Виктор Васильев - Актеры шахматной сцены
Известны имена шахматистов даже очень высокого класса, которые никак не могут поладить с часами. Достаточно назвать хотя бы многолетнего претендента на мировое первенство Ефима Геллера. Наслаждаясь увлекательным блужданием по лабиринту замысловатых вариантов, он часто не может заставить себя помнить о часах, которых не растрогает самая эффектная комбинация, потребовавшая на обдумывание слишком много времени.
«Гордо и безжалостно, – писал Шпильман о шахматных часах, – тикают они рядом с шахматистом. Горе тому, кто не пожелает с ними считаться! Его постигнет участь укротителя диких зверей, который должен неминуемо погибнуть, как только ему изменит воля и уверенность в своей силе». Прекрасной иллюстрацией к этим словам может послужить рисунок, опубликованный в «Советском спорте» во время матча Ботвинник – Бронштейн в 1951 году, где цейтнот был изображен в облике рычащего тигра…
Многие шахматисты во время цейтнота забывают обо всем – тут уж не до актерства. Тот же Геллер, например, делая ходы в быстром темпе, каждый раз комично подскакивает на стуле. Но зрители, жадно наблюдающие зрелище цейтнота, особенно обоюдного, редко видят смешные стороны этих мизансцен. Чаще всего они сочувствуют цейтнотчикам, понимая, что отнюдь не всегда конфликт с часами возникает от внутренней неорганизованности, часто, как в случае с Геллером, шахматисту не хватает времени, чтобы совладать с обилием идей, возникающих в ходе борьбы.
При всем том, повторяю, зрелище цейтнота всегда вызывает у зрительного зала жгучий интерес. Тем более что на доске во время цейтнота возникают порой самые удивительные ситуации, и любой шахматист, даже и экстракласса, может совершить невероятные ошибки. Такие ошибки, как ничто другое, позволяют понять, что шахматные корифеи все-таки только люди…
Сколько увлекательных минут (а затем уже и секунд!) доставляла зрителям игра в цейтноте внешне сдержанного, даже флегматичного Авербаха. В одном из турниров он встретился с другим знаменитым растратчиком драгоценных минут – мастером Черепковым. В этой встрече, как заметил не без юмора один из участников турнира, выиграет тот, кто позже просрочит время.
Прогноз, естественно, не оправдался, но свою репутацию заядлых цейтнотчиков оба партнера подтвердили полностью. У Черепкова на последние два десятка ходов оставалось минут пять, у Авербаха значительно больше – полчаса. Но гроссмейстер вскоре «догнал» мастера, и последнюю серию ходов соперники делали не имея в запасе лишней секунды. По инерции, бросив записывать партию – было уже не до этого, они проскочили контрольный пост и вместо сорока сделали сорок семь ходов… «Это не рекорд, – сказал мне после партии Авербах не без оттенка своеобразной гордости. – Случалось, я делал в цейтноте лишних целых двадцать ходов!..» Кстати, когда демонстраторы повторяли потом по записи судьи ходы на большой доске, Авербах с изумлением убедился, что у него не одна лишняя пешка, как ему раньше казалось, а две!
С цейтнотами и записями партий в условиях нехватки времени возникает немало забавных, а иногда и драматических эпизодов. Некоторые из них неоднократно описаны и, что называется, вошли в шахматную историю.
В первенстве ВЦСПС 1938 года один из участников, назовем его Н., в цейтноте перестал записывать партию и начал заглядывать в бланк своего соперника – Копаева. Тот, однако, не проявил великодушия к вынужденному любопытству партнера и прикрыл бланк рукой. У Н. выхода не было – он перегнулся через стол, чтобы хоть как-то разглядеть запись. Но Копаев был неумолим – он спрятал руку с бланком под стол. И тут под смех свидетелей этой сцены настырный Н. полез под стол!..
Ю. Карахан в своей уже упоминавшейся книжке приводит другой не менее забавный случай, который произошел в финале XX чемпионата страны. «Один из дебютантов турнира во время партии с Ботвинником, в то время чемпионом мира, сильно нервничал и угодил в страшный цейтнот. После каждого сделанного чемпионом мира хода он рефлекторно вздрагивал и привскакивал со стула, что вызывало в зале смех публики. Вначале Ботвинник лишь хмуро посматривал на своего неуравновешенного партнера, но потом такая эксцентричность стала его раздражать. Видя недовольство чемпиона и в то же время окончательно растерявшись и потеряв нить в записи ходов, дебютант стал думать: как же ему все-таки узнать, сделано ли искомое число ходов и прошел ли контроль? Конечно, спрашивать об этом партнера он боялся, но вспомнил, что ведь партия-то демонстрируется, а на демонстрационной доске должно быть указано и число сделанных ходов. Тогда он, боясь нового гнева чемпиона мира, решил, не вставая с места, краешком глаза взглянуть на демонстрационную доску, на заветный уголок с обозначением числа ходов. Такой косой взгляд вызвал гомерический хохот всего зала…»
Котов в своей книге «В шутку и всерьез» рассказывал, что его партнер в мельбурнском турнире 1963 года некто Табак в ходе партии, глядя на свои идущие часы, вдруг стал восклицать: «Чей ход, чей ход?» Но, наверное, рекорд растерянности в цейтноте поставил один кандидат в мастера, когда вдруг закричал на весь зал: «Судья, каким цветом я играю? Белыми или черными?»
