Анатолий Голубев - Убежать от себя
Рябов продержал цыпленка, упавшего к его ногам, до конца разминки, словно ребенок куклу, прижимая к груди. Когда команда перед самым стартовым свистком подкатила к нему в полном составе, не за указаниями, а скорее для порядка, как бы отсюда, от шатра командира, начиная бой, Рябов поднял цыпленка над головой.
– Все видите этого желторотого? – хрипло крикнул он.– Так покажем шведам, чьи это портреты!
Команда дружно грохнула хохотом, потонувшим в общем гвалте.
Шведский комментатор бросился к их загону, пытаясь хоть у кого-нибудь выяснить, что сказал тренер русских, взметнувший над головой желтого цыпленка. Операторы успели показать этот жест по телевидению, фоторепортеры– снять… Назавтра Рябов увидел себя на десятках снимков со вскинутой, подобно знамени, желтой игрушкой над головой.
Но что будет завтра, Рябова в тот миг не волновало. Ему нужен был только этот, именно этот миг. И хохот парней перед тяжелой игрой его вполне устроил.
Рябов небрежно сунул цыпленка массажисту:
– Сохрани! После игры зажарим! Давно не ели цыплят табака!
Игра началась. И уже в первых движениях своих игроков, в первой яростной борьбе за вброшенную шайбу Рябов почувствовал как бы продолжение того хохота, которым встретили ребята его слова. Стадион с болеющими за шведов трибунами был активно настроен против гостей. Рябов знавал такие трибуны и прекрасно понимал, что разгром соперников – лучший способ умиротворить безумствующих. Смирившись с бесспорной силой русских, как это уже неоднократно случалось, даже самые ярые будут изрыгать нечто вроде одобрения, когда очередная шайба влетит в сетку ворот их любимцев или кто-то из гостей покажет мастерство, которым при любой предвзятости нельзя не восхититься.
Рябов еще раз пристально осмотрел зал. Он редко позволял себе это делать после того, как шайба вброшена, – игра поглощала его целиком. Но что-то тревожно притягивало внимание вне льда. Наконец он понял.
Там, под огромным табло с яркими лампочками информации, где только что закончилась холодная пляска латинских букв, пытавшихся изобразить фамилии русских игроков, время от времени вспыхивал сияющим отсветом, особенно в момент совпадения работы нескольких репортерских блицев, большой пластиковый щит.
Рябов вспомнил, что во время вчерашней тренировки, когда хозяева стадиона проводили репетиционную проверку аппаратуры, одна из шайб попала в техника телевизионной команды. Его увезли в больницу. Сейчас Рябов пожалел, что забыл о том случае.
«Следует хотя бы после игры справиться о здоровье парня. Уж он-то не виноват ни в своей травме, ни в этом враждебном гвалте трибун. А организаторы быстро отреагировали. Что значит страховой полис! Нарушение техники безопасности налицо, а это значит -плати штраф! И вот они поставили дополнительное ограждение. Вроде ерунда, а играть непривычно. Обидно, что даже не согласовали…»
Острый момент у наших ворот, когда шайба, ударившись в перекрестье штанг, упала на голевую линию и вратарь с трудом, взвиваясь в прыжке, умудрился клюшкой смахнуть ее в сторону, вызвав волну шумных пререкательств со стороны шведов и рев трибун, заставил Рябова забыть о дополнительном щите. Собственно говоря, это– было уже неважно. Он теперь знал, что тревожило его в облике привычного хоккейного стадиона.
Вчера Рябову было не до прозрачного защитного стекла. После утренней тренировки, когда он уловил довольно странную заторможенность игроков, особенно ветеранов, в выполнении привычных приемов, пришлось выдержать серьезный бой с организаторами, потребовав данные об освещенности катка. Ему показалось, что причина заторможенности в недостатке света. Когда Рябов спросил об этом капитана, тот пожал плечами, долго смотрел на яркие лампы, что-то прикидывал в уме и сказал: «Не похоже…»
Неуверенность капитана еще больше насторожила Рябова. Он потребовал у шведов официальную справку. Второй тренер не одобрил поведение Рябова, хотя и пошел выполнять его указание вместе с переводчиком. Шведы сначала ответили отказом, заявив, что освещение в норме. Рябов потребовал точных цифр – кстати, никто кроме него в. команде и не знал, сколько люксов освещает ту площадку, на которой они проводят столь значительную и едва ли не лучшую часть своей жизни.
