Анатолий Голубев - Убежать от себя
Рябов заметил, что после изменения характера игры даже публика на трибунах как бы изменилась, хотя, конечно, никто ее ни до этого, ни после не отбирал. Но сам изменившийся стиль поединков, в первую очередь стиль игры рябовского клуба – даже Улыбин вынужден был это признать публично, в печати, – сепарировал публику. Уходили с трибун случайные истеричные крикуны, а приходили солидные, понимающие спорт и воистину любящие его люди. И потому каждая из команд стремилась в матчах друг с другом показать прекрасную игру.
Дела Улыбина шли неважно. Его первая пятерка играла здорово, но сзади он никак не мог навести порядок. Нависла угроза вылета улыбинского клуба из числа лидеров. И как положено по закону пакости, именно в трудную минуту случаются самые болезненные неприятности.
Улыбин не хуже Рябова знал, что длина командной скамейки во многом определяет успех клуба, особенно в конце сезона. Он явно уступал Рябову по запасу прочности, понимал это, но душой никак принять не мог. Тяжелая травма Федорова, которого не без основания называли человеком-полукомандой – так работящ и результативен, – еще больше ухудшила положение. Рябов трезво оценивал соотношение сил, как столь же ясно себе отдавал отчет, что улыбинцы сделают все, чтобы выиграть матч. Не слишком многое он мог противопоставить их будущему отчаянному напору!
Рябов думал об игре с утра. В суете предыгровой подготовки он как-то старался отвлечься от матча, но терзало ощущение надвигающейся опасности. Да и вся база жила в подобном состоянии. Необычная тишина царила в комнатах и коридорах. Каждый старался уединиться, ибо, собравшись по двое, непременно перевели бы разговор на предстоящий вечером матч. А он уже и так стоял поперек горла. Рябовские слова об отмене канадского турне не считали пустой угрозой. Старший тренер не раз выполнял и не такие обещания. Но кроме боязни в каждом жила еще спортивная злость. И каждый настраивался на игру по-своему.
Томительно долго тянулся день. Столь же бесконечной показалась и поездка до Дворца спорта. За окном бежали грязноватые, только-только покрывавшиеся зеленым нарядом подмосковные пейзажи. Березовые почки колюче топорщились перед могучим зеленым взрывом, когда роща, вчера еще такая белая, такая прозрачная, как бы сразу окутывается зеленой дымкой, ежечасно набирающей густоту. И сам не заметишь, как звонкий березовый лист по-хозяйски забьется на свежем весеннем ветру.
Автобус шел по осевой на большой скорости. Увешанный вымпелами, с яркой надписью названия клуба и эмблемой на переднем стекле. Постовые ГАИ приветливо улыбались, отдавали честь, как своим. Да они и были своими. Сколько раз уже эта дорога вела их то к победе, то к поражению… Мысль о возможном последнем исходе Рябова угнетала. Он сидел, отвернувшись к окну, но почти ничего не видел. Первым вышел, когда автобус пыхнул тормозами перед, служебным подъездом Дворца спорта, первым прошел в раздевалку.
Матч начался, как и предполагал Рябов, навалом соперников. И навалом удачным. За десять минут неразберихи, полной скорее страстей, чем игры, они протолкнули в Колины ворота две жиденькие шайбы. Но какими бы жиденькими они ни были, отыгрывать их все равно придется.
В таких играх, в такие безумные часы не бывает имен, сколь славными они бы ни считались. Любая звезда должна работать наравне с новичком.
Глотов катался яростно, словно выяснял какие-то свои личные отношения. Его манеру игры отличал особый настрой, способный поднять на ноги любую толпу, даже враждебно настроенную. Это воистину зрелище, когда, подхватив шайбу на крюк, он на предельной скорости тащит ее через все поле и вгоняет в сетку. Он идет, почти не покачиваясь из стороны в сторону. Ноги работают у него будто независимо от тела. Клюшка в руке как веник, а другой рукой прикрывает ее от ударов соперника. Он бросает отовсюду и попадает. Если Трушин может забить мягко, выложив шайбу на блюдечке, как бы извиняясь за причиненное беспокойство, то Глотов бьет и бросает в полную силу. Рябов предпочитал манеру Трушина, но директора стадионов всегда выберут Глотова – зрелищнее. Он почти одинаково хорош во всех играх, почти не знает провалов во все периоды долгого хоккейного сезона.
Четверть часа назад Рябов, чтобы не слышал никто, сказал Глотову:– Старайся со своим сторожем в конфликт не входить. Не заводись. Травма тебе совсем не нужна. И вообще не опускайся до его уровня. Будь выше. Ты его и быстрее и сильнее. Убегай от него, убегай! Он сам от тебя отвалится!
Пожалуй, Глотов переусердствовал. Он закрутил не только своего сторожа, но и себя. Иначе чем объяснить, что он не забил шайбу, выйдя один на один?