Никогда не забуду, как мастер Юрий Сахаров проиграл в одном из чемпионатов партию тогда еще мастеру Игорю Зайцеву. К шестнадцатому ходу Зайцев добился позиционного перевеса, но на остальные двадцать четыре хода у него оставалось всего семь минут, в то время как у Сахарова – сорок. Это заставило Зайцева резко обострить позицию ценой некоторого ее ухудшения.
Увидев, что по сравнению с противником не только имеет большой запас времени, но и даже выравнял положение, воспрянувший духом Сахаров стал вдруг настолько задумчив, что уже после двадцать восьмого хода стало ясно: он физически не успеет сделать контрольное число ходов. И действительно, на тридцать первом ходу флажок на часах Сахарова упал, заставив наблюдавшего за приближением развязки судью немедленно остановить игру.
Я никогда, ни в одном соревновании не видел такого глубокого и такого откровенного отчаяния! Сахаров застонал и схватился за голову. Он вздыхал и смотрел то на доску, то на соперника с такой тоской, что на лице сердобольного Зайцева появилось даже виноватое выражение…
Вот уж кто начисто уходит в игру, полностью отключаясь от зрительного зала, от других партий, а может быть, даже и от своего противника, это Георгий Борисенко. В молодости Талю довелось сыграть несколько партий с Борисенко, и всегда этот скромный и милый человек, не претендовавший, кстати, на высокое место в таблице, был для Таля традиционно трудным соперником. И не только потому, что довольно крепко играл. Борисенко часто попадал в цейтноты, а испытывая недостаток времени, вел себя комично: то и дело поглядывая на часы, скорбно вздыхал, дергал себя за ухо, раскачивался на стуле, тянул себя за штаны и т. д. и т. п. Смешливый, особенно в ту пору, Таль мучительно сдерживал улыбку и никак не мог настроиться на серьезный боевой лад.
Борисенко был способен вызывать улыбки, впрочем только добрые, и не на сцене. Его фанатическая увлеченность шахматами не отпускала его ни на минуту. Во время женского чемпионата страны, проходившего в Тбилиси, куда он приехал и как муж, и как постоянный тренер Валентины Борисенко, мне пришлось наблюдать прелюбопытнейшую сцену. В день отдыха гостеприимные хозяева устроили участницам экскурсию по городу. Борисенко одним из первых вышел к автобусу, держа в руках карманные шахматы и сумочку жены. Отъезд почему-то задерживался, и Борисенко, стоя у подъезда гостиницы «Тбилиси», расставил на карманных шахматах какую-то позицию и, прижав локтем дамскую сумочку, углубился в анализ. Был яркий воскресный день, улицы проспекта Руставели заполнила праздничная толпа, и надо знать веселых тбилисцев, чтобы понять, какие эмоции мог вызывать у них мужчина, который с дамской сумкой под мышкой стоял среди гуляющих, не отрывая взгляда от лежащей на руке доски…
Порой бывает весьма непросто разобраться в том, как держится шахматист на сцене – лицедействует или ведет себя натурально, естественно, «как в жизни». Когда, например, Карен Григорян, получив выигрышную позицию, по-детски радуется удаче и тщетно старается спрятать улыбку, на него никто не обижается: все знают прямодушие и доброту этого человека, который просто не умеет скрывать своих чувств. Когда Петросян, играя в одном из чемпионатов с Ефимом Геллером, сидел за столиком как-то боком, это тоже было естественно: гроссмейстеры в ту пору не ладили между собой, и Петросян попросту не хотел, не мог глядеть на своего противника. А вот если Самуэль Решевский в сложной позиции вдруг с безразличным видом предлагает ничью, опытные шахматисты знают: это, скорее всего, неспроста, тут надо поискать выигрыш. Однажды Решевский, допустив ошибку, после чего в случае правильного ответа противника мог сразу сдаваться, предложил ничью Эйве. Тот быстро понял, в чем дело, и доставил себе особое удовольствие: делая выигрывающий ход, Эйве смотрел в глаза Решевскому и улыбался…
