Сергей Белов - ДВИЖЕНИЕ ВВЕРХ
Много разговоров в последнее время было о том, что из Москвы на время Игр выгнали половину населения, что всех диссидентов упрятали в психушки и тюрьмы, что на каждый квадратный метр приходилось по милиционеру и по два комитетчика и т. д. ... Мне как наблюдателю со стороны все это в глаза не бросалось. Действительно, на каком-то этапе попытались убрать из столицы весь частный автотранспорт. Однако в городе сразу создалась обстановка, как после взрыва нейтронной бомбы — опустевшие улицы, гробовая тишина, и власти отменили свое решение.
Ничего не знаю о репрессиях в отношении инакомыслящих, может быть, так оно и было. Что касается «чистки» мегаполиса накануне важного общественного мероприятия от опустившихся люмпен-пролетариев, хулиганов и потенциальных преступников, находящихся на учете, то это общая практика нормально работающих спецслужб всего мира. Не будучи специалистом в этом вопросе, думаю все же, что наши спецслужбы, обеспечивая безопасность Игр, в целом сработали очень профессионально и незаметно.
Одним словом, Игры в Москве стали, по-моему, настоящим праздником спорта, захватившим всю огромную страну.
Бойкот, конечно, повлиял на качество спортивных состязаний, но не загубил его. Тем более, что в отдельных видах спорта законодателями мод стабильно являлись страны восточного блока. Например, в гребле почти все золото в Москве взяли спортсмены ГДР (возможно, оптимально попали в допинг). Через четыре года уже отсутствие СССР и его сателлитов на Играх в Лос-Анджелесе будет рассматриваться как невосполнимый урон для уровня соперничества.
Впрочем, в некоторых аспектах организация домашней Олимпиады оставляла желать лучшего. Одна из таких недоработок напрямую затронула нас, баскетболистов. Мужской турнир почему-то проходил в спортивном комплексе «Олимпийский» — гигантском сооружении, умещающем в себе футбольное поле, легкоатлетический комплекс и трибуны на 14 тысяч зрителей. Чудовищных размеров зал был пополам разделен занавесом, и в одной части соревновались гимнасты, в другой — баскетболисты.
Паркет и стойки были размещены на помосте метровой высоты, а трибуны со зрителями можно было рассмотреть только в бинокль. Не пойму, места для нас, что ли, больше не нашлось?.. В результате наши болельщики растворились в этом пространстве, сидя не пойми где, и их поддержки мы фактически не заметили. Это было серьезным упущением организаторов, лишившим нас одного из главных преимуществ домашнего поля.
Огонь ОлимпиадыПомимо собственно баскетбольного турнира мне Игры московской Олимпиады запомнились, разумеется, еще одним событием, ставшим важной оценкой и в какой-то степени итогом моей карьеры спортсмена-олимпийца. Незадолго до начала Игр я узнал, что мне доверена честь завершить торжественную церемонию их открытия зажжением в огромной чаше «Лужников» — главной спортивной арены московской Олимпиады — олимпийского огня.
Традиция зажжения олимпийского огня на период главных соревнований спортивного четырехлетия возводит современное олимпийское движение к его прообразу — античным Играм. Тогда спортивные состязания имели культовое значение и были призваны прославлять сонм греческих богов, восседавших, по всеобщему убеждению, на вершине горы Олимп. Такая же история была с менее известными античными соревнованиями — Великими Панафинеями, во время которых атлеты своими состязаниями приносили жертву богине Афине Палладе. Всеобщее примирение, прекращение войн на период таких соревнований были обусловлены не собственно любовью древних ахейцев к спорту, а религиозным подтекстом.
Тем не менее в наши дни идея всеобщего объединения в празднике спорта, символом которого стал служить олимпийский огонь, приносимый через полмира в столицу очередных Игр, выглядит очень красиво и благородно. Спорт и вправду остался одним из очень немногих явлений, по-настоящему объединяющих людей самых разных национальностей и убеждений.
Несение факела с олимпийским огнем, особенно на завершающих этапах его пути к главному олимпийскому стадиону, является высокой честью, предоставляемой лучшим представителям нации, отличившимся в различных областях. Что же касается права зажечь этим факелом сам огонь очередной Олимпиады, который будет гореть день и ночь до момента закрытия Игр, то эта честь для спортсмена не сравнима ни с чем. Ее оказывают лучшим из лучших, в каком-то смысле людям, символизирующим национальный спорт, национальную культуру, имеющим бесспорный авторитет и безупречную репутацию. Это что-то сопоставимое с почетным поручением нести национальный флаг во главе делегации твоей страны на открытии Игр, но на порядок значимее.
