Сергей Белов - ДВИЖЕНИЕ ВВЕРХ

 Выезд спортсменов страны победившего социализма в Тель-Авив в разгар «еврейского вопроса»[19] был категорически недопустим. В результате в гостевой встрече ЦСКА засчитывали техническое поражение. Но и это было еще не все. Приехать на игру в столицу нашей Родины израильтяне тоже были недостойны, и «домашние» игры против «Маккаби» мы проводили в Бельгии, т. е. фактор «своего поля» практически не использовали.

 За команду из Тель-Авива в те годы выступали очень сильные американские натурализованные игроки, и вся стартовая пятерка у «израильтян» была черная. Играть с ними, да еще неизвестно где, было непросто, и мы эти «домашние» игры регулярно проигрывали, пропуская соперника в следующий этап турнира.

 Так что претензии советского руководства к западному миру в связи с бойкотом московской Олимпиады в известной степени следовало адресовать к самим себе: именно мы начали активно осваивать практику вторжения политических амбиций в спортивные соревнования.

 Идеологические лозунги не всегда совсем уж резко отличались от действительности. Здесь будет уместно сказать несколько слов о межнациональных отношениях в советском спорте. Пусть эти слова кому- то покажутся коммунистической пропагандой, но в СССР действительно было братство народов. Конечно, отдельные намеки на трения на межнациональной почве имели место, были и эксцессы преобладания одного землячества над другим в замкнутых коллективах — например, в Вооруженных Силах, но не более того. Всеобщее равенство и дружба в СССР были одним из столпов советской идеологии, которую всем вдалбливали с детства, и в целом это работало.

 В командах, в которых мне довелось играть, на межнациональные трения не было даже намеков. Насколько я могу судить, группировки по национальному признаку появились в сборной уже позднее, в 80-е, когда в национальной команде собралось много литовцев. В мое время никакой неприязни по отношению к спортсменам из национальных республик у русских не было, и наоборот. Люди оценивались только по их человеческим качествам. По-русски, кстати, хуже всех всегда говорили не кавказцы, как принято считать, а эстонцы.

 Наша сборная образца мюнхенской Олимпиады была примером межнациональной толерантности. Волею судьбы в ней собрались литовец Паулаускас, казах из Узбекистана Жармухамедов, белорус Едешко, украинец Поливода, грузины Коркия и Саканделидзе, начинавший в Тбилиси Коваленко и пятеро русских из разных уголков необъятного СССР.

 Всех нас собрал, сплотил и уравнял между собой баскетбол. Ни разу в жизни на игровой площадке и за ее пределами мы не оценивали друг друга по национальности — только по человеческим и профессиональным качествам. И именно так и должно быть.

 К сожалению, сейчас многое в спорте нивелировалось, утратило остроту, необычность. В мое время советская школа баскетбола была богата своим многообразием. Литовцев, эстонцев, латышей, хохлов, грузин, ленинградцев, москвичей можно было отличить по игровому стилю и почерку.

 Общей особенностью прибалтийской школы баскетбола в СССР были хорошая генетика игроков, их дисциплина и выучка, более долгая традиция культивирования нашего вида спорта. Объединяла их и отчаянная поддержка болельщиков, для которых противостояние с «русскими» командами, высокие места в национальном чемпионате были одной из немногих возможностей самореализации, выражения их неприязни, а часто откровенной ненависти к Советам, оккупировавшим их страны.

 При этом отличия были у каждой из прибалтийской стран. У Латвии, в 40-50-е объективно сильнейшей в советском баскетболе, были прекрасная баскетбольная школа, культура организации игры, множество талантов, которые умели находить и воспитывать. Достаточно вспомнить хотя бы гиганта Круминьша, которого селекционеры отыскали в лесничестве. Эстонцы — единственные из прибалтов, практически не имевшие «больших», — брали порядком, дисциплиной, точностью бросков. Отличительными свойствами литовцев стали уникальная твердость характера, бережное отношение к спортсменам, высочайший даже на фоне соседей патриотизм.

