Анатолий Голубев - Убежать от себя
Они еще долго говорили о разном. Рябов спохватился, когда часы, упрятанные в стену – только узорные цифры и стрелки золотились на темной дубовой панели, – начали бить полночь.
– Я отвезу вас…
Они спустились по той же лестнице в ярко освещенный гараж.
– Бобби, вы серьезно считаете, что мы не сможем провести серию матчей всех наших звезд?
– Да, мистер Рябов. Я в этом глубоко убежден. Хотя сам бы как спортсмен с удовольствием сыграл с вашими парнями.
– Ну что ж, Бобби, попомните мое слово – игры состоятся! И даже раньше, чем вы думаете.
– Вот как? Я первый вас поздравлю тогда с большой организационной победой. Или наши твердолобые там, в руководстве, совсем потеряли голову.
Они стремительно понеслись по пустынным ночным улицам. Бобби, конечно же уставший после игры, как бы весь ушел в себя.
Не сожалел ли он о приглашении русского тренера? Может быть, но Рябов знал точно, что с пользой провел вечер.
33
«Скажите человеку, что во вселенной триста миллиардов звезд, и он вам поверит, но скажите, что скамейка покрашена, и он обязательно ткнет в нее пальцем, чтобы проверить! Для меня такой окрашенной скамейкой вполне может стать это письмо. Даже не верю, что держу в руках письмо от самого Палкина!»
Рябов повертел конверт в руках, будто пытаясь удостовериться в реальности существования полученного конверта. Когда они шумно прощались у калитки после затянувшейся встречи с «кормильцами», Глотов отозвал его в сторону и сказал:
– Чуть не забыл… Один товарищ, вам хорошо известный, очень просил передать письмо. Сам приехать не рискнул… Я сначала, по правде говоря, не хотел брать: что там Палкин написать может?
Рябов вскинул брови при упоминании фамилии Палкина. Ему показалось, что Глотов шутит, но тот говорил серьезно. Более того, достал из внутреннего кармана пиджака конверт и подал Рябову.
– А потом подумал… Палкин все знает про сегодня… Самый раз проверить, понял ли он тогда что-нибудь…
Рябов улыбнулся и одобрительно ткнул Глотова в плечо. Кивнув всем сразу головой, он не стал ждать, пока Галина закроет калитку, и зашагал к дому, широко размахивая таким неожиданным посланием.
И вот он сидит, не решаясь вскрыть конверт. И перед ним, будто расстались только вчера, встало курносое, заносчивое лицо вечно готового к бунту Палкина.
До армии Палкин шоферил. И для Рябова всегда было загадкой, когда он успел между своими бесконечными рейсами и попутными похождениями, о которых охотно рассказывал ребятам захватывающие легенды, научиться играть в хоккей. Играл здорово. Даже не столько здорово играл, сколько обещал здорово заиграть. Был он явный сторонник агрессивной, грубой игры. Палкин виделся Рябову добрым катализатором в хорошей потасовке, если его подчистить, подшлифовать, короче, научить уму-разуму. Но оказалось, вместо того чтобы с Палкиным пришла некая безопасность команды, Рябову пришлось думать о своей безопасности. Палкин умудрился совершить невероятный проступок: в игре на выезде он врезал в ухо парню из четвертого ряда, который крикнул ему что-то обидное. И он, и судьи, и организаторы опешили: Палкин шустро перескочил через борт, добрался до обидчика, а потом соскочил на лед вновь и как ни в чем не бывало подключился к атаке. Правда, опомнившись, организаторы все-таки настояли на его дисквалификации на следующие две игры, но Рябову стоило немалых усилий вытянуть Палкина из судебных передряг: соседи обиженного сами возбудили дело об уголовном преследовании хулигана.
Ох этот Палкин!
Однажды, когда Рябов, доведенный до белого каления, после пропуска двух тренировок подряд вызвал его к себе на базу, Николай заявил, что это не подходящее место для разговора. Не получится, дескать, по душам. Они вышли на улицу. Проходили мимо пивной. И Рябов, выбрав не лучший момент, спросил раздраженно:
– Палкин, ну скажи мне, что ты хочешь? Тот не моргнув глазом ответил:
– Хочу домой, но сначала два пива.
Надо бы дать нахалу в ухо, как Палкин тому парню, но Рябов сдержался и только ответил:
– Бери третье на меня, и поговорим. Они беседовали тогда до сумерек.
