Юрий Папоров - Тропами подводными

Кто-то в темноте тихо спросил:

— А куда мы денем клад и как будем его делить?

— Зачем делить? — тут же отозвался Альберто. — Каждый возьмет себе на память по сувениру, а остальное сдадим в академию.

Я почувствовал разочарование, но тут же меня стал душить смех, и я захохотал на весь катер. Товарищи мои заулыбались.

— Можно подумать, что он уже что-то нашел, — заметил один из них.

— Еще нет, но обязательно найдет, и о нас напишут в газетах, — ответил Альберто.

Второй день оказался похожим на первый: куски старого железа, бутылки (без записок), чей-то башмак и прочая дребедень. Но мы не теряли надежды.

Утром третьего дня я заметил, что мое воображение уже не работает столь же энергично. Попав в лес актиний, я несколько минут любовался этими неподвижными животными. Отдельные из них похожи на пышные цветы страстоцвета или кувшинки. Наиболее распространенная — лошадиная актиния — живет в низких красноватых корзиночках, распуская по краям коротенькие щупальца. Актиния церпантария — высокая, стройная, на фиолетовой ножке. Из ее корзиночек свисают тонкие синие и бурые нити, напоминающие листья пальмы ярей, из которой кубинские крестьяне плетут сомбреро. Метридиум украшает себя, как истая модница, волнообразными шалями, которые так ценились на рубеже прошлого и настоящего веков.

Кто-то из моих друзей обнаружил под слоем песка железный обруч. Мы заволновались, совершенно забыв о том, что во времена наших галеонов бочки стягивались еще деревянными обручами.

Третий день по результатам не отличился от предыдущих, хотя мы и просидели в воде целых семь часов!

— Сколько же вам надо пленки? — спросил по этому поводу капитан.

— А мы выискиваем наиболее редкие объекты — губки, кораллы, раковины, рыбу, и только тогда делаем несколько снимков, — быстро ответил Альберто.

У остальных членов «тайной экспедиции» не было никакого желания вступать в разговор. Хотелось спать, да и губы, державшие до того полный рабочий день загубник, плохо слушались — слова получались смешными.

С рассветом следующего дня катер сменил в десятый раз место своей стоянки. Мы приблизились к безымянному островку, в километре от которого вдоль линии острова Дьос — Кайо-Ларго («нашей» линии!) начиналась мощная коралловая гряда.

— Вот именно здесь все и произошло, — сказал Альберто и добавил: — Сегодня работаем не более четырех часов.

А я подумал: «Сегодня 7 ноября. Мой день. Он обязательно должен принести удачу».

Мы обследовали риф «кинжальным» методом: пересекли гряду под прямым углом, удалялись на полкилометра, затем возвращались, чуть сместившись к западу, и снова — полкилометра от гряды, но теперь уже на юг.

Риф был полон всякой живности. Он «цвел» и сверкал полной жизнью. Такое скопление разной рыбы мне доводилось видеть только у Кайо-Авалос в дни мирового чемпионата.

Проискав четыре часа кряду слитки золота бывшей ацтекской империи, дублоны и драгоценности, вывозимые конкистадорами в Испанию, но волею природы четыре века назад осевшие на дно морское, мы подкрепились, передохнули и снова, уже совершая над собой некоторое усилие, ушли в воду. Риф по-прежнему был великолепен, но мы всё реже и реже опускались на дно, чтобы проверить какой-нибудь таинственный предмет. Заканчивался четвертый изнурительный день. Никто вслух об этом не говорил, но каждый чувствовал радость: завтра — день последний.

У кораллового нагромождения, стоявшего несколько особняком и поодаль от рифа, я повстречал крупную «черну», и во мне неожиданно проснулся охотник. Но только я завел ружье в сторону рыбы, как она стремительно ушла. Я последовал за ней и оказался, впервые в жизни используя в этих целях воздух акваланга, глубоко под коралловым козырьком. Стрела пронзила рыбу, я потянул шнур на себя, но не тут-то было. Гарпун, очевидно, пробил тонкую коралловую стенку и в оказавшейся за ней пустоте раскрыл лопасти. Пренеприятный случай! Надо колоть основание коралла. Я позвал друзей на помощь.

Когда через полчаса работы до стрелы оставался сущий пустяк, друзья оставили меня одного. А через минуту я ощутил приступ галлюцинации — так мне во всяком случае тогда показалось. Последний удар ломом, и острие его, войдя в известняк, врезалось во что-то мягкое. В теле коралла оказалась доска. Я отбросил лом и стал аккуратно скалывать коралл топориком. Доска чуть трухлявая, но в ней… гвоздь! Да не простой, а из тех, которыми пришивали доски бортов и палуб старинных каравелл.