 Грузинскую школу отличали высокая индивидуальная техника, темперамент, быстрота, сравнимые с испанским стилем скоростные перемещения по площадке. В совокупности с национальными чертами — гордостью, патриотизмом — это образовывало зверскую смесь, которая долго позволяла тбилисским «Динамо» и ГПИ на равных конкурировать с московскими и украинскими командами. Сникать они стали только во второй половине 70-х, когда спорт высших достижений перешел в более трудоемкое поле и стал требовать меньше творчества и больше колоссальных тренировочных объемов.

 Украина использовала превосходную генетику населения и великолепные физические данные игроков. Кроме выучки и дисциплины, украинские команды отличались хитростью и подчас коварством, очень похожими на югославские. Ни с одной командой в СССР не было противнее играть, чем с киевским «Строителем»: тычки, удары исподтишка, игра на публику и судей — все эти средства из арсенала дружественных югославов практиковались киевлянами в изобилии. Занятно, что одной из немногих команд, когда-либо обыгрывавших ЦСКА, была команда из Одессы, применявшая игровые схемы, которые советская пропаганда обычно клеймила как антиспортивные: акцент на защиту, долгий розыгрыш мяча, затягивание времени.

 Такое же положение было в футболе — союзный чемпионат, в котором были представлены мощные московская и украинская школы, специфические и узнаваемые команды закавказских республик, ташкентский «Пахтакор», алма-атинский «Кайрат», прагматичный вильнюсский «Жальгирис», — объективно был одним из сильнейших в Европе.

 В 70-е годы одной из советских официозных легенд эпохи было «содружество» спортивной и артистической элит. На самом деле, с представителями советской артистической богемы, о дружбе которых со спортсменами ходило так много баек, у баскетболистов ЦСКА и сборной контактов было немного. Конечно, на сборах, перед ответственными соревнованиями сборную навещали известные артисты — Николай Рыбников, Александр Белявский... На приемах в ЦК КПСС мы также пересекались со звездами советского экрана и советской сцены. Однако тесных знакомств не завязывалось, по крайней мере у меня. Большого пиетета перед артистической славой я никогда не испытывал.

 Искренний интерес в тот период вызвало только общение с Яковом Костюковским, сценаристом всех фильмов Гайдая, которого Гомельский несколько раз приглашал в расположение сборной. Это действительно было общение с умнейшим человеком с искрометным юмором, так и лившимся потоком из его тетради с дневниковыми записями. Что касается остальных артистов, то их доверительные рассказы быстро сводились в основном к двум темам — пьянству и б...кам, что не вызывало моего интереса.

 Знаменитые артисты тянулись в основном к хоккеистам, у которых было больше всенародной славы, а главное, был более компанейский характер. Я же, например, к ресторанным посиделкам никогда не тяготел, в том числе осознавая свою известность у болельщиков. Я понимал, что я узнаваемый человек, что по мне могут судить обо всей сборной, обо всем советском спорте, и не хотел провоцировать людей. Если мне очень уж нужно было, я мог «накатить» свой стакан дома и спокойно лечь спать, но не куролесить по ресторанам на радость сплетникам.

 Раз мы коснулись этой темы, разовью ее немного пошире как пользующуюся неизменным и живым интересом у читателей книг о спорте. Праздновали победы мы достаточно традиционным и незатейливым способом. Возможности для масштабных застолий, в первую очередь финансовые, были у нас ограничены. Доходило до абсурда — даже на чашку кофе нам было жалко денег, это означало убыток семье. Мы искренне завидовали вальяжным югославам, которые постоянно пили кофе в барах гостиниц. Большинство из них при этом еще и курили.

 У русских баскетболистов курить было как-то не принято. Видимо, мы хорошо уяснили распространенный в СССР лозунг «курение и спорт несовместимы». А вот в традиционном народном напитке мы себе временами не отказывали. Покупать спиртное за границей за валюту было, как правило, невероятным поступком, граничащим с безумием. Значит, чтобы отметить, нужно было тащить что-то с собой из Союза не на продажу. К счастью, водка всегда оставалась наиболее распространенным «сувениром», вывозимым за границу, и обычно отметить было чем. Как правило, возлияние выглядело очень скромно — бутылка водки на несколько рыл, принесенный в номер положенный спортсмену ужин — и вот он, банкет советской команды по случаю победы в чемпионате мира или Европы.