Анатолий Голубев - Убежать от себя
«А ведь это тоже проявление неуверенности. Только зрительской… Примечательная черта. Надо бы в перерыве обратить на нее внимание парней!» – подумал Рябов, но вспомнил, что сделать это может лишь Улыбин.
Насупился. Принялся напряженно следить за игрой. Если в первом периоде первого матча счет бросков, говоривший ему больше, чем зрителям, показывал, что канадцы девять раз бросали по воротам соперника и трижды добились успеха, а наши – пять раз и только одна шайба влетела в ворота, то после конфликта с судейством давление советской сборной возросло.
В первых двух играх ему бросилось в глаза, что звезды держали клюшки в руках чуть крепче, чем наши. Реже теряли их в схватках. Чаще проталкивали шайбу туда, куда хотели, когда клюшки скрещивались, как мечи.
«Неужели у них сила рук накачана больше, чем у нас?» – подумал Рябов тогда. Но сейчас клюшки буквально валились из рук канадцев. Они проигрывали почти каждое единоборство, не говоря уже о том, что начинали сдавать в скорости.
Пошли недозволенные приемы. Канадский нападающий ехал на Глотове верхом за воротами до самого борта. Без всякой надежды добраться до шайбы. Лишь бы не дать нашему игроку развернуться посвободнее. И он добился своего. Глотов, словно не веря, что так примитивно может играть против него великий хоккеист, с удивлением и, надо сказать, совершенно не вовремя обернулся. На какое-то мгновение потерял контроль над шайбой. Испугавшись, дернулся из-под канадца. Ему это удалось. Но он упустил шайбу за ворота. Сам же ткнулся в канадца. Доли секунды не хватило, чтобы выполнить осмысленный пас. Когда он из очень тяжелого положения отдавал шайбу, в ту единственную точку уже выехал канадец. Он легко перехватил пас и откинул шайбу назад, глотовскому наезднику, который, сделав свое дело, уже ждал на «пятачке». А Глотов все выскребал от борта… Щелчок был простым до прозрачности, обидным до боли и столь же неотразимым. И все же Макар среагировал. У него не оставалось времени на игру рукой. Невероятным мышечным усилием толкнул клюшку назад и вверх. И бесчувственный, неуклюжий кусок доски, такой ничтожно узкий по сравнению с необъятной пастью ворот, оказался на пути шайбы. Ударившись о клюшку, она рикошетом ушла выше штанги, слегка зацепив ее. Ушла со льда куда-то далеко, во мрак торцевой трибуны.
Как не походила эта встреча на предыдущие! Если раньше канадцы выигрывали почти все вбрасывания, то теперь… Рябов во время первых двух матчей удивлялся и негодовал: «Неужели все за счет той же силы рук? Нет, просто силы характера. Как вяло наши борются при вбрасывании! Зачем? Чтобы потом с кровью вырывать шайбу назад? Глупо! Проигрыш начинается со вбрасывания!»
Сейчас канадцы словно играли в поддавки. Они были сметены напором и отдавали шайбу каждый раз, как только не удавалось прижать ее к борту.
Некоторое время шла занудная игра, У обоих не получалось толком ничего: у канадцев – обороны, у наших– завершения атаки. Рябов называл такие моменты «качанием маятника». Схватки злые, молниеносные возникали то у одних, то у других ворот и также по всему полю. Но редко получались три точных паса подряд. Или теряли шайбу, или в азарте проносились мимо. Но каждая отскочившая шайба рождала новую схватку, и так, казалось, не будет конца. Почти не ощущалась скорость. А она, и только она была всему виной! Обе команды играли на предельных скоростях. И кто-то из двух должен был не выдержать. Каждый сознавал: кому удастся «перекачать маятник», тот и сделает игру. Но Рябов уже в этом качании видел, насколько богаче у нас запас прочности. Да еще этот психологический гандикап с Макаром.
Глядя, как Рябов переживает, Галина, чтобы не расстраиваться, вышла. Она понимала, что не сможет заставить Рябова выключиться из игры. А тот в трудные минуты лишь натягивал плед почти до носа, потом сбрасывал к ногам, но не вставал. Все силы уходили на переживания. Даже если бы захотел, то вряд ли Борис Александрович смог сейчас встать. Спина изошла испариной. Руки мелко подрагивали. И когда совершенно закономерно посыпались в канадские ворота шайба за шайбой, он только кивал своим горбатым носом, словно молотком аукционера утверждая совершение сделки.
