Чемпионат мира — каждый год. Практически одни и те же участники. По сути, вы варитесь в собственном соку. А здесь — ты член команды — когда-то СССР, а теперь России. Не хоккейной команды, а большой спортивной семьи. Биатлонисты, фигуристы, лыжники. Ты живешь в Олимпийской деревне — что уже само по себе экзотика. Каждый день ты видишь и победителей, и проигравших, пропускаешь через себя их чувства.
У нас самый сложный в этом смысле вид — мы начинаем первыми и заканчиваем последними. Условно говоря, 12 дней надо все время быть в форме и готовиться. Вот, допустим, конькобежец в первый день пробежал 500 метров, выиграл золото и — гуляй, Вася! Все! Один день — и либо да, либо нет!
Мы видим этих чемпионов, радуемся успехам и огорчаемся неудачам, наблюдаем, как их встречают. И все это так или иначе психологически действует. Это несравнимо с чемпионатами мира, где всего этого нет.
Я был на четырех Олимпиадах, три из которых принесли хоккейной сборной СССР золото. И считаю, что это совершенно другая медаль. Звание олимпийского чемпиона не сравнить с титулам чемпиона мира, хотя и тот очень важен и почетен.
— Вы и закончили карьеру после золотой Олимпиады-84 в Сараево. Настолько выхолощенным в 32 года себя чувствовали?
— Да. Четыре года я ждал, чтобы реабилитироваться после проигранной американцам Олимпиады-80 в Лейк-Плэсиде. И мы все ждали и очень хотели выиграть. Я знал, что, по всей видимости, это будут мои последние Игры, и хотелось закончить карьеру на высокой ноте.
— Известно, что вы могли остаться, но попросили Виктора Тихонова о возможности больше времени проводить дома, с семьей. Он ответил: «У нас дисциплина на всех одна», и это предопределило ваше решение. Этот разговор с тренером был еще до Сараево?
— Нет, после. Если бы мы не выиграли, возможно, я остался бы еще на четыре года, до Калгари. Проигравшим неохота было уходить…
— А в чем все-таки заключался секрет вашего поражения в Лейк-Плэсиде, прозванного в США «чудом на льду»? Как такая машина, как сборная СССР, могла проиграть американским студентам?
— Мне кажется, с нашей стороны была недооценка команды США. Хотя она же не только с нами хорошо сыграла, а все матчи здорово провела… Быстрая, молодая команда была. Без звезд, но очень сплоченная. Мы играли с ними товарищеский матч буквально за три дня до турнира, разгромили — 10:3. Откровенно говоря, мы даже болели за них, чтобы они чехов победили, шведов. Думали: ну этих-то студентов мы обыграем.
Плюс элемент невезения: у нас было очень много моментов. Я очень много раз пересматривал тот матч. То в штангу попадали, то в перекладину. А у них что ни бросок, то гол. Бывает такое, что, хоть убей, не идет игра, и сильнейший проигрывает слабейшему. Но после этого мы сделали вывод, что оценку команде надо давать только после того, как ты ее обыграешь. Это главный урок, который мы извлекли на будущее.
— Американцы и фильм о той своей победе сняли, и книг огромное число выпустили.
— Можно сказать, что с того дня начался отсчет настоящей жизни хоккея в Америке. Конечно, в 1960 году была победа на Олимпиаде в Скво-Вэлли, но потом все затихло. А здесь пошел просто бум. Начали строить катки, всерьез работать с детьми… И как результат, сегодня в финале юношеского чемпионата мира играют США и Канада. Да раньше и мы, и канадцы на этом уровне забивали американцам по 20 шайб! Их вообще не считали за соперников, да и на взрослых чемпионатах мира они далеко не всегда в группе А играли — настолько были слабы. Вот что такое Олимпиада — одна победа дала огромный толчок развитию всего вида спорта в Соединенных Штатах. Причем не только мужскому хоккею, но и женскому.
* * *— Все предвкушают в Ванкувере финал Канада — Россия. А правда ли, что вы по сей день возглавляете общество российско-канадской дружбы?
— Да. Уже больше десяти лет. И, между прочим, являюсь единственным россиянином, удостоенным одного из высших орденов Канады — Орден отличия.