Обо всем этом я не мог не думать, когда буквально за неделю до 19 июля — дня торжественного открытия Игр я от Гомельского узнал, что зажигать огонь московской Олимпиады поручено мне. Разумеется, я воспринял это как огромную честь и огромное доверие, оказанные мне моей страной, — именно так, а не в качестве доверия партии и правительства. Они мне, конечно, тоже были дороги, но не в такой степени.
Спрашивать, согласен я или нет, никому, естественно, и в голову не приходило, — согласие презюмировалось. Мне размышлять на тему «достоин ли я?» было просто некогда. До церемонии открытия оставалось совсем мало времени, а мне еще предстояло подготовиться к почетной миссии.
Почему объявление этого решения состоялось столь поздно, мне неизвестно. Единственная версия, которая у меня есть, — это сохранявшаяся до последнего неопределенность руководства в выборе, кому доверить почетное право. Насколько я понимаю, у меня был как минимум один серьезный конкурент — прославленный легкоатлет Виктор Санеев, трехкратный Олимпийский чемпион в тройном прыжке. Ему, в конечном счете, доверили второе по значимости действие в церемонии открытия — он пронес олимпийский факел по Большой спортивной арене и передал его в руки мне.
Почему выбор пал в конце концов на меня, а не на Санеева, у меня также есть только одно объяснение. Скорее всего, по замыслу организаторов, зажигать огонь московской Олимпиады было логично доверить спортсмену-москвичу. Уроженец Сухуми Санеев жил в Тбилиси. Так мечта моего детства о ЦСКА, превратившая меня из сибиряка в москвича, привела меня и к главной чаше олимпийского огня московского форума.
Так или иначе, нужно было срочно репетировать процедуру зажжения. Те, кто видел церемонию открытия, представляют себе, как это было красиво задумано. Получив факел от Виктора Санеева, мне предстояло взбежать к чаше, возвышающейся над Большой спортивной ареной «Лужников», по «живой лестнице» из щитов, поднимаемых руками статистов и как бы вырастающих передо мной по мере движения.
Задумано было, действительно, красиво, да и получилось тоже неплохо, но. не сразу. На первых репетициях статисты действовали несогласованно, между щитами возникали приличные зазоры, в один из которых я и угодил ногой. «Эге, — подумал я впервые, — не хватало еще ахилл порвать на этой церемонии».
Хорошо запомнилась мне генеральная репетиция торжества. Лил проливной дождь, который терпеливо переносили 100 тысяч (!) зрителей, собранных для полного воссоздания обстановки 19 июля. Что касается моей миссии, то она в этих условиях становилась практически невыполнимой — свежевыкрашенные белой масляной краской мокрые от дождя щиты не просто превратились в гарантированный источник травмы. Я реально не мог бы подняться бегом по скользкой поверхности до верха — начиная с середины подъем становился достаточно крутым.
С большим трудом и исключительно осторожно, разумеется, не бегом, а пешком я поднялся к чаше, но на саму церемонию открытия предусмотрительно облачился в легкоатлетические шиповки — привычную с детства и безопасную обувь.
Впрочем, в день праздника они оказались излишними. Над «Лужниками» во всем своем великолепии сияло солнце (думаю, это был один из первых случаев применения технологии разгона туч в день особо значимого торжества). Все было очень красиво и трогательно — тысячи спортсменов и статистов, участвующих в церемонии, десятки тысяч зрителей на трибунах, миллионы у экранов телевизоров. Клятва спортсменов, прочитанная гимнастом Николаем Андриановым[39], привет с космической орбиты астронавтов Леонида Попова и Валерия Рюмина, обращение генсека Леонида Брежнева. Огромная стая белых голубей, взлетающих над «Лужниками».
Конечно, как это всегда бывает у нас в России, не обошлось-таки без накладок. Главная была, конечно, в том, что в ходе «настоящей» церемонии Санееву и мне пришлось держать в руках не муляж, как на репетициях, и даже не настоящий факел с газовым баллоном, который спортсмены несли на подступах к «Лужникам», а суперразработку советской науки — факел со специальной шашкой. Ее не способен был загасить даже тропический ливень, и она гарантировала безупречное воспламенение в главной олимпийской чаше, но температура внутри нее была. 2,5 тысячи градусов! Страшно подумать, что могло бы случиться, если бы мы, практически никак не проинструктированные, обошлись с этим чудом науки как-то неправильно.
