Борис Майоров - Я смотрю хоккей
Обвиняя судей и публику в пристрастности, я обычно оперировал внешне неопровержимым доводом. Я говорил: «Вот на международных соревнованиях судьи беспристрастны, и тут меня наказывают очень редко, намного реже, чем любого другого игрока сборной». Так оно на самом деле и было. И только теперь, глядя на события, так сказать, «с высоты своего возраста», я понимаю, что никакого противоречия в этом нет. Во-первых, первопричиной «домашних» нарушений была какая-то внутренняя распущенность, а играя за сборную, я умел взять себя в руки, ибо отчетливо представлял себе размеры последствий, которыми грозит команде мое удаление с поля. Во-вторых, для иностранных судей я был игрок как все, а не тот самый Майоров, чье имя вечно склоняют на заседаниях СТК. Ну и в-третьих, иностранцы в большинстве своем не знают русского языка, и словесные дуэли с судьями, которые обычно стоили мне так дорого дома, были в данном случае невозможны.
Я уже говорил, что наказывали меня за проступки часто и сурово. Но самым горьким и суровым, очень больно ударившим по моему самолюбию, было разжалование из капитанов «Спартака», а затем и сборной. Причем в обоих случаях я был наказан за прошлые грехи, это был один из самых старых долгов, которые оставила мне моя прошлая репутация.
Восемь сезонов без нескольких дней был я капитаном «Спартака». Вы даже не представляете себе, как гордился я, став им в результате тайного голосования, где моя кандидатура, одна из нескольких выдвинутых, получила абсолютное большинство. Не буду кривить душой: когда в декабре 1962 года меня избрали капитаном сборной, я не чувствовал себя таким же счастливым. Правда, голосование было и тут, но моя кандидатура была единственной и баллотировалась «по рекомендации тренеров». Да и занял я место Кости Локтева, который был настоящим капитаном — самым опытным и мудрым игроком сборной. Потом в течение трех сезонов подряд я носил в сборной капитанскую повязку.
Да, должен сказать, что если в клубе титул капитана почетный, и только, то в сборной дело обстоит несколько иначе. Там, когда нет с нами тренера, капитан отвечает за все. Помню, однажды в Инсбруке мы уходили домой со стадиона, а тренеры оставались.
— В гостиницу пойдете пешком, — напутствовали они нас. — Это вам вместо вечерней прогулки.
Только мы отошли от стадиона, а тут автобус в нашу сторону. Кто-то один вскочил на подножку, за ним другой, третий, вся команда. Не знаю уж как, но тренеры узнали об этом нарушении приказа. Досталось за это мне, капитану. И досталось здорово.
Был еще такой случай. Сборная готовилась к сезону в Алуште. Я приболел и на несколько дней был освобожден от тренировок. Как раз в один из этих дней уезжала из Алушты моя будущая жена. Разумеется, я поехал ее проводить. Возвращаюсь на базу и встречаю врача команды.
— Скандал был, — говорит он. — На тренировки не ходишь, а девушек в Симферополь провожать ездишь.
Я тут же пошел к Тарасову объясняться.
— У меня такой порядок, — сурово отрезал тренер. — Болен — лежи в постели, можешь вставать — тренируйся.
— Все верно, — соглашаюсь я. — Но тут дело особое. Тут невеста. Я и больной обязан ее проводить.
— Невеста невестой, но ты же капитан, с тебя спрос особый, на тебя равняются…
На каждом собрании капитан обязан выступать — как говорится, штатный оратор. Должен вдохновлять команду, настраивать на игру. Ну, а если нечего говорить — народ уже и сам «поднялся» или на собрании все уже сказано? Все равно приходится — капитан…
Как видите, иногда капитанская повязка становилась для меня нелегкой обузой. И все же я очень дорожил этим званием. В сборной оно мне стало особенно дорого после того, как я удостоился его во второй раз. Дело в том, что после трех сезонов капитанства меня его лишили. Мы тогда были в Канаде. На собрании перед первым матчем Чернышев сказал:
— Сейчас нам надо избрать капитана. Борис наделал много ошибок и не может оставаться капитаном. Мы рекомендуем Виктора Кузькина. — Тренер не стал объяснять, что это были за ошибки, но я думаю, речь шла о том самом удалении с поля во время футбольного матча, о котором я уже писал.
Спустя год проштрафился Кузькин, и выборы состоялись снова. Это были первые на моей памяти выборы в сборной без всяких предварительных рекомендаций. Опять было собрание, но на этот раз тренеры сказали просто:
— Мы уходим, не будем вам мешать, а вы тут сами выбирайте капитана.