— После победы сборной России в финале чемпионата мира-2008 над Канадой в Квебеке орден не хотели у вас отобрать?
- (Смеется) Я канадцев очень уважаю. Немногие страны награждают людей, которые доставили им больше всего неприятностей. А я считаю себя именно таким. Когда проигрываешь — это, естественно, не доставляет положительных чувств, и эмоциональные стрелы направлены в тебя. Но они ценят и уважают таланты. Мне очень нравится, что канадцы — настоящие ценители искусства хоккея.
— В глубине вашей души сидит сожаление, что так и не получили возможность сыграть в «Монреаль Канадиенс», который мечтал вас заполучить?
— Есть немножко. Мне хотелось это попробовать. Во- первых, «Монреаль» всегда был и по победным традициям, и по духу, и по стилю близок к ЦСКА, играл не в силовой, а в умный и техничный хоккей. А во-вторых, на родине я уже выиграл все, что мог. Я — десятикратный чемпион мира. Если скажу, что 11-кратный, у вас ведь и глаз не моргнет, правда?
— Абсолютно верно.
— И правильно. Одним больше, одним меньше — какая разница? 13 раз выигрывал Кубок европейских чемпионов, еще 13 — чемпионат СССР… Как спортсмену, мне было интересно попробовать себя там, в НХЛ. Они меня уважали, ждали. Но, к сожалению, Политбюро мне в свое время не разрешило.
— А когда спустя несколько лет после окончания карьеры вам предложили поработать с вратарями в «Чикаго Блэкхокс», теоретически могли бы вернуться на лед?
— Так мне в 90-м году предложили в «Чикаго» играть! Сначала было предложение консультировать вратарей, приезжать в год по три-четыре раза. Мне это было интересно — пожить жизнью НХЛ, где я никогда не играл. И, помню, в первый год вышел на лед во вратарской форме и сам стал показывать, какие надо делать упражнения. Генеральный менеджер и главный тренер Майк Кинэн увидел, как я стою — и сказал: «Владислав, — да ты через полгода будешь у меня в порядке! Давай два месяца тренируйся — и в такой-то день против «Монреаля» выйдешь играть. Сколько денег тебе надо?»
— Ваша реакция?
— «Да я семь лет уже в хоккей не играю!» Кинэн меня не слушает: «Сколько ты хочешь? Мы тебя берем!» И только аргумент, что жена не хочет моего возвращения в хоккей, на него подействовал.
— Она действительно не хотела?
— Да. Но не это было главной причиной. Думаю, что я все сделал правильно. Имя, уважение, слава хоккейная — все это зарабатывается годами, и добиться этого очень тяжело. Есть вратари-«бабочки», которые отыграют здорово один чемпионат мира, а потом «сдуваются», и о них забывают. Какой-то след они оставляют, но небольшой. А когда ты на протяжении 15 лет — сильнейший вратарь, это совсем другое. Вполне ведь могло произойти, что после семи лет пропуска я встал бы в ворота, и надо мной соперники стали бы издеваться.
Такие вещи морально тяжело перенести. Не хотелось наносить удар по своему имени. Я подумал и решил, что никакие деньги не стоят этого. То, что я оставил, дороже денег. Их можно потратить, что-то купить. А имя — останется, войдет в историю.
— Но не поверю, что в первую секунду, когда вы это от Кинэна услышали…
- (Перебивает) Хотелось! Конечно, хотелось! Но разум все-таки возобладал, причем очень быстро. Хотя мне это, не скрою, польстило.
— Работать в НХЛ давно уже не предлагают?
— С «Чикаго» я поддерживаю отношения. На недавнем Кубке Виктории зашел в раздевалку, пожелал им удачи. Я 12 лет там консультировал, понимаете? Никогда не жил там, просто приезжал на неделю. Но ко мне в НХЛ, особенно в «Чикаго», было и остается самое доброе отношение. Они принимали меня как своего, с уважением, и я очень им благодарен. Даже когда были поражения, никогда меня не винили. Просто когда я стал депутатом Государственной думы, я уже не мог выполнять те функции, которые на меня были прежде возложены.