Рябов сделал отметку. В точной статистике по графам: кто сколько сыграл, сколько забил шайб вообще, шайб победных, сведших игру к ничьей, сколько добил, сколько в силовой борьбе, дома ли, на выезде, и каков приходится в результате всего процент голов на игру. У Глотова он составлял 1,99. Почти две шайбы в каждом матче.
«Боюсь, сегодня не наберет среднего показателя. Не клеится у всех… Не клеится… Надо отослать во втором периоде Глотова в угол площадки. За ним увяжется минимум пара защитников – они уже сейчас видят, что один сторож с ним не справляется. И тогда кто-нибудь да освободится. Стоит подумать! Кстати, и Глотов немножко отдохнет».
Рябов усмехнулся своей собственной мысли: хорош отдых, когда придется из углов возвращаться в свою зону на помощь защитникам. Выдержит ли?
Рябову показалось, что трибуны странно замолчали в ожидании чего-то. Только в моменты уж особо острой схватки нечто похожее на стон прокатывалось по трибунам, чтобы сразу же заглохнуть.
Вроде все под контролем, все, кроме счета. Но что там? Сбили Глотова. Улыбинский защитник ударил клюшкой Трушина – тот дал сдачи. Его сбили с ног. Потом еще двое ввязались в драку.
– Да что же это, Борис Александрович? – закричал массажист за спиной у Рябова. Обычно Олег не позволял себе реагировать на происходящее так темпераментно. Но, видно, сегодня нервы напряжены до предела и у него.– Это же форменная драка!
Рябов крутнулся на месте и, приблизив свое лицо к лицу массажиста,. громко – слышала не только вся команда, но и ближайшие, нависшие над головой ряды трибун – крикнул:
– Где драка? Обычный обмен любезностями! Это хоккей, а не фигурное катание!
Олег оторопело уставился на своего тренера, не понимая, шутит ли начальник. С чего шутить? И счет не тот, что нужен, и наших бьют…
Рябов больше всего боялся, что испугается не массажист, что испугаются не игроки – они ребята тертые, их такие штучки только горячат. Рябов боялся, что испугается судья. И тогда ради страховки будет свистеть слишком часто в попытках пресечь грубость явную и будущую. И сломает игру окончательно… «Так и есть! Ну, по одному из команды выгнал – куда ни шло? Зачем же четверых на скамью сажать? Сам играть, что ли, собирается?»
На льду осталось по три полевых игрока с каждой стороны. Причем диктор объявил, что Чанышев за неспортивное поведение получил десять минут. Вот тебе и Профессор!
«Это уж слишком! Предупреждения на первый случай вполне хватило бы… Коль такими штрафами с самого начала разбрасываться начнет, то чем же к концу игры наказывать станет – пожизненным заключением?»
Услышав, что ему дали десять минут, Чанышев рииулся из загона к судье, и снова на льду началась карусель.
Тихо, не повышая голоса, Рябов сказал:
– Гольцев! Скажи Профессору, чтобы закрывал дискуссию! Выражения надо было выбирать раньше!
Гольцев вырвался из загона, в три прыжка достиг Чанышева. Тот зло взглянул на Рябова, но старший тренер отвернулся. И если бы не Гольцев, который никогда без разрешения не выскочит из загона, Чанышев мог подумать, что его разыгрывают. Однако неохотно, не обращая внимания на судью, который что-то пытался ему объяснить, – он потерял к сути конфликта всякий интерес– покатился к скамье штрафников.
Мало-помалу игра начала налаживаться снова, хотя игра в таком составе не хоккей. Скорее, лотерея. И счастливый билет в ней опять вытянули улыбинцы. Паршин как-то нелепо и, главное, совершенно не вовремя упал, и оставшийся свободным нападающий заставил Колю залезть в ворота за шайбой еще раз.
«Это уже много даже для самого плохого начала», – горько подумал Рябов и, повернувшись к скамейке, негромко, но зло сказал:
– Что, лед скользкий! Или коленки дрожат – на коньках стоять не можете? Как кисейные барышни, падаете…
Хотя это касалось только Паршина, слова тренера относились ко всем. Команда сидела, понурив головы, устало и зло глядя на лед, где последние секунды откатывали штрафники.
«Дотянуть бы до конца периода… Профессора в пятерке менять некем. Зеленушки в такой игре не потянут. Да их и так в первой пятерке двое. Продержаться бы до конца… А там и штраф закончится».
Все кипело в Рябове. Казалось, каждое движение игрока неверно, каждый выбранный вариант продолжения комбинации, даже наигранной, неправилен. Он с трудом сдерживался, понимая, что в такие минуты кто-то обязательно должен оставаться с холодной головой. Заводить команду – значит усугублять ошибки. Надо направить игру в привычное русло. Но на уме вертелись слова, одно другого обиднее.