Счет стал 5:0. Полнейший разгром. Не только в счете, но и по тому, что делалось. На льду царила лишь одна команда, а все звезды профессионального спорта мерцали тусклыми любительскими огоньками. Рябов вновь по-тренерски начал всматриваться в игру. Заметил, что здорово прибавил за год Терехов. Он теперь держал клюшку двумя руками, почти сдвинул кисти, будто одной большой сдвоенной перчаткой. Та сила, с которой он орудовал, заставляла думать, будто конец клюшки зажат в тисках. Полметра, которые выигрывал на такой хватке, помогали убирать шайбу далеко от соперника, и надо было не один зуб сломать, прежде чем до нее добраться, а уж потом мечтать, чтобы отобрать. Мелочь, но какая!
Хорош и правый защитник Васин. Он был из тех жестких парней, которые играют практически без шайбы. Даже говорил: «Зачем она? Мне кого поувесистей подай. А шайбу пусть другие гоняют!»
Естественно, это была лишь бравада, но за ней стоял особый характер.
«Ничего, – бормотал Рябов.– Канадцы еще объединятся с американцами, чтобы устоять против нас. Будет еще матч, когда на поле выйдут две команды, но три флага – советский, канадский и американский – будут реять над залом. Две страны против одной – и это будет справедливо! Уже то, что это произойдет, станет победой! Такой же яркой, как сейчас над звездами…»
Игра подходила к концу. Не было только конца преимуществу советской сборной. Шестая шайба, словно гвоздь в доску, прочно закрепила победу. Рябов ворчал, глядя, как наши, тоже теперь уже поверившие в победу, начали ошибаться, упуская возможность увеличить счет. Глотов все время кричал на ребят, не давая утихнуть заводке.
Хладнокровный Викторов был ему прямой противоположностью. Он вообще никогда не ворчал на товарища, хотя тот и был не прав. Никогда по его лицу нельзя было понять, что он чем-то недоволен. Если не получалось, снова шел вперед в поисках новых возможностей, сразу забывая о том, что произошло. Но сколько Рябов потом ни проверял, Викторов прекрасно помнил обо всех ошибках товарищей, даже самых мелких, даже о тех, на которые не обратил внимания и сам Рябов. Викторов был интеллигентом до мозга костей. Просто мудрецом – что толку портить нервы, когда в хоккее, как, впрочем, и в жизни, зачастую далеко не всегда, скорее, слишком редко можно исправить ошибку? А уж переиграть тот самый момент невозможно! Как мало вероятно и то, что он может повториться в ближайшие сто матчей. Что-нибудь да будет не так! То ли нога стоит не как тогда, то ли крюк не касается льда, то ли вес тела не на той ноге… Как невозможно дважды войти в одну и ту же воду реки, так невозможно повторить игровую ситуацию в точности. И мудрый Викторов знал это. Его молчаливая выдержка действовала на того, кто допустил ошибку, сильнее любого крика. Случалось, виноватые сами поднимали бучу, то ли прямо на льду, то ли в раздевалке, и никогда еще не случалось, чтобы Викторов ответил взаимностью.
Игра сама по себе уже потеряла для Рябова спортивный интерес. Он следил сейчас за работой Викторова, следил с наслаждением, поскольку в каждом его движении видел воплощение и своих идей, и того, что было за долгие годы наработано вместе. Само катание Викторова среди столкновений сражающихся тел звучало особой, радостной песней.
Во время второго матча на трибуне Рябов заметил лозунг: «Старомодный хоккей!» Это было для него самым страшным, почти личным оскорблением. Рябова даже покоробило: «старомодный»! Кто знает, что такое старомодность? Где эти старые времена, где их границы? Старомодность начинается иногда сию минуту. Иногда старомодно уже то, что еще не родилось. Многое, что вчера было прогрессивным, современным, сегодня старо. Потому как хоккей – самый живой организм. Он постоянно развивается, постоянно меняется… И самое страшное – остановиться! Остановиться – значит проиграть! Даже если сегодня удалось зацепиться за победу. Для человека, мыслящего и знающего игру, уже в победе просматриваются корни завтрашнего поражения…
Шестая шайба в воротах профессионалов! Это разгром. Это подавляющее преимущество и в счете и в игре, когда нет ни малейшей лазейки, чтобы принизить успех победителя.
По льду метались наши парни, поздравляя друг друга. Обнимаясь, целуясь, давая выход радости, которую так славно заработали. А Рябов закрыл глаза и сидел замерев. Уставшее после болезни тело ощущало крепкую хватку дружеских рук там на льду. Вот по традиции он взлетает над площадкой раз, другой, третий…
Мягко приземляясь на плотное ложе сильных и потных рук своих парней. И кажется Рябову, что полет этот длится целую вечность.
Когда он вяло поднимает к лицу правую ладонь, она сразу становится мокрой. Слезы текут невольно. И он не в силах их остановить. Впрочем, он и не хочет их останавливать. Слезы радости так сладки и так коротки. К тому же никто не видит его слез в полумраке комнаты. Даже Галина кричит из кухни: «Как закончили?»
