Анатолий Тарасов - Горбунов Александр Аркадьевич
Баскетбольный мэтр поведал также, как однажды он встретил в Лужниках Боброва, тогдашнего тренера сборной, и поздравил, расцеловав, с победой на чемпионате мира. Тарасов, со слов Гомельского, увидел «наше лобызание и три месяца со мной не разговаривал». По свидетельству Гомельского, Тарасов сказал ему: «Ты целуешь моего врага». Гомельский ответил: «Толя, я тебе не сватаю своих врагов и друзей. Это глупо».
Продюсер и сорежиссер документального фильма «Анатолий Тарасов и Всеволод Бобров. Великое противостояние» Валерий Савин считает: «Всю жизнь великий тренер Тарасов и великий игрок Бобров состязались друг с другом, так и не найдя компромисса в личных отношениях».
Но состязания не было. Если кто и состязался, то, пожалуй, лишь один Бобров. Тарасов никогда не претендовал на лавры Боброва-игрока, наоборот, всячески подчеркивал его величие и реально оценивал (тренерский взгляд!) свой потолок. Боброву же всегда, особенно после того как он закончил играть, не давали покоя лавры Тарасова-тренера.
Бобров полагал, что тренером высочайшего класса он способен стать с той же легкостью, с какой преуспевал на футбольном поле и хоккейной площадке. Он стремился и в тренерском деле оказаться выше Тарасова. Но ведь это совершенно иная профессия, требующая совершенно иных качеств, нежели игра в мяч или с шайбой.
Боброву не хватало специальных знаний. Тренерские знания иного рода, если сравнивать их со знаниями игроцкими, но Бобров не утруждал себя их приобретением. У него не было тяги к совершенствованию тренировочного процесса, чем резко отличался Тарасов от многих специалистов.
Боброву не хватало опыта. Тренерская профессия требует постоянной практики, а Бобров — что в хоккее, что в футболе — принимался за тренерство урывками, большей частью случайно. Самое же главное, Бобров в отличие от Тарасова, раз и навсегда определившего уровень своих игроцких способностей, так и не сумел (или не захотел) «убить» в себе игрока. Требование же это при переходе из одного качества в другое — первостепенное. У многих выдающихся хоккеистов и футболистов, выбиравших по завершении карьеры тренерскую стезю, ничего всерьез не сложилось только потому, что они продолжали «играть», осознавали себя звездами рядом с теми, кого готовили к матчам и турнирам, так и не избавились от игроцкого прошлого.
Вряд ли случайностью следует считать то, что из хоккеистов и футболистов высочайшего класса не вырастают — за редким исключением — высочайшего класса тренеры. Среди, например, тридцати с лишним лауреатов еженедельника «футбол» и сорока — европейского «Франс футбол» очень невысок процент игроков, выбравших по завершении карьеры тренерский путь. Выдающийся же вообще один — голландец Йоханн Кройф, многого добившийся с «Барселоной», но вынужденный по состоянию здоровья поработать тренером всего десять лет. Кройф как раз сумел «убить» в себе игрока. В отличие, скажем, от такого высококлассного футболиста, как Олег Блохин, который серьезным тренером так и не стал, постоянно рассказывая своим подопечным о том, как он сам играл, какие забивал голы, и сопровождая рассказы демонстрацией видеозаписей матчей, в которых в составе киевского «Динамо» и сборной СССР участвовал.
Когда подчеркивают высокий уровень Боброва-тренера, приводят обычно два примера, об этом уровне свидетельствующие.
Первый. Владимир Писаревский, известный радио- и телекомментатор, рассказывал о том, как Всеволод Михайлович Бобров начинал работать в хоккейном «Спартаке». На первой тренировке выстроились в линейку спартаковские знаменитости середины 60-х годов — братья Майоровы, Старшинов, их партнеры. Бобров проехал вдоль строя, принюхался и затормозил возле Фоменкова:
— По-моему, вы сегодня себе позволили?
Фоменков в ответ:
— Так ведь, Всеволод Михайлович, вы тоже, говорят, не святой были.
— Да, но ведь я же играл! — воскликнул задетый за живое Бобров. — Ну, ладно. Давайте так: Зингер встает в ворота, и кто ему забьет из десяти штрафных бросков хотя бы четыре гола, то, пожалуйста, я закрываю глаза, пусть такой игрок делает, что хочет.
Четыре буллита реализовал только Старшинов, к клану нарушителей режима, к слову, никогда не принадлежавший. Остальные — не больше двух. Некоторые и вовсе ни одного. А потом настала пора Боброва — семь голов! «Так, — сказал тренер, — все видели?» И завершил спич шуткой: «Теперь, думаю, всем ясно, кто может выпивать в нашей команде?»
Второй пример. Недовольный качеством бросков спартаковцев на тренировке, Бобров поставил в ворота фанерный щит так, что между ним и штангами остался маленький зазор, только чтобы шайба проникла. Затем провел серию бросков. После каждого из них шайба оказывалась в воротах. Попросил нападающих повторить. Ни у кого не получилось, хотя среди спартаковцев были и хоккеисты сборной страны.
Феноменально, ничего не скажешь. Вот только с необходимыми тренеру качествами это мало связано.
Будучи игроком, Бобров делал то, что он никогда не делал, оказавшись в роли тренера, — каждый день занимался повышением мастерства. Он с первых минут своего появления на площадке заметно выделялся среди партнеров. Он великолепно катался на коньках — это из хоккея с мячом. Но в отличие от других он сразу же привык к небольшим размерам поля, его обводка по-прежнему, как и в хоккее с мячом, была феноменальной. Чутье Боброва на шайбу, точный выбор позиции поражали. Он почти всегда оказывался там, где через долю секунды возникала шайба. Публике, ходившей «на Бобра», казалось, что в хоккей с шайбой он играет всю жизнь. «Бобровский прием», «бобровский финт», гол «по-бобровски» — в советском хоккее эти определения прижились с первых дней. Всё, включая скорость, которую Бобров умело, словно опытный автогонщик, регулировал, казалось врожденным. Но!.. Рассказывают, что когда у Боброва поначалу не получался бросок справа, он повторял это упражнение до трехсот раз каждый день. Это как футболист киевского «Динамо» Валерий Лобановский со своими знаменитыми угловыми — на тренировках, оставаясь после занятий, он подавал до тысячи корнеров в неделю.
Став тренером, Бобров не отвлекался на каждодневную рутинную работу и «тренерский бросок справа» больше не ставил.
Они — Тарасов и Бобров — и вопросы дисциплины решали по-разному. Тарасов спуску не давал никому. С диапазоном его наказаний, вплоть до отправки на гауптвахту, все хоккеисты ЦСКА знакомы были не понаслышке.
Бобров же старался разбираться с нарушителями по-свойски. Об этом было известно, и фоменковская реплика — «Вы тоже, говорят, не святой были» — не случайна. Ее, обращаясь к Боброву, можно было произносить без опасений вызвать его гнев. К соблюдению режима в своих командах он относился примерно так же, как сам к этому относился, когда играл.
В бытность Всеволода Михайловича главным тренером футбольного ЦСКА как-то раз, после очередной победы, два игрока, лейтенанты по званию, попали в милицию.
В парке Горького в Москве вахтер не пускал их в «стекляшку», посчитав гостей пьяными, и они, подхватив у мороженицы тележку, словно тараном разбили ею стеклянную дверь. Их, понятно, забрали, составили в милиции протокол, а когда узнали о воинской принадлежности, сдали в комендатуру. Оттуда доложили по инстанциям; обоих быстренