Лев Филатов - Ожидание футбола
К слову говоря, Бару в качестве спецкора «Красного Флота» в 1945 году присутствовал при подписании капитуляции и Германии и Японии. И он из тех, чей круг интересов не замкнут футболом. И не мудрено, что он умеет взглянуть на футбол широко и смело, без узкоспециальных репортерских очков.
Всех этих журналистов я рискую назвать футбольными просветителями: осведомленность, которая отличает болельщика наших дней, в определенной мере их заслуга.
…Иногда мне думалось, что Мартын Иванович Мержанов был привязан к футбольной теме потому, что она постоянно имеет дело с двумя противоборствующими сторонами, и пишущий обязан отдавать свой голос одной из них и уметь отстоять свой выбор. Это было ему с руки. Он всегда был за кого-то и против кого-то. Если же обе команды, по его мнению, играли скверно, Мержанов пренебрежительно махал рукой в сторону поля, демонстративно отворачивался и начинал доказывать соседям, что от тренеров этих команд ничего другого и ждать было нельзя, что оба они трусоваты и игрокам своим командуют «все назад!». Так что и в этом случае он отыскивал себе противника. Это в нем сидело, такой он был человек.
Его побаивались. Тренеры, которых он уличал в невежестве, футболисты – пьяницы и грубияны, сшельмовавшие судьи, схалтурившие журналисты. Он никогда, ни за что не прощал таких людей и помнил об их прегрешениях всю жизнь.
Бывал Мержанов крут и с теми, кого ценил и любил. Был он мастер взвинтить разговор до высоких нот, и казалось, – ну все, отныне прежние добрые отношения невозможны. Но он умел вовремя отпустить перетянутую струну, обернуться шутником, обаятельным рассказчиком. Поразительно, сколько он в футболе находил поводов для крупных разговоров, пререканий, высмеиваний, разоблачений. И хоть был он безжалостен, ворчлив, выкладывал без церемоний в глаза все, что думал, не заботясь, каково будет собеседнику, к нему тянулись, вокруг него всегда были люди, чувствовавшие, что как бы ни сгущал Мержанов краски, как бы ни перегибал палку, а сердце его принадлежит футболу и ему он желает добра.
У него постоянно водились любимчики – команды, игроки, журналисты. То «Торпедо», то тбилисское «Динамо», то «Арарат»… То Валерий Воронин, то Михаил Месхи, то Слава Метревели, то Виктор Понедельник, то Эдуард Маркаров… Фотографии своих избранников он прикалывал возле своего стола и всем, кто приходил в редакцию, показывал: «Видите? Вот так, как он, полагается играть!.. А не так, как те, за кого вы болеете…»
Каждого из молодых сотрудников редакции он норовил провести по изобретенной им «полосе препятствий». Сначала поручал написать что-либо о юношеском футболе, о дублерах, потом о второй лиге, и, наконец, как милость, как знак доверия – отчет о матче команд высшей лиги. Но, само собой, не лидеров, это еще предстояло заслужить, а коротенький отчет об игре аутсайдеров. До сих пор в редакции вспоминают, как однажды, при распределении работы, когда была названа одна кандидатура, Мержанов задумался и спросил: «А не жидковато ли для такого матча?» Сейчас это видный обозреватель, но до сих пор, когда речь заходит о задании для него, обязательно кто-то спрашивает: «Не жидковато ли?» Мы смеемся, но понимаем, что это мудрый анекдот.
Мержанов воплощал в себе непримиримую, фанфарную воинственность футбола. Как во время матча вся вселенная поделена для нас на красное и голубое, так и Мержанов в работе прокладывал непроходимые рвы между тем, что ему было дорого и симпатично, во что он свято верил, и между тем, что он считал ошибочным и вредным, что отметал с порога. Усевшись в ложе прессы, он прежде всего пересчитывал, сколько в командах игроков защитного образа действий и сколько атакующего, и еще до начала выносил приговор: «Ясно, испугались! Вот серость, вот убожество!.. А эти молодцы, не залезли в окопы…», и болел он за тех, кто, если руководствоваться его арифметическими подсчетами, делал ставку на наступление. Если же побеждала «трусливая» команда, Мержанов не сдавался: «Вот так и гибнет футбол!» И тут же в сердцах бросал тем журналистам, которые неосторожно при нем хвалили матч: «А вас, будь на то моя власть, я бы и близко не подпускал к футболу. И пропуска бы отобрал...»
Крайняя точка зрения заражена опасностью ошибки. После чемпионата мира 1958 года Мержанов стал ярым пропагандистом системы 4—2—4 и много сделал с помощью своего детища, еженедельника «Футбол», чтобы растолковать эту систему и внедрить как наиболее современную. Это было необходимо, ибо тренерам свойственно желание повременить с нововведениями, из-за которых можно недосчитаться очков, а то и потерять место. Но когда народились следующие тактические варианты 4—3—3 и 4—4—2, они по той причине, что число форвардов уменьшилось, показались Мержанову ущербными, «трусливыми», и он пытался с ними бороться. Конечно, успеха не имел. Но это его донкихотство не могло не вызвать уважения.