Кандидатов оказалось два — игрок ЦСКА и я. Голосовали открыто. Разумеется, мы, претенденты на капитанский жезл, голосовали друг за друга. И я был тем более горд и счастлив, став капитаном, что большинство участников голосования представляли команду ЦСКА.
Не знаю уж, какими особыми организаторскими дарованиями наделила меня природа, но, по отзывам тренеров, они были довольны, что в сборной такой капитан. Об этом писал А. В. Тарасов в своей книге «Совершеннолетие», об этом говорится в его многочисленных статьях. Вот например, такое интервью дали тренеры сборной корреспонденту газеты «Московская правда» после окончания первенства мира 1967 года.
«…Кроме того, это прекрасный капитан. За последние годы он возмужал, исправил некоторые отрицательные черты своего характера, а это ведь совсем нелегко. Майоров настоящий вожак, который может поднять команду, повести ее за собой». Когда закончился тот хоккейный сезон и «Спартак» стал чемпионом страны, в «Известиях» появилась заметка А. Тарасова. Он писал:
«Огромна роль в этой победе капитана спартаковцев Бориса Майорова. Он уверенно вел своих друзей к успеху, сумел поддержать в товарищах нужный настрой, даже когда мы забили первые две шайбы».
Так вот я и выводил нашу сборную на лед еще два сезона подряд. А когда начался следующий, осенью 1968 года, перед первым же товарищеским матчем тренеры объявили прямо в раздевалке, что сегодня в каждом из трех периодов капитаны будут разные. Потом капитаны сменяли друг друга каждую игру, ими были Старшинов, Давыдов, Рагулин и Фирсов. В конце концов состоялось собрание, на котором избрали Старшинова.
Что скрывать, мне было грустно. И все же не так, как тогда, когда мне пришлось расстаться с повязкой спартаковского капитана. Как ни говорите, восемь сезонов…
Меня заменили по рекомендации спортивно-технической комиссии, заменили весной 1968 года после нашего матча с московским «Динамо». На поле разразился довольно серьезный скандал, запахло дракой, но хоть я в ней не участвовал, мне вспомнили старые грехи и наказали.
Если б мог я вернуть прошлое и начать снова, имея за плечами нынешний опыт! Ведь быть на хорошем счету у судей, публики, у противника не такое уж хитрое дело. Но настолько лучше ты себя чувствуешь на площадке! Как много сохраняет это тебе сил, душевных и физических!
Минувшим летом я однажды играл за свою футбольную команду на первенстве Москвы против «Динамо». Бегу за мячом и чувствую: сводит ногу. От боли делаю одно неверное движение, опираюсь противнику на плечи. Это известный футболист, очень мною уважаемый, Эдуард Мудрик. Он поворачивается ко мне со сжатыми кулаками. Но я ведь сделал это нечаянно и еще шесть-семь лет назад, не задумываясь, ответил бы на его порыв так, что этот мелкий эпизод превратился бы, возможно, в тяжелый конфликт. Но теперь…
— Извини, Эдик, ногу свело.
— Да брось ты, Боря, извиняться. Бывает…
Он помог мне подняться, и игра продолжалась. И вы знаете, я почувствовал какое-то моральное удовлетворение. Это, может, были первые слова, которыми мы с Мудриком перекинулись за время нашего шапочного знакомства, но вроде одним приятелем у меня стало больше.
День тринадцатый
STOCKHOLM
Завтра последний, самый ответственный матч с чехословаками. А сегодня — выходной, отдых.
Знаю я этот отдых перед решающим матчем. Не отдых, а мучение. Время останавливается, и никак его не столкнешь с мертвой точки.
Я, например, не могу ни спать, ни читать. Просто не знаю, куда деть себя перед решающей игрой. Бродишь из номера в номер, ищешь собеседников, стараешься уловить из ничего не значащих слов, какое у ребят настроение. Ждешь, не заглянет ли кто из знакомых время скоротать.
В общем, понимаю я, как тяжело будет ребятам жить до 19 часов завтрашнего дня. У меня по крайней мере на ближайшую пару часов есть развлечение — матч Швеция — Канада.
Против ожидания матч поначалу складывается для шведов очень трудно. После второго периода они проигрывают 1:2. Надо было видеть в перерыве лица шведских журналистов — растерянные, взволнованные, обиженные. Двое подошли ко мне.
— Чем объясняете такой счет?
— Тем, — ответил я, — что сбились на канадскую игру. Пошли на стычки, драки, на силовые столкновения у бортов. По нынешним временам у канадцев это единственный козырь. Так зачем же вам с него ходить?