К вечеру Рябов с трудом получил желаемое – письмо за подписью директора-распорядителя. В нем признавалось, что освещенность катка снижена с двух тысяч люксов до тысячи ста. И сделано это по просьбе телевидения, поскольку при слишком ярком свете лед бликует, а блики снижают качество телевизионного цветного изображения. Тысячи ста люксов, говорилось в письме, достаточно для качественной трансляции.
Рябов ринулся в бой. Он долго объяснял директору-распорядителю, что матч проводится для команд, а не для режиссера телевидения и что подобные изменения следует согласовывать с руководством играющих сборных.
Разговор был взаимно вежливый и пустой. В конце концов, придя в ярость, Рябов заявил, что, если свет хоть на один люкс будет меньше обычной нормы, при которой провели предыдущую игру чемпионата, сборная СССР на лед не выйдет.
Товарищи из посольства, – он посоветовался с ними, правда, уже после сделанного ультиматума – поддержали его, но высказали сомнение, что организаторы турнира пойдут навстречу: им экономия электроэнергии выгодна, они собирают доходы по крохам.
Но сегодня утром переводчик принес в номер Рябову, когда он брился, официальное письмо. Переводчик читал бегло, с листа, а Рябов продолжал заниматься туалетом, словно знал ответ заранее и содержание письма его совершенно не волновало.
Текст был пространным. Директор-распорядитель, извинившись, ставил в известность, что пожелание советского тренера выполнено и что на матче СССР – Швеция сила света будет восстановлена. А дальше шло подробное описание осветительных приборов, их расположения и мощности, позволявшее в случае необходимости даже неспециалисту проверить наличие всех двух тысяч люксов.
Рябов довольно хмыкнул. Весь день ходил в отличном настроении, словно очень важная победа над шведской сборной – орешком, сложным для всех лидеров, – уже в кармане.
События на льду, увы, говорили об обратном. Буквально с разрывом в минуту шведы забили две шайбы. Одну, наказав защитника за явную ошибку, а вторую – за счет подъема, охватившего шведских нападающих, добившихся успеха первыми, и общей растерянности третьей тройки, которую Рябову не следовало выпускать сразу. В таких напряженных матчах очень важно, кто поведет в счете. Перелом может оказаться роковым. Каждый знает, как трудно догонять, ждать и отыгрываться…
Задыхающиеся, отдавшие борьбе в эти полторы минуты максимум сил, пятерки менялись на ходу. Переваливая через борт или протискиваясь в узкую дверцу загона, то один, то другой бросали на Рябова тревожные, изучающие взгляды. Но Рябов их видел не замечая. Он спокойно, даже излишне, стоял, делая пометки в записной книжке, иногда спокойным голосом вносил коррективы в замены и снова замирал, глядя на лед.
Трудно было поверить, глядя на спокойного Рябова, что его команда проигрывала ответственный матч с разрывом в две шайбы. И что самое ужасное – никак не могла найти своей игры.
Малая суета, стычки у борта, постоянные ошибки в пасе, желание лезть вперед любой ценой, не думая об игре, – все это, подобно лихорадке, трясло команду, в которой сейчас с трудом просматривался рябовский жесткий и четкий почерк.
Когда на льду находилась вторая пятерка, вернее, вторая тройка нападения – Рябов играл тремя тройками нападающих и двумя парами защитников: третьей, молодой паре он не доверял в такой нервной игре, – старший тренер, не обращая внимания на ходившего в истерике за скамейкой своего помощника, обернулся к команде и спокойным голосом, от которого, кажется, вздрогнул сам, сказал:
– Что мельтешите?! Поезд уходит? На поезд опаздываете? Вся игра еще впереди! И счет не открыт! Поняли? Не открыт!
Он слегка повысил голос, но потом сдержался и так же спокойно и убежденно добавил:
– Ноль – ноль! И все сначала! А потому перчатки на руки, клюшки на лед и играть!
Рябов внимательно, насколько позволяли время и обстановка, попытался заглянуть в глаза каждому, словно убеждаясь, что его поняли правильно. И потом так же резко отвернулся – шайбу вбрасывали в нашей золе. Вторая тройка укатывалась на замену…
Зрителей игра вполне устраивала. На льду стремительно вспыхивали, гасли, чтобы вновь вспыхнуть уже в другом конце площадки, эффектные схватки. Порой они напоминали рукопашную, порой шли на грани дозволенного. Нервы, по мнению Рябова, чаще всего не выдерживали у судьи, немца из ФРГ. Он дважды отправлял на скамью штрафников самых ярых. Но ради справедливости надо признать, что каждый раз дипломатично выгонял обоих соперников – и русского и шведа… Это было не судейство игры, а воспитательная работа, упреждающая попытка не дать остроте перехлестнуть через край и обернуться грубостью.
