Игорь Фесуненко - Чаша Мараканы
Он задумался, словно вспоминая что-то, а потом отрицательно качнул головой:
– Впрочем, о стадионе я расскажу вам потом.
А пока начну с самого начала.
Начал я свою жизнь так, как ее многие начинают в Бразилии: играя в футбол. В клубе «Палмейрас» здесь, в Сан-Паулу. С 1925 года. Играл, впрочем, недолго…
– Кем играли?
– Правым крайним. Но, повторяю, играл недолго. Сказать по правде, меня в юности смущали строгости тренера и жертвы, на которые надо было идти во имя режима и сохранения формы.
К 1935 году я уже поднялся до должности старшего тренера известного в то время клуба «Сирио-Либанес» и поднял его с последнего места в чемпионате Сан-Паулу на третье.
В 1937 году меня пригласили в «Сан-Паулу» – это, как вы знаете, крупнейший и один из наиболее известных и сильных клубов нашего штата, да и вообще Бразилии, и с тех пор жизнь моя неразрывно связана с историей этого клуба. Два года я был тренером, потом перешел на административную работу в руководящем совете «Сан-Паулу», затем – в 1941 году – снова стал тренером, и в этот год команда заняла второе место в чемпионате штата, сделав первый шаг к будущим успехам. До пятидесятого года я работал тренером «Сан-Паулу». В это десятилетие команда стала общепризнанным лидером футбола нашего штата. Таким же, каким в конце пятидесятых и в шестидесятые годы стал «Сантос».
Благодаря этому меня начали привлекать и к работе в национальной сборной: с 1949 года я стал официальным наблюдателем-селекционером сборной по штату Сан-Паулу. Это означало, что я должен был подбирать в нашем штате кандидатуры в сборную.
В следующем, 1950 году меня назначили «супер-визором», это что-то вроде главного администратора команды, делящего вместе с тренером ответственность за ее судьбу. Тренером тогда был знаменитый Флавио Коста, но нам не улыбнулось счастье: мы проиграли четвертый чемпионат мира. Проиграли у себя дома, на «Маракане», хотя команда была отличной! Почему? Вероятно, потому, что не созрели еще для победы. Было рано. У нас не было опыта трудных боев на международной арене. Мы слишком долго варирись в собственном соку.
Спустя пять лет – в пятьдесят пятом году – я впервые был назначен тренером сборной. Премьера получилась удачной: мы выиграли тогда кубок О'Хиггинса: есть такой приз, разыгрываемый между нами и чилийцами.
В 1958 году меня утвердили тренером команды, выезжавшей в Швецию на шестой чемпионат мира.
Вернулись оттуда с победой, и я продолжал работу в «Сан-Паулу». А в 1961 году решил, точнее говоря, рискнул круто изменить свою судьбу. Поехал в Аргентину: меня пригласили руководить клубом «Бока Хуниорс». Соблазнился я тем, что, во-первых, это был самый популярный тогда в Аргентине клуб (говорили в шутку, что «Бока Хуниорс» – это 50 процентов плюс еще один человек от всего населения страны).
Помимо этого, мне было просто интересно поработать в совершенно новой обстановке, в иной стране, с иным по сравнению с Бразилией «футбольным климатом».
Ну, поехал… Кое-кто, даже многие из моих игроков просили меня взять их с собой. Но я взял только Орландо. Решил, что не стоит приглашать других, так как это могло бы вызвать неудовольствие моих соотечественников.
В Аргентине поработал один год. Построил там стадион для «Бока Хуниорс». Потом вернулся в Бразилию и стал «техническим тренером» сборной. Была и такая должность в команде. Должность административная. А тренером стал Айморе Морейра, которого СБД пригласила после того, как я уехал в Аргентину.
Подошел чилийский чемпионат, к которому мы готовили команду вдвоем с Айморе, но поехать туда я не смог: заболел. Правда, оставшись в Сан-Паулу, я поддерживал постоянный контакт с Айморе, мы переписывались все время, и я следил по телевидению, которое тогда уже у нас появилось, за матчами команды.
Снова мы победили. Все были счастливы. Я тоже.
После выздоровления меня вновь пригласили руководить сборной: готовить ее к чемпионату шестьдесят шестого года. И тут я почувствовал себя в ловушке. В тупике. Я увидел, что выхода у меня нет. Я не верил в нашу победу в Англии и не хотел туда ехать.
Но не мог отказаться, потому что не хотел прослыть трусом, который бросает свое дело в трудную минуту и бежит прочь.