Он был безраздельно, безоговорочно предан футболу атакующему и потому был сторонником бразильцев, был предан футболу, взращенному на виртуозной изящной технике, и потому дважды был сторонником бразильцев, был предан футболу, радующему глаз, восхищающему, умиляющему, и поэтому трижды был сторонником бразильцев. Английский футбол он считал антиподом бразильского и недолюбливал его, называл прямолинейным, простоватым и ни на какие «мостики» не соглашался. Одно можно сказать: для того чтобы занимать непоколебимые позиции и последовательно и непримиримо их отстаивать на протяжении многих лет, надо быть и знатоком дела, ибо иначе не хватит аргументов, и цельной личностью. И знатоком и личностью Мержанов был.
Мартын Иванович видел во мне единомышленника в футбольных вопросах и заявил об этом публично в своем очерке «Как создавался «Футбол». Я обязан досказать, что наше с ним нормальное общение состояло из споров. Мы вели их часами и сидя друг против друга в редакции и по телефону (домашние, видя меня второй час с трубкой, иронически усмехались: «Известное дело, с Мартыном Ивановичем о футболе, это никогда не кончится...»). Мне были милы эти споры, порой кончавшиеся размолвками, даже разрывами дипломатических отношений, но вспыхивавшие сразу же, едва отношения восстанавливались. Такой товарищ, такой соратник дороже десятка безропотно соглашающихся. Единомышленником же Мержанов, надеюсь, считал меня за равную верность игре, за равное стремление лучше понять ее и быть ей полезным.
В журналистике не слишком ценится субординация, все мы перед газетным листом рядовые, лист этот складывается из нашего общего труда. Мержанов, будучи человеком заслуженным, занимавшим разные видные должности, военкором «Правды», прошедшим войну и написавшим о ней несколько интересных книг, награжденным орденами и почетными званиями, да еще самоуверенным и самолюбивым, оставался примерным газетным солдатом. Мы с ним в 1972 году были в Мюнхене на Олимпийских играх, и меня вдруг схватил радикулит. Мартыну Ивановичу было за семьдесят, но он без колебаний или вздоха принял на себя добрую половину моих обязанностей, ездил на поездах и автобусах в разные города, писал по ночам и беспрекословно выполнял все, что требовалось «Советскому спорту». Перед диктовкой в Москву считал своим долгом прочитать мне свои корреспонденции, полагая, что я, как работник редакции, несу ответственность за него, пенсионера-туриста.
…Всю жизнь я завидовал репортерам. Эти люди неведомо где пропадают, а потом вдруг объявляются и расстилают перед разинувшими рот слушателями скатерть-самобранку из необычайных сообщений и новостей. Среди них бывают даже такие ухари, которые ведут поиски за здорово живешь, ради собственного удовольствия, им лишь бы «обскакать» друзей в редакции, а корпеть, выкладывая свои сокровища на бумагу, не так уж и обязательно. Я предпринимал попытки вылезать на репортерскую охотничью тропу, но ничего не умел «подстрелить». А однажды я окончательно уразумел, что это ремесло выше моего понимания. Матч начался, и тут я вижу, что знаменитый спортивный репортер «Вечерки» Герман Колодный поднимается с места и уходит. Мелькнуло: «Не заболел ли?» С удовлетворением увидел в перерыве, что он вернулся на свое место. Весь перерыв он пробыл в ложе прессы, разговаривал, улыбался, а как только вышли команды, снова исчез. Встретив его после матча, я спросил, что означает его хождение в обратном порядке.
«Так ведь футбол же вы все смотрите, а я иду под трибуны, может, что-нибудь подвернется, кого-нибудь встречу… Не знаю…»
И он виновато улыбнулся, понимая, что в моих глазах, должно быть, выглядит чудаком.
Из всех пишущих о футболе наиболее осведомленный человек Юрий Ильич Ваньят. Не помню случая, чтобы мне удалось удивить его хоть крупинкой факта. Когда же мы с ним оказывались рядом, в тесной, бесплацкартной динамовской ложе, Ваньят за час игры нашептывал новостей на небольшую книгу. Он знает, кто на ком женился и кто развелся, как отозвался о таком-то матче или о таком-то человеке тот или иной тренер, кого и за что «прорабатывали», какой игрок в какую команду мечтает перейти, какая реакция в том или ином «доме» была на статью и кому грозят неприятности, как объяснил судья свою ошибку и что ему ответил начальник пострадавшей команды, какие перемещения ожидаются в той редакции, где ты работаешь, о чем шла речь на закрытом собрании команды («будь уверен, агентура работает!»), что посулили форварду, который забьет гол, и какое указание было дано вчера накануне матча одним «нам с тобой известным человеком». И хоть я знаю, что Юрий Ильич много лет состоит в нашем футбольном «трибунале» – в спортивно-технической комиссии, где разбираются все деликатные коллизии и казусы, состоит в президиуме Федерации спортивной прессы и что он член многих комиссий, комитетов, жюри, как постоянных, так и временных, и вообще имеет слабость «представительствовать», все равно его осведомленность меня изумляет. Не было, по-моему, ни одной ваньятовской заметки, большой или крохотной, в которой не затаился бы, так сказать монопольно, прелюбопытнейший факт. Это секрет и гордость его «фирмы». Хорошо помню, как, будучи болельщиком, я искал заметки, подписанные «Юр. Ваньят», уверенный, что обнаружу то, чего нет у других журналистов. Это ощущение я испытываю и сейчас, когда, как редактор еженедельника «Футбол – Хоккей», казалось бы, должен был знать достаточно.
