Владислав Третьяк - Верность
Тренер постоянно внушал мне, что я еще ничего собой не представляю, что мои удачи – это удачи всей нашей команды. И тут я безоговорочно верил ему. И думаю сейчас, что если бы было иначе, то ничего путного из меня бы не получилось.
Расскажу еще несколько эпизодов, раскрывающих суть тарасовской педагогики.
Анатолий Владимирович считал, что чем хуже погода, тем лучше для закалки характера. Однажды в день матча с нашим традиционно трудным соперником московским «Динамо» грянул 30градусный мороз. Надо на зарядку выходить, а боязно – как бы не простудиться! Столпились мы все в вестибюле, ждем Тарасова, надеясь на то, что он отменит сегодня зарядку. И вот появляется. Демонстративно никого не замечая, сразу ко мне, самому юному:
– Вы что стоите, молодой человек?
– Так ведь все стоят.
– Какое вам дело до всех! Вы давно должны разминаться с теннисным мячом.
Как ветром выдуло команду из вестибюля.
Что касается теннисного мяча, то Тарасов приучил меня не расставаться с ним никогда. Где бы я ни был, я должен был все время бросать-ловить теннисный мяч. Дело доходило до курьезов: купаемся мы в море во время разгрузочного сбора, а тренер спрашивает:
– А где ваш мяч, молодой человек?
– ?…
– Вы и в воде с мячом должны быть.
Думаете, шутил? Ничего подобного! Пришлось нам с Колей Толстиковым к плавкам специальные кармашки пришивать – для мячей. Кому-то, возможно, покажется, что это уж слишком. Но как знать, не будь мяча, не будь других тарасовских придумок, сложилась бы моя судьба столь счастливо?
Кстати, историю с мячом наши ребята впоследствии использовали для одной подначки. Дело было так. Мишаков и Фирсов поехали в институт физкультуры сдавать экзамен по анатомии. Преподаватель попался строгий. «Хорошо подготовились?» – спрашивает. Ребята замялись. «Так, друзья, дело не пойдет, – морщится профессор и показывает на скелет. – Вот вам учебное пособие – занимайтесь». «А можно мы его с собой на базу возьмем? – говорит Мишаков. – В свободное время по косточкам все разберем». Загрузили они это «учебное пособие» в машину и привезли в Архангельское. Я в тот момент в кино был. И вот, возвратившись к себе в комнату, вижу на своей кровати груду костей: на череп нахлобучили мою шапочку, а в руки вложили теннисный мяч. Дескать, в гроб вгонят тебя тарасовские нагрузки.
Наверное, это была не самая удачная шутка, но я смеялся вместе со всеми от души. Мишаков у нас считался мастером всяких розыгрышей. С его уходом в нашем доме стало гораздо тише.
Вдохновение было для Тарасова всего лишь одним из стимулов, а сама работа основывалась на твердых принципах, выработанных им за долгие годы. Он хорошо представлял себе, каким должен быть идеальный вратарь. Однажды мне довелось услышать по этому поводу рассказ самого Анатолия Владимировича. Приведу его здесь как запомнил.
Впервые я познакомился с вратарем международного класса в 1948 году. Им был чехословацкий хоккеист Вогумил Модрый. Незадолго до этого он как раз получил приз лучшего голкипера на мировом первенстве в Санкт-Морице. Ваши классные по тем временам вратари были небольшого роста, и, возможно, поэтому бытовало представление, что стражам ворот и положено быть невысокими. А тут вдруг – верзила под два метра, ручищи как лопаты. Модрый меня заворожил. Я сколько раз встречал его, столько раз обменивался с ним рукопожатием, чтобы получше разглядеть эти невероятных размеров ладони.
Парнем он оказался хорошим, доброжелательным, к тому же мог сносно объясняться по-русски. Богумил охотно показал мне свои технические приемы, познакомил со своей тренировкой. Все это было интересно, но, повторяю, больше всего меня поразила его фигура, его руки…
– Через какую тренировку ты пришел к своей высокой технике? – спросил я.
– Играю в футбол, в теннис. Ну, и конечно, в хоккей, – улыбнулся Модрый.
– А атлетизмом занимаешься?
– Нет, просто играю…
Он пришел в хоккей через хоккей и, обладая безусловной одаренностью, выбился в ряд лучших – все естественно и логично… для него, для Модрого, и для того времени. Но мы-то, русские, должны были обогнать и чехов, и шведов, и канадцев – другой задачи перед нами не ставилось, а это значит?… Это значит, что для нас такой путь не годился.
