Станислав Токарев - Вакантное место
— Андрюша, — помолчав, предложила Ксеня, — хочешь, я сделаю тебе массаж? Я была когда-то в санитарном кружке, нас учили…
— Не надо, — ответил он, сдерживая готовое прорваться раздражение. Разве она в чем виновата? И отправился работать на станке, разогревать мышцы.
Соколов на станке уже отработал и теперь катался по бровке, медленно проворачивая педали, не давая себе остыть. Он вчера легко выиграл у Кости Гогелия, настолько легко, что во втором заезде позволил Косте порезвиться, тем более что усатые и глазастые его земляки опрометью бежали вслед у самой бровки и свирепо кричали что-то по-грузински. Соколов позволил Гогелия уже на последнем прямике вырваться чуть вперед, потом обошел его, а после финиша обнял и помог сойти с седла. «Третье место у тебя в кармане», — сказал он Косте, а тот обхватил его за шею тонкой волосатой рукой и оцарапал усами щеку. Действительно, полчаса назад Костя выиграл у Калныньша, и компания других усачей понесла его на руках к люку, что-то ритмично и несвязно крича.
Настроение у Соколова было хорошее. Веселое настроение было. Сегодня утром он прикинул список того, что надо брать с собой во Францию, и сейчас ему казалось, что главное позади, остается формальность — два заезда, четыре круга.
…Ах, как быстро это все произошло, как обидно и незаметно! Чуть угадал Андрей за спиной справа короткий, похожий на всхлип вздох, обозначающий начало рывка, и прянул вправо, подумав: «Шалишь!», а тень была уже слева, снизу от руля, и он бросился влево, а потом тень заставила его опять рвать вправо руль, уже ничего не думая, подчиняясь только подсознательному чувству опасности, и в тот же миг слева, на уровне его ступни, вздыбив горячий вихрь, пролетело что-то большое и длинное, как торпеда.
Он понял, что произошло, он вонзил подбородок в грудь, и педали, кажется, готовы были сломаться, и слышно было, как стонет от скорости рама его машины.
Но вот прянула в глаза белая черта финиша, и, подняв голову, он увидел широкую спину и торжествующе раскинутые руки Соколова.
Они прокатились круг, чтобы отдышаться. Соколов, победитель, по традиции ехал чуть впереди. Ему хлопали, и что-то кричали, и протягивали навстречу ладони, а он щурился, играл ямочками щек и слегка колыхал возле скулы кистью, затянутой в черную перчатку без пальцев. В середине круга он повернул к Андрею крепко очерченный ремнем шлема подбородок и что-то сказал вполголоса, косясь на зрителей. И зрители поняли, что сказал он побежденному дружеские и теплые слова, и захлопали еще громче.
Вот что ты сказал, Пашка: «Мальчик. Мало каши ел». Так ты мне сказал, Пашка Сокол. Нежным и ласковым тонким голосом. Как бы даже сожалея. Даже советуя есть побольше каши. Кушай, деточка, тю-тю-тю.
Вот ты идешь-идешь к пьедесталу почета, где сейчас кого-то награждают в голубом луче прожектора под отрывистый, торопливый туш. Коротенькой походкой, коротенькой и твердой, и в темноте мне далеко видна твоя улыбка. Ты идешь поздравлять победителя, а через десяток минут придет его черед тебя поздравлять. Ты в этом уверен.
Уверен, да? А может, не очень? Не так уж ты уверен? Может, и про кашку сказал ты мне потому, что «не очень»? Сказал, чтобы я сжался от злости, чтобы губы свело судорогой? Вот небо, все в звездах. Желтые световые круги на сером бетоне трека. И нет ни неба, ни звезд, ни кругов, ни бетона. Только колючий угол приподнятой брови и скула с ямкой. Вот люди, их шаги и голоса. «Не заводись, Андрюша». — «Нет». — «Еще два заезда». — «Да». — «Андрей, тебе что-нибудь нужно?» — «Нет». — «Может быть, воды?» — «Нет».
Ремень шлема щекочет подбородок. К черту ремень. Оторвать ремень.
Так, ладно. Думаешь, добился? Зря думаешь. Вот оно, небо, и на нем звезды. Вот Большая Медведица. Это ковш, это ручка. Вот круги на сером бетоне. Красная линия и трещина наискосок. Черная линия, и на ней тусклый блик. «Чепуха, кто это заводится! Да, Ксеня, будь добра — воды. Попроси у ребят нарзана. Скажи, что для меня». А ремень мы застегнем. И затянем потуже.
Я хочу у тебя выиграть, Пашка Сокол. Ты понял? Я должен, я хочу. Я хочу этого больше всего на свете. Выиграть. Сегодня. А завтра гори все огнем. Я спокоен. Я весел. Я смеюсь, растягивая в стороны сведенные губы…
Андрей набрал скорость сразу после выстрела стартера. Казалось, он в панике, он улепетывает от Соколова, и так решил сам Соколов, вставая в седле и мощными шагами раскручивая передачу. Эта нелепая и смешная охота продолжалась почти полтора круга, а после удара колокола Андрей сбросил темп, и все поняли, что его просто не хватило, что он сломлен, что Соколов возьмет его голыми руками. Шумное, торжествующее дыхание слышалось совсем рядом, за спиной Андрея. Ольшевский выждал мгновение, и передняя шина соперника мелькнула под локтем. У Соколова сейчас не было простора для маневра, но он и не хотел этого, он рассчитывал так и усидеть за вымотанным Ольшевским, а на последней прямой, перед финишем, показать зрителям настоящий класс. Но не успел он хоть чуточку перевести дух после погони, как Андрей, со свистом втянув сквозь зубы воздух, изо всех сил нажал на педаль. У старых велосипедистов такой прием назывался «атака дуплетом». Счет заездов стал один — один.
И снова долго, бесконечно долго тянется резиновая нитка времени до третьего, решающего, заезда. Уже поздно, и члены президиума федерации, собравшие было портфели, вновь со вздохами рассаживаются на своих стульях. Уже фыркают моторы мотоциклов, приготовленных для лидерских гонок — последнего номера программы, и лидеры в кожаных костюмах и высоких шлемах осторожно катят по бровке, притормаживая носками пыльных сапог. А время тянется, и Васьки Матвеева все нет. И Ксеня даже не подходит к Андрею: она видит, что ему не до нее, и она ни за что ни про что обругала паренька в тренировочном костюме, который подсел к ней и игриво поинтересовался, кто будет сегодня девушку провожать. «Отойдите от меня, хулиган», — вспорхнула со скамьи Ксеня, округлив сердитый рот, и паренек растерянно вжал голову. в плечи: «Честное слово, я не хотел, честное слово…» А Васьки нет и нет. Гонщиков уже вызывают на старт, и судья устало поднимает свой маленький черный пистолет.
Выстрел. А через минуту еще два. Заезд остановлен. Соколов поднял руку. У него расстегнулся ремешок педали. Он долго возится возле кромки, к нему бежит механик, тоже садится на корточки, а Ольшевский ездит и ездит возле барьера, и время снова тянется, тянется так, будто зубчатые колеса часов задевают своими остриями за натянутые нервы Андрея — раз, раз, раз. Сколько можно тянуть!..
Опять «на старт». Опять выстрел. И опять два других. Соколов машет рукой, съезжает в траву и показывает на свою переднюю шину. Вокруг теснятся люди, и он предлагает им всем помять эту шину, убедиться, что из нее выходит воздух, что прокол, и действительно, тоненький комариный писк издает эта шина, а на месте прокола, которое послюнил кто-то из недоверчивых, тут же вспухает пузырек.
Время мучит Андрея Ольшевского.
В толпе вокруг Соколова, выше всех на голову, стоит Калныньш. Толпа суетится, механик быстро отвинчивает колесо. «Скорее, скорее!» — торопит судья, сутулый тренер Лыков бежит с новым колесом и кричит, задыхаясь: «Сейчас, Павлик, сейчас!» А Калныньш стоит и хмурится и думает о чем-то своем. Потом он раздвигает толпу. Он подходит к Соколову, берет его за плечо и толкает в сторону.
— Я буду тебя ударять, — говорит он без выражения. — Ты сам проколол шину.
Соколов по-кошачьи вывертывается из его ручищи.
— Ты очумел! У тебя шарики за ролики заехали! Ты из ума выжил!
— Я не мальчик, — говорит Калныньш. — Он мальчик, а я нет. Я много лет на треке. Я знаю, ты не мог слышать, как она «ш-ш-ш». Твоя шина. Она очень тихо делает. Ты знал. Ты сам ее проколол. Перед стартом.
— Приди в себя! — молит Соколов. — Зачем это мне?
— Чтобы он горел. Он молодой. У него нервы. Ты нет. О, ты хитрый, Соколов. Ты хитрый, как лисица. Но я всем скажу.
— Не докажешь, — протяжно говорит Соколов. Он сощурился, он улыбается, только ямочек нет на его щеках. Просто сухие вдавлины. — Ты ничего не докажешь. Лучше молчи.
Калныньш смеется басом. Навзрыд, брезгливо смеется. Поворачивается и, по-медвежьи ступая, идет прочь. Идет устало, как, может быть, уходили предки его, рыбаки, с моря после неудачного лова.
— Погоди, — зовет Соколов.
Но Калныньш уходит.
Ольшевский медленно кружит по треку. Он проезжает мимо судейской ложи и внезапно слышит там фамилию «Матвеев». Он подъезжает к самой ложе, берется рукой за деревянный барьер. Опять звучит фамилия «Матвеев» и еще что-то шепотом.
— Что Матвеев, где он?
— Идите, идите, товарищ участник, — строго говорит ему главный судья и сталкивает его локоть с барьера.
Но Олег Пашкевич замечает Андрея и бежит ему навстречу.
— С ним все в порядке. Не волнуйся, он в больнице.