Вы спросите: почему я не верил в нашу победу? Это не было каким-то предчувствием или ясновидением, нет! Я был уверен, что нам не удастся сыграть так, как в Чили или Швеции: потому что мы, бразильцы, тогда – накануне шестьдесят шестого года – зазнались. Именно зазнались. Я говорю не об игроках, а о нации в целом! Мы потеряли скромность, мы поверили в свою непогрешимость. Газеты кричали о победе как о чем-то уже решенном, как о деле, само собою разумеющемся. Нас провожали с победными маршами, с барабанами и с оркестрами, которые гремели на этих проводах громче, чем во время возвращений нашей команды с победных чемпионатов. А вы помните, какая была фанфарная шумиха в газетах? Когда я пытался говорить, что рано торжествовать победу, что чемпионат еще не начинался, от меня отмахивались, никто не хотел меня слушать. Считали, что я ворчу, как все тренеры, накануне трудных матчей. И никто не хотел понять, что я прав, что нельзя забывать старое мудрое правило, которое говорит, что завтрашний день и завтрашний матч всегда самый трудный.
…Феола рассказывал это, а я вспоминал, как, забыв горький урок пятидесятого года, газеты трубили победные марши, провожая команду в Англию. Как ликовал Рио, когда был выигран первый матч у болгар со счетом 2:0, по улицам Копакабаны шла ликующая карнавальная процессия, и из окон домов летел серпантин. А на следующее утро со всех газетных киосков на прохожих, смакующих вчерашнюю победу, глядели радостные физиономии знаменитого дуэта – обнявшиеся и счастливые Пеле и Гарринча. Именно они забили эти два гола болгарам.
И никто не чувствовал, не понимал, не помнил, что старик Феола был прав, когда ворчал накануне отъезда, когда он говорил, что команды у него, по сути дела, нет: ветераны пятьдесят восьмого – шестьдесят второго годов уже ушли или уходили, а молодые Жаирзиньо, Тостао, Эду были необстрелянными новичками. Гарринча накануне чемпионата болел и утратил форму, Жерсон – тоже. Защита была обновлена очень сильно, и никто ее не испытывал в трудных боях.
Победа над болгарами, казалось, опровергала скепсис старого Феолы, но за ней последовал оглушительный, безапелляционный и совершенно неожиданный для ликующих бразильцев проигрыш венграм – 1:3. А за ним «трагический», «постыдный» матч с португальцами. Матч, который надо было выиграть с перевесом в три мяча, и который был проигран – 1:3. Матч, в котором был искалечен Пеле и окончательно повержены честолюбивые надежды восьмидесяти пяти миллионов его соотечественников. Матч, во время трансляции которого на Бразилию происходили самоубийства и автомобильные катастрофы. Когда громились лавки ни в чем не повинных португальских бакалейщиков. Когда Старый Педро впервые за три десятка лет своей жизни в Рио вынужден был закрыть свою «Лузитанию» в три часа дня: за час до начала трансляции матча. Старик как в воду глядел: только тяжелые стальные жалюзи спасли его бар от поджога.
На следующий день улицы Рио были расписаны ругательными словами и проклятиями в адрес старика, который сидит сейчас передо мной. На каждом перекрестке сжигались уродливые чучела. Благо, Феолу легко было изобразить в виде чучела: он был «Гордо» – «Толстяк», и достаточно было набить мешок или старый матрас поплотнее, чтобы вся злорадствующая улица, все соседи ликующе показывали пальцами: «Вон опять понесли сжигать старика!»
В одном из переулков близ улицы Сан-Клементе я видел, как какой-то здравомыслящий гражданин пытался вступиться за Феолу. «Старик не виноват, – сказал он парням, раскладывавшим очередной костер, – старик предупреждал, что выиграть будет очень трудно…» Через пару мгновений гражданину пришлось спешно уносить ноги. Если бы он промедлил, его уложили бы в костер вместе с чучелом Феолы.
Злорадствовали газеты, сообщая, что дом Феолы в Сан-Паулу закидан камнями, а его семья взята под охрану полиции. Появились слухи о том, что он боится возвращаться и намерен отсидеться в Европе. Действительно, команда приехала без Феолы. Узколицый Авеланж со скорбным, как на похоронах, лицом выступал по телевидению и, потупив глаза, глухим голосом говорил о роковом стечении обстоятельств, о фатальных неудачах, преследовавших команду, о неспособности ее тренера. И в конце своего выступления с видом оскорбленной добродетели брал всю вину за провал на себя.
Старого Феолу, доктора Гослинга и их сподвижников выгнали из сборной. Именно выгнали. Их даже не уведомили об отставке. Они узнали о ней из газет.
Руководство СБД сделало вид, что никакого Феолы никогда не было в сборной. И все. И точка.
Я хорошо знаю об этом, но старику как-то неудобно признаваться, что его выставили на улицу, и он говорит мне, а я делаю вид, что верю ему, что он сам решил уйти из сборной.