Не буду, однако, забегать вперед. Я внимательно присматривался ко всем выдающимся вратарям, с которыми меня сводила жизнь. Вот Харри Меллупс. Меня покоряли в рижанине внутренняя серьезность, умение анализировать свою игру, критически относиться к ней. Григорий Мкртчан отличался стремлением к поиску, он в любой момент был готов пойти на эксперимент. Необыкновенным трудолюбием выделялся Николай Пучков, бесстрашный и к тому же чрезвычайно самолюбивый человек: зубы сцепит, и никак ему не забьешь. Приятно было работать с Виктором Коноваленко – он являл собою абсолютное спокойствие, надежность, мужество. Коноваленко всегда уважительно относился к соперникам: я не помню, чтобы, пропустив в свои ворота гол, он хоть раз «полез в бутылку»; Виктор никогда не махал пи на кого клюшкой, не утверждал, что шайба забита неправильно, только и скажет забившему гол: «Перехитрил, перехитрил…»
Позже я познакомился с Жаком Плантом. Этот легендарный канадский хоккеист доказал, что эффективность игры вратаря резко возрастет, если действовать не в воротах, а на больших пространствах. Помню, в 1967 году сборная СССР встречалась с юниорами знаменитой профессиональной команды «Монреаль канадиенс». Раза четыре наши форварды выходили один на один с монреальским вратарем, и какие форварды! Александров, Локтев, Альметов, Майоров!… Но все их усилия были бесплодны, потому что ворота юниорской команды защищал Плант. Это из-за него мы проиграли тогда со счетом 1:2. Четыре выхода. Чистых! Один на один! И… вратарь Плант победил всю нашу команду. После матча юные монреальские хоккеисты унесли его на руках.
Плант работал на откате: он выскакивал далеко навстречу сопернику, владеющему шайбой, и, уменьшив тем самым угол для попадания, начинал откатываться назад. «Ага, – подумал я, – этот прием надо взять». Меня также поразили в канадце безошибочное умение анализировать соперника, его изумительная интуиция.
Постепенно в моем сознании формировалась модель идеального вратаря, Я лепил ее, избегая автоматически заимствовать достоинства выдающихся голкиперов. Каждый подходящий прием я стремился усовершенствовать, критически рассматривал даже самые, казалось бы, незыблемые постулаты вратарской школы.
Я рассудил так. Плант – умница. Его дальние выходы, безусловно, грозное оружие. Но ведь если завтра соперник попытается сыграть поизобретательнее – скажем, не станет бросать шайбу, а передаст ее вовремя подключившемуся партнеру, – что тогда? Плант будет застигнут врасплох? Значит, надо сделать вратаря более маневренным, готовым ко всяким неожиданностям, воспитать, если хотите, вратаря-акробата. Владеть коньками лучше, чем Плант! Уметь играть в поле наравне с нападающими!
Модрый был хорош, но, ей-богу, напрасно чехословацкий голкипер пренебрегал атлетической тренировкой. Мастерство только тогда заблистает в полную силу, когда будет покоиться на прочном атлетическом фундаменте. Быстрота, выносливость, сила, ловкость требуются каждому хоккеисту, однако вратарь должен развивать эти качества не так, как, к примеру, форвард, а в соответствии со своей игровой спецификой.
Я решил, что абсолютно необходимо повысить общую культуру игры вратаря, укрепить его авторитет в команде, выработать у голкипера высокоразвитое чувство интуиции, умение быстро и четко анализировать действия соперников. Страж ворот должен не на словах, а на деле стать центральной фигурой в команде.
Вот тут-то мне и попался на глаза долговязый мальчишка Владик Третьяк. Я наперед влюбился в его внешние данные. Я сразу вспомнил Модрого: они были похожи – тот же могучий рост, те же ручищи.
Этот парень был как раз тем, кого я искал. Мы начали работать.
…Однажды тренер озадачил меня вопросом:
– С какой скоростью летит шайба, брошенная, ну, скажем, Фирсовым?
– Сто километров в час, – не очень уверенно ответил я.
– Сто двадцать, – поправил Тарасов. – Но знаешь ли ты, что на шайбу, летящую с такой скоростью вблизи ворот, отреагировать невозможно?
– При упорной тренировке…
– Невозможно!
– Но ведь Плант берет такие шайбы…
– И Коноваленко берет. Но тут уже не в их реакции дело.
– Опыт, – догадался я, еще не ведая, куда клонит учитель.
– Это слишком общо – опыт. Думай! Я, откровенно говоря, был растерян. Что же получается? Зачем совершенствовать свою реакцию, если ее все равно не хватит, чтобы успешно соперничать с лучшими форвардами? Выходит, тренируйся не тренируйся, а в любом случае ты, вратарь, обречен на неудачу… Тарасов, насладившись моим замешательством, сказал:
