Сергей Гагонин - Психотехника рукопашной схватки
Что касается кульминационной точки победы, ее святая святых, то в греческом языке есть даже выражающее его слово. Это - "кайрос", "верный момент" - тот мгновенный промежуток времени, когда индивидуальные усилия сливаются с непознаваемой волей судьбы. Победа представлялась Пиндару и, судя по его огромной популярности, не ему одному - только как видимая человеку сторона этого момента. Вне этой точки любая творческая, в том числе спортивная деятельность была либо стремлением к ней, либо ничем.
"Однодневки,
Что - мы? что - не мы? Сон тени
Человек.
Но когда от Зевса нисходит озарение,
То в людях светел и сладостен век". ( Пиф., 8, 95 -97)
Глубоко не случайно как то, что из одного и того же "верного момента" вышли боги Праксителя и Поликлета, победы атлетов и оды Пиндара, так и то, что Зевс Фидия мог появиться с натуры победителей, для которых этот же Зевс станет предметом религиозного поклонения. Пожалуй, ни одна из областей знания не имела большего влияния на ум эллина, чем гармония. Она становится главной темой уже первых натурфилософов, а великая система Платона соединит в едином порядке мир постигаемый ощущениями с миром умопостигаемым. Иерархии людей и богов станут составными единой пропорции, а изменения в государственном устройстве будут выводиться из непостоянства музыкальных ладов - показателей духовного мира правителей.
Для понимания особенной роли гармонии в жизни греков важно знать, что в их понимании непосредственное взаимодействие человека с богом было невозможно. Платон в "Федре" говорит, что Олимпийцы высказывают свои повеления не прямо, но с помощью промежуточных существ - даймонов. Называться знающим достоин только тот, кто может общаться с даймонами, остальные же - просто ремесленники. Знающих были единицы, но у греков был еще один способ воздать хвалу божеству. Конечно, даже олимпионик был бы для Пиндара преступником, если бы он пожелал тягаться в славе с богом. Победителям на играх ставили памятники, но никому и в голову не приходило почитать их наряду с богами. В самом деле, как грубая и бессильная в принципе сущность человека может сообщаться с тончайшей и всемогущей сущностью богов? Оказывается - может.
Если мыслить, по выражению М. Гаспарова, не причинами и следствиями, как мы, а прецедентами и аналогиями, как древние греки. Только при этом условии победа на играх, миф и боги сольются в единый организм, в котором мир богов будет также относиться к мифу, как миф к победе на состязании. Если боги совершенны во всем, то человек может обратиться к ним лицом, будучи совершенным хотя бы в одном из их качеств - силе как земном аналоге могущества, например. Совершенство в понимании грека характеризовалось самодостаточнотью. Самодостаточным изначально был единый Бог. Уподобиться единице в совершенстве могло и множество - например, умозрительный космос Богу, - если все части этого множества обретали самодостаточность в единственном правильном соотношении друг к другу. Подвижность или неподвижность структуры не имели значения. Стрела могла одновременно лететь и стоять на месте - ее бытие определялось тем, кто и куда ее выпустил. Из бесчисленных вариантов правильным был один. Его воплощение приводило всю систему в гармонию. Самой наглядной иллюстрацией гармонии является правильно решенная математическая или шахматная задача с "нужным моментом", "кайрос" как решением. Примечательно, что его основное качество - непредсказуемусть с вытекающим из нее требованием риска отчетливее всего проявляются в спорте.
Небесным или духовным проявлением гармонии был порядок, а земным и материальным - красота. Божественное, объемля и то и другое, проявлялось в обоих. В первом случае проявлением ее были парады планет, регулярное чередование дня и ночи, жизни и смерти сначала и научные закономерности потом, вообще - любые умозрительные или видимые творения божества; во втором - совершенные деяния человека, воплощенные во всем, что греки считали прекрасным, то есть единственно возможным в своей индивидуальности. Конечно же, все лишнее и неупорядоченное относилось к сфере хаоса и считалось безобразным. Безобразным считалось и все причастное к этому. Для древнего грека не было ложки дегтя в бочке меда. Для него была либо бочка меда, либо бочка дегтя. Поэтому он и остался для варваров вечным ребенком.
Греческая религия уникальна даже не столько тем, что в красоте проявлялись ее боги, - в красоте проявлялись и ее люди. Афродита Праксителя не была произведением искусства в нашем смысле слова. В ней, непревзойденной по своему величию для всякого верующего, жил даймон ее первообраза, а счастливый скульптор в "удачный момент" своей жизни раскрыл этого даймона, убрав все лишнее от бесформенной глыбы мрамора.
