Нерушимый 6 - Денис Ратманов
Вся команда выбежала на поле, принялась обниматься, Кокорин встряхнул бутылку минералки и откупорил, разбрызгивая на манер шампанского. Даже мне досталось похлопываний по плечу и радостных улыбок.
Марокко в кои то веки был доволен, улыбался, махал руками. Бегали журналисты, ловили удачные кадры, и теперь объективы были направлены на меня.
В раздевалке атмосфера была, как на Новый год, когда каждый мальчик получил по крутому велосипеду. Круче — по мопеду. Я поймал исторический момент и запечатлел телефоном: Денисов пожимал руку Кокорину. Только один человек не разделял общего ликования: вратарь Полозенков. Он не злился на меня, понимал, что не вытянул бы, и это его угнетало так, что хоть с моста в реку прыгай…
Что? Где-то я такое уже видел. Я прислушался к намерениям Полоза: нет, он просто сокрушается над сломанной карьерой, уверенный, что я останусь в «Динамо». Я сел рядом и сказал:
— Помнишь, я говорил, что проведу в составе «Динамо» четыре игры, а потом вернусь в свою команду?
Полоз вскинулся, глянул злобно, готовый услышать, что ему конец.
— Так вот… Мои слова в силе, не расстраивайся.
Хлопнув его по спине, я отправился в душ. Когда все переоделись, Марокко, как цыплят, погнал нас к автобусу, где ждали волонтеры и Энн, точнее Анечка.
Эх, хорошо было в Кардиффе, но завтра мы уезжаем.
Мой волонтер Ник подбежал вприпрыжку, сияя, как медный пятак, попросил расписаться на футболке, в тетрадке, в книге, на билете и вот на этом листке с каракулями.
— Ты гений! — восторженно сказал он. — Скоро ты станешь суперзнаменитым, и я разбогатею, продав несколько автографов.
Энн проводила его взглядом и улыбнулась.
— Ты красиво сыграл, вдохновил команду.
— Считаешь? — спросил я, глядя, как наши грузятся в автобус.
— Уверена. Это твоя победа.
Она посмотрела пристально, и я отчетливо считал желание остаться со мной наедине.
— Одно непонятно, почему тебя не пускали играть раньше? Тогда вы точно не проиграли бы.
Рьяный боец сказал, что он не против компании Энн, то есть полностью разделяет и поддерживает мое желание побыть с девушкой наедине.
— Ты едешь с нами? — спросил я. — Может, разделишь с нами победу? Тренер разрешил отпраздновать в пабе, но под его присмотром.
— С великим удовольствием! — Ее радость была вполне искренней. — И за паб не волновайся, там мои люди все контролируют — вас не отравят.
Я пропустил Энн вперед и уселся с Антоном, который тоже сегодня отличился и был счастлив. Игроки перешучивались, переговаривались, каждый старался расположить девушку к себе, но я то и дело ловил ее заинтересованный взгляд, адресованный мне.
Меня же больше волновало другое: как «титаны» восприняли нашу победу? Как и во всем Советском Союзе, у них тоже праздник, или они переживают, что я не вернусь? А еще запоздало пришла мысль, что я сегодня заработал сто пятьдесят тысяч рублей, а Марокко лишился двухсот. Но это, похоже, его заботило меньше всего: тренер наконец договорился с собой и был счастлив. Ведь если бы команда показала такой результат, как в игре с «Челси», он получил бы пинок под зад.
Наверняка он сделал выводы, и в следующей игре на воротах буду я.
Вот только как быть с откатом? Если меня накроет, как в прошлый раз, то можно и в больничку загреметь, и тогда следующая игра под вопросом. Ладно, завтра посмотрим — вдруг ничего страшного? А если расплющит, попрошу Денисова меня подстраховать.
После ужина в специально выделенном для нас кафе, где динамовцы и раньше столовались, мы веселой гурьбой отправились в паб, расположенный неподалеку. Времени Марокко нам выделил до двенадцати ночи и велел много не пить. Я и не собирался.
Мне думалось, что бар тоже закроют на специальное обслуживание, и там будем только мы, гости из СССР, но, кроме обслуживающего персонала, там оказались несколько журналистов и просто море женщин модельной внешности, в коктейльных платьях, да и не бар это был — роскошный ресторан со сценой и музыкантами. Причем женщин внутри находилось больше, чем футболистов.
Гудя и пуская слюну на девушек, динамовцы начали рассаживаться за столики по четверо. Я сел с возбужденным Антоном Бако, который, хлопая себя по ляжкам, что-то напевал.
Марокко, наша репортерша, которая смотрелась на фоне моделей, как лошадь-тяжеловоз среди породистых скакунов, врач и Денис, тренер вратарей, сидели за центральным столиком, откуда было проще всех видеть и контролировать, чтобы никто не напился.
— Дамы и господа! — разнесся по залу волнующий женский голос, и я повернул голову к сцене, где стояла синеглазая брюнетка Энн.
На ней было красное платье, вроде бы скромное, но выгодно подчеркивающее высокую грудь, и талию, и совершенную линию бедер. Длинные волосы рассыпались по ее плечам черным водопадом. Она ненадолго замолчала, покосившись за барную стойку. Оттуда тотчас высыпали официанты с бутылками шампанского, лежащими в ведерках со льдом, и закусками, засуетились, накрывая на стол.
Антоха сразу же схватил бутылку, как и Кокорин, чтобы ее открыть, но я на него цыкнул:
— Спокойно, они все сделают сами.
— Товарищи! Поздравляю вас с заслуженной победой! — Энн подняла бокал с шампанским. — За вас, товарищи, за ваши грядущие победы! Ура!
Официант виртуозно справился с пробкой, налил нам шампанское. А вот Кокорин официанта отогнал, потряс бутылку и, открыв ее, разбрызгал содержимое по залу, а потом воздел над головой.
— За победу! — воскликнул он.
Пена шампанского стекала по его руке под мышку, но Кокоше было плевать. Заиграла ненавязчивая музыка, Энн спустилась в зал и, покачивая бедрами, направилась к нашему столику.
— Можно мне присесть?
Антон среагировал первым, вскочил, отодвигая стул. Энн воспользовалась помощью и посмотрела на меня, покачивая бокалом:
— За вас, парни! Это была великолепная игра. И… — она многозначительно улыбнулась и добавила: — За тебя, Александр!
Я вытаращил на нее глаза, она продолжила:
— Я не верю в то, что это просто подарок от мироздания. Ты талантлив. И пусть этот матч станет трамплином для твоего взлета.
И тут до меня дошло. Какой же я осел! Хотелось ударить себя по лбу. Совершенно забыл, что девятое июля — день рождения Александра Нерушимого. То есть так написано в паспорте, и этому телу исполняется двадцать лет. Может, отчасти поэтому Марокко выпустил меня в поле. Он не мог не знать, а забыть — не имел права. И Денисов, конечно, знал, нашептал обо мне тренеру.
— Эй, ты чего? — Антон ткнул меня кулаком в бок. — Вот скотина, и молчал, что у тебя днюха! Партизан, да?
— Да! — закивала Энн.
Мы чокнулись. Рьяный боец, заскучавший без женского внимания, тотчас отреагировал. Будь мне двадцать лет, мозги растеклись бы киселем, потому что от Энн исходила какая-то животная сексуальность. Все ее слова,
