Петр Северов - Последний поединок
Эрлингер широко шагнул вперед и стал рядом с Радомским.
— Что значит «но»? Говорите!
— Несколько заключенных успели бежать… Начата облава. Партизаны хорошо вооружены.
— Старшего дежурного по лагерю — под арест! — хрипло закричал Радомский. — Мерзавец! Я вытяну из него жилы!..
За дверью послышались говор и шаги. Показалась спина, блеснул погон, еще один погон… Четыре эсесовца, скользя на ступеньках, внесли какой-то длинный тюк. Они опустили его на пол, выпрямились и одновременно козырнули. В этом обмякшем тюке Николай успел рассмотреть очертания человеческого тела.
— Обыскать, — приказал Радомский.
Офицер снова щелкнул каблуками, обветренное лицо его было багрово-синим.
В суматохе все забыли о Русевиче. Он стоял в углу коридора, наблюдая за эсесовцами, обыскивавшими убитого.
Быть может, не больше двух-трех секунд Русевич видел неподвижное лицо партизана. Но этого было достаточно. Он узнал Дремина.
В степи
Заветная мечта фрау Нелли, наконец-то, сбывалась. Она уезжала на Запад… Казалось бы, для нее не имело смысла покидать Киев в самом начале 1943 года, когда фашистское радио чуть ли не ежечасно возвещало о новых грандиозных победах немецкого оружия, когда газеты оккупантов пестрели астрономическими цифрами русских потерь, а доктор Геббельс (в который уже раз!) торжественно сообщал, что фактически советские армии больше не существуют. Но у всех на устах был Сталинград, печать траура лежала на лицах немцев — поэтому их победные клики никого не могли обмануть.
Неля уезжала. Наиболее надежным из всех ее новых друзей и знакомых оказался шеф. Он сказал ей по секрету, что больше не верит ни радио, ни газетам, ни сводкам, а верит только тому, что видит сам. Он видел бесконечные санитарные автоколонны — груды обмороженных и раненых немецких солдат, разбитые танки на платформах, исковерканные «Юнкерсы» и «Мессершмитты», с крестами на печально поникших, переломанных крыльях.
Возможно, он задержался бы еще на некоторое время на этой щедрой украинской земле, где так легко было делать деньги, где каждая буханка хлеба, спущенная на черный рынок, приносила две и три тысячи процентов прибыли… Возможно, он подыскал бы доброе поместье, завел бы обширное хозяйство — коровники, свинарники, птичники, пасеки — и снова делал бы деньги, живя припеваючи и разъезжая в гости к помещикам-соседям. Но злые украинские «хлопы» охотились на приезжих помещиков, как на зайцев, а у господина Шмидта не было ни малейшего желания получить где-нибудь на проселочной дороге заряд дроби в спину или пониже спины.
Кроме того, он видел, что крупные тузы-землевладельцы, прибывшие на Украину для хозяйственного освоения этих «диких» просторов, потолкавшись в Киеве, незаметно убирались в фатерлянд. Кому другому, а им-то хорошо был известен прогноз военной погоды на завтрашний день.
Прежде чем сообщить Неле о предстоящем отъезде, господин Шмидт побрился, надушился и надел новый костюм. Можно было подумать, будто он собирался к венцу. Он сказал:
— Моя милая крошка. Есть такое хорошее слово — драп. Мы будем делать откровенный, как говорят русские, «драп» в Германию…
Она сразу поняла и тотчас согласилась. После того, как их квартира сгорела до тла и в огне пожара зажарился Кухар, Неля окончательно утратила покой. Она опасалась показываться на улице. В каждом прохожем она подозревала партизана. Тень мщения неуловимо следовала за ней. Получить пропуск в Германию оказалось не так-то просто. Однако в жизни случаются счастливые неожиданности, и этой неожиданностью для Нели оказался Корж.
Странно, что в процессе следствия Неля почти не вспоминала о нем: она была уверена, что ни Русевич, ни его друзья не доверяли Коржу — он был слишком самовлюблен и болтлив. Когда в числе других спортсменов и он был арестован, следователь Кутмайстер сказал:
— Тряпка. Думает только о себе. И потом он ничего не знает. Он и рад был бы раскрыться, да ему нечего раскрывать.
Но Неля помнила о Корже, она даже попросила свидания с ним.
Завидев ее в комнате следователя, Корж затрепетал. В его запавших глазах промелькнула надежда.
Разговор длился недолго.
Она обещала ему немедленное освобождение. Он пытался целовать ей руки и подписал протокол, почти не читая его, нисколько не вникая в смысл. Эти два слова — «немедленное освобождение» — как будто и ослепили и оглушили его.
Радомский был доволен. Он поздравил Нелю с победой и сказал, что поможет ей получить пропуск.