Мне захотелось ущипнуть себя, но я не стал этого делать, ибо прекрасно понимал, что не сплю.

Забегая вперед, скажу: через полгода пребывания на воздухе — я не сообразил сразу же покрыть ее лаком — доска превратилась в труху. А гвоздь — бронзовый, кованый, 13-сантиметровый, квадратный, с сечением в один сантиметр, округлый у шляпки, но без нее и заостренный на конце в виде крылатой стрелы — как реликвия занесен в список предметов моего домашнего музея.

В тот вечер оставлявшие уже нас силы с волшебной быстротой возвратились к нам. Об отдыхе и об ужине никто не думал — все мы носились как одержимые. И потрудились мы на совесть: если до начала работы у основания коралла глубина была шесть метров, то на следующий день, чтобы опустить на дно груз, потребовалось девять метров линя!

Нужно было возвращаться, и мы были вынуждены оставить поиски. Альберто решил пометить место «Находки гвоздя» подводными буйками, чтобы в ближайшее же время продолжить работы.

Скрыть наши труды последнего дня от команды катера было невозможно, и мы, показав доску и гвоздь, но не раскрыв нашей тайны, сказали, что, по всей вероятности, на затонувшем корабле были пушки, которые украсили бы музей академии.

На обратном пути мы, совершенно выбившиеся из сил, лежали на матрацах мертвецки уставшие и, как впоследствии выяснилось, думали все об одном и том же: «Не повезло сегодня, но завтра, завтра обязательно повезет!»

Мы договорились в ближайшее время продолжить поиски, но жизнь вмешалась в наши планы, и мы больше не выходили к Кайо-Ларго.

Однако, когда я уже заканчивал работать над рукописью этой книги, мне стало известно от кубинских друзей, что экспедиция Академии наук Кубы, в которой участвовал Алъберто, обнаружила затонувший испанский галеон со значительными сокровищами.

Я написал письмо Альберто и ожидаю подробного рассказа о том, как, где и что ему и его товарищам удалось найти.

Глава XXIII. Эль Морро

…Вдруг появились пред ним два огромных великана, закованные в железо до самой шеи…

Приближался день моего отъезда из Гаваны. Нанося прощальные визиты моим кубинским друзьям и знакомым, я заехал к доктору, тому самому, который открыл мне секрет бабушкиного зонтика, застал его в гараже, где у него была настоящая слесарная мастерская.

Доктор любил делать все сам, своими руками. Но больше всего он гордился подводными ружьями уникальной конструкции, автором которых был он, детский врач. За этим занятием я и застал его в обществе иностранного дипломата с сынишкой.

Среди ружей, которые показывал доктор, были арбалет с тремя парами резиновых тяжей, пружинный «карабин», пистонный стреломет, разное оружие газового боя.

— Самое мощное ружье, — пояснил доктор, — работает на сжатом углекислом газе. Он нагнетается вот в этот баллон. Ружье очень легко управляется. Давление в боевой каморе порядка тысячи фунтов. Это дает высокую начальную скорость двухфунтовой металлической стреле и могучую убойную силу.

Когда доктор проводил своих гостей, я улыбнулся и, показывая на ружье, которым только что хвалился мой приятель, заметил:

— Красиво, но ведь для музея. Практически никакого применения.

Мой друг посмотрел на меня взглядом педиатра.

— На акул разве только?..

— Нет, не только на акул. Хочешь попробовать?

Я задумался. Было интересно, но я понимал, что это и опасно. Шуточное ли дело: почти килограммовая стрела с потенциальной возможностью поражения цели в радиусе 10 метров.

С таким ружьем на барабулю не пойдешь. Словно сознательно подгоняя ход моих мыслей, доктор сказал:

— Но тогда об этом ни слова сыну.

— Это так… — Я осекся на слове и закончил фразу с уже деланной улыбкой: — Так занимательно?

— Увидишь сам. Почитай, пока я отпущу последнего больного. — И доктор, взяв с полки журнал — у него и в мастерской была библиотечка, — открыл мне нужную страницу и вышел.

В журнале «Боэмия» была статья о крепости и гаванском маяке «Эль Морро». Мне запомнилась его история. Впервые господствующая над местностью высота была использована гаванцами в качестве дозорного и сигнального места в 1551 году,[30] когда городской совет постановил: «Начиная с 1 мая текущего года на утесе Эль Морро впредь вывешивать флаги, как положено, в случаях появления поблизости пиратов». Вскоре на коралловом утесе воздвигли высокую белую башню, которой «надлежало служить наблюдательным пунктом против пиратов, ибо с высоты башни море видно на расстоянии до десяти лиг».