"Лучше всего на свете
Вода;
Но золото,
Как огонь, пылающий в ночи,
Затмевает гордыню любых богатств.
Сердце мое,
Ты хочешь воспеть наши игры?
Не ищи в полдневном пустынном эфире
Звезд светлей, чем блещущее солнце,
Не ищи состязаний, достойней песни,
Чем Олимпийский бег". ( Пинд., Ол., 1)
Какой еще народ смог бы так воспеть свои игры?
1.5. Закат греческой агонистики
Греческое чудо похоже на ангела не только из-за своего ослепительного сияния и непорочности. В сопоставлении с жизнью других великих цивилизаций, оно действительно умерло в детском возрасте. Если все культурные ценности античной Эллады были созданы за какие-то 350 - 400 лет (8-4 в.в.до н.э.), то ее кульминация, совпадающая с расцветом драмы, приходится на жизнь одного поколения (век Перикла - 5-й в.до н.э.).
Уже к 6-му в. до н.э. заканчивается период безраздельного господства аристократии. Вся система аристократических ценностей претерпевает коренные изменения. Постепенно подчиняющие себе все сферы влияния средние классы с одной стороны подчеркнуто отторгают прежние порядки, а с другой - перенимают их в соответствии со своими нормами. Со 2 - й половины 5 в. до н.э. аристократия утрачивает первенство во всех видах атлетики. В выступлениях представителей низших классов прослеживается явная тенденция соревноваться там, где больше платят. Место Игрока заступает атлет-профессионал. С этого же времени начинается падение популярности спортивных соревнований.
Уже Тиртей в 7-м в. до н.э. констатировал:
"Я не считаю достойным ни памяти доброй ни чести
Мужа за ног быстроту или за силу в борьбе,
Если б он даже был равен Циклопам и ростом и силой,
Или фракийский Борей в беге был им превзойден".
(Тирт., 9, 1-4)
Ксенофана из Колофона больше привлекает мудрость, нежели сила "мужей и лошадей". Неодобрительно отзывается о тех, кто предпочитает атлетику умственной деятельности и Платон (Гос-во, 535д) Противопоставляя афинскую систему воспитания спартанскому тренингу, Аристотель напишет: "...первую роль должно играть прекрасное, а не дикоживотное. Ведь ни волк, ни какой-либо другой дикий зверь не вступил бы в опасную борьбу ради прекрасного, но, скорее, только доблестный муж. Однако те, кто слишком ретиво направляют детей в эту сторону и оставляют их невоспитанными по части того, что необходимо для жизни, в действительности делают из них ремесленников; они делают их полезными для жизни в государстве только в одном отношении, но и в этом отношении...хуже других". (Полит., 1338б 30-35)
Конечно же, с этим согласились бы и аристократы 7-го века. Философия Платона, потомка древнего царского рода, и философия воспитателя царя Аристотеля - это золотая осень навсегда уходящей эпохи. И глубоко симптоматично, что подобного рода отзывы о спорте высказывались в конце 5-го, начале 4-го в.в.до н.э. С их уникальной способностью называть вещи своими именами, Платон и Аристотель, скорее, слишком откровенно ставили точки над i в столь частых у них моральных установках, исполненных нормами старого доброго прошлого. Тогда все проявления агонистики были живыми, и душою их были сокровенные религиозные переживания эллина. К началу 4-го века до н.э. боги покинули не только игры, но и свой непосредственный дар людям трагедию. Нужно было начать собирать камни, чтобы осознать всю мощь этих некогда горевших сердец и их истинную цену теперь. Самих по себе.
"Есть два рода благ: одни - человеческие, другие - божественные. Человеческие зависят от божественных. И если какое-либо государство получает большие блага, оно одновременно приобретает и меньшие, в противном же случае лишается и тех и других. Меньшие блага - это те, во главе которых стоит здоровье, затем идет красота, на третьем месте - сила в беге и остальных телесных движениях, на четвертом - богатство, но не слепое, а зоркое, спутник разумности. Первое же и главенствующее из божественных благ - это разумение; второе - сопутствующее ему здравое состояние души; из их смешения с мужеством возникает третье благо - справедливость; четвертое благо мужество. Все эти блага по своей природе стоят впереди тех, и законодателю следует ставить их в таком же порядке. Затем ему надлежит убедить сограждан, что все остальные предписания имеют в виду именно это, то есть земные блага обращены на божественные, а все божественные блага направлены к руководящему разуму. (Платон, Законы, 631 б-д).