Пожар не особенно обескуражил шефа: сгорела только квартира — мебель, платья Нели, ковры. Что касается его сбережений, шеф был достаточно предусмотрителен: деньги и ценности он хранил в сейфе — к ним не притронулся огонь.
Собираясь в далекий путь, они не обременяли себя громоздкими вещами. Два чемоданчика — и только. Но эти чемоданчики стоили не менее двухсот тысяч марок — весь «урожай» господина Шмидта, собранный на украинской земле. Чтобы не рисковать своими ценностями, мало ли может встретиться в дороге жадных бродяг, Неля упаковала их и спрятала на самое дно чемодана. Человек опытный, господин Шмидт специально подобрал очень неказистые чемоданы и посоветовал Неле одеться попроще. Сам он надел военную шинель и ушанку, перекинул через плечо ремень от планшета — и стал походить на важный полувоенный чин, каких много в то время разъезжало по немецким тылам.
Собственный «Опель-адмирал» господина Шмидта был еще мало потрепан; в нем нашлось достаточно места и для продуктов, и для бензина, и для запасных скатов. Вести машину знакомым маршрутом на Львов, Краков, Беутен и Бреслау господин Шмидт решил сам. Важно было поскорее проскочить небезопасный отрезок пути до Беутена — дальше простирались «освоенные» земли, с которых и начинался восточный поход.
Итак, с той минуты, когда машина миновала ворота хлебозавода, Неля полностью перешла во власть своего добродетеля, хозяина большого имения в Вестфалии, господина Шмидта. Впрочем, она была уверена, что скорее он находился в ее власти. Неспроста же он так лебезил перед нею, особенно в последние дни, справлялся о самочувствии, подарил дорогие духи, сам готовил для нее эрзац-какао. Всем видом своим выражая преданность и нежность, господин Шмидт говорил, закатывая от удовольствия глаза:
— Скоро мы приедем в мое имение! Вы станете самой красивой и знатной дамой Вестфалии. Я буду вашим ангелом-хранителем и слугой!
Неля с удовольствием слушала эти излияния и уже видела себя хозяйкой помещичьего дворца, окруженной раболепными слугами. Она и сама удивлялась своей блестящей карьере: совсем еще недавно скромная продавщица в комиссионном магазине, а теперь — помещица и не просто Неля, нет, фрау!
Давно ли она была уверена, что никогда не покинет Киева — его живописных улиц, золотых пляжей, тенистых парков, уютную квартирку на Печерске. А теперь она даже торопилась: скорее бы остались позади эти обугленные развалины и скрюченные прутья арматуры, искалеченные осколками деревья и черные воронки у шоссе, сторожевые вышки Сырца и провалы Бабьего Яра…
Шеф уверенно вел машину; он говорил, что они еще засветло будут во Львове. Эта дорога из Киева на Львов была одной из важнейших военных автомагистралей. Крытые грузовые машины встречались на ней поминутно, двигались танки, орудия, походные радиостанции, продовольственные фургоны, какие-то механизмы, назначения которых Неля не знала. Не меньшим было и движение на запад, но в направлении Львова шли главным образом санитарные грузовики. Когда «Опель-адмирал» обгонял их, Неля видела в крытых кузовах посиневшие от холода лица солдат, забинтованные головы и руки. Санитарные грузовики были забиты до отказа. Иногда они останавливались, и сопровождавшие их солдаты торопливо рыли могилы на обочинах шоссе. В сотне километров от Тарнополя, не желая тащиться в бесконечной веренице машин, шеф свернул на прямую проселочную дорогу.
Это было ошибкой. Через час езды в ровной, пустынной степи, где не было ни признака селения, ни деревца — только гривастые гряды скованных морозом сугробов, — он был вынужден остановить машину. Посреди дороги, расставив руки, стоял офицер. Офицер подбежал к автомобилю и ударил ногой в дверцу:
— Открывай!
В руках у него были пистолеты. Неле запомнилось лицо офицера, гневно изломанные брови, побелевшие губы, красивые, но злые глаза.
Шеф открыл дверцу и молча показал свой пропуск. Офицер нетерпеливо затряс головой:
— Партизаны! — прохрипел он, указывая на подорванную легковую машину, уткнувшуюся в кювет. — Партизаны положили мину… Ранен генерал… Вылезайте. Я тороплюсь в госпиталь.
— Но послушайте, — попробовал объясниться господин Шмидт. — Мы довезем генерала.
— Нас трое… Вылезайте, говорю! — Офицер поднял пистолеты.
Шеф поспешно выбрался из кабины и побежал вслед за офицером к машине, лежавшей в кювете. Неля видела, как он что-то объяснял, размахивая короткими руками. Потом он возвратился, еще издали улыбаясь.