– Пойми, Палкин, – объяснял ему Рябов.– Спорт – это долгий, долгий бег. Шаг за шагом. Километр за километром. День за днем. И возможно, эти усилия когданибудь выльются в победу…
Палкин слушал, кивал, тянул пиво. У Рябова были тысяча и один повод отчислить его. Но это была бы уступка самому себе. Рябов не мог признать свою неправоту– он столько раз защищал Палкина от категорических требований руководства клуба отчислить Николая! Можно подумать, что в команде у него одни ангелы. И что он не потратил полжизни на их воспитание. Конечно, для него проще отчислить Палкина. Многие в команде не понимали такого всепрощенчества со стороны старшего тренера. Случалось, он и за меньшее отлучал от команды. А тут…
Рябов ничего не мог поделать с собой. Он видел Палкина. Видел его таким, каким не видел никто. Он ощущал, что это будет Игрок! И не стеснялся в данном случае этого всегда раздражавшего термина. Более того, он знал, как сделать Палкина Великим. И если быть честным до конца, Рябов щадил не Палкина, он боролся за себя: так не хотелось, чтобы пропала конкретная и такая ясная для него работа, которая может усилить и клуб и сборную.
А Палкин, словно раскусив слабину Рябова, бессовестно играл на нервах.
Все свободное время Николай проводил с Гришиным, своим компаньоном по тройке. Тоже неженатым парнем. Они похаживали в рестораны. Тройку лихорадило. Но и это терпел Рябов. Хотя дал себе зарок: если Палкин начнет разлагать команду, он нанесет ему такой удар, что хоккейному миру и не снился. Тот вроде это понимал. Во всяком случае, его влияние на команду тогда еще не сказывалось так разрушительно, как потом.
Палкин напоминал черный немолотый перец -тверд и остер. Его поведение – вызов всем, в том числе и друзьям. Он мог в присутствии незнакомых людей кинуть своему другу Гришину: «Сколько раз я тебе говорил, прежде чем рот раскрывать, высморкайся!» Ох этот Палкин! А его розыгрыши… Он талантливо подражал голосам и не знал меры в своих выходках. Того же Гришина от имени руководства Федерации хоккея однажды вызвал в Москву с юга, где тот отдыхал. Заставил мучиться с билетом, два часа лететь в самолете, потом, убедившись, что все это обман, доставать обратный билет. Словом, испортил неделю отдыха своему лучшему другу. Он не оставил в покое и старшего тренера. Как-то позвонил под видом репортера и почти полчаса морочил Рябову голову, утверждая, что должен сделать срочно в номер интервью по поручению главного редактора уважаемой газеты. После палкинского урока Рябов больше никогда не общался с представителями прессы по телефону. Даже если требовалось сказать несколько малозначащих слов.
В тот вечер в пивной Палкин впервые, пожалуй, высказался, во всех иных случаях предпочитая судить других, а не себя или за грубой шуткой или молчанием укрыться от неприятного разговора.
– Я, Борис Александрович, одинокий человек. У меня не было ни матери, ни отца. То есть, – он ухмыльнулся, – они, наверно, были. Не искусственным же способом я появился на свет! Но бросили… Подбирали разные люди, добрые и злые. Всякое было. Потому мне ни черта уже не страшно. Я люблю играть. Но что делать после игры? Мне нравятся люди, разные, незнакомые, не похожие на меня. Знаю, если сыграл плохо, все говорят– Палкин загулял! А я не загулял, я просто сыграл плохо. Не забил, потому что не забил! Многие ваши питомцы любят кино, а я – обнимать девчонок! – Он покосился на Рябова, проверяя его реакцию. Но тот дал себе слово терпеливо выслушать сегодня все, что будет сказано.
«И берегись, Палкин, если в признании твоем не окажется того камня, за который может зацепиться последний якорь моей доброты!»
– Что плохого в девчонках? Я ведь в пределах морали – свободный парень, с кем хочу, с тем встречаюсь. Мне Третьяковка не нужна. Но я, Борис Александрович, еще никогда не позволил себе перед игрой лечь спать позже, чем положено. Я знаю, что одиннадцать – предельный час.
– А в каком ты состоянии к этому предельному часу? Тоже в предельном…– Рябов не удержался и подстегнул Палкина репликой.
Тот согласно кивнул:
– Такое бывало.
– Ты знаешь, я вечерами после игры не контролирую ребят. Не хочу быть шпионом. Унижать себя и вас. Но рано или поздно, ты знаешь, правда откроется. Вспомни Ларина. Он опоздал на сбор и был отчислен на две недели. И как это сказалось? Слабо начал сезон, пришлось попотеть, чтобы вернуться на место в основном составе. По сути, сезон пропал. А число его сезонов не бесконечно. Как, впрочем, и твоих…
Палкин опять кивнул, добродушно и согласно. Он сегодня был удивительно покладист, словно понимал, что другого подобного разговора по душам может с Рябовым и не сложиться.
– Ах, Борис Александрович, вы лучше меня знаете, что нет такой специальности -удачник. Я должен играть, и я буду играть…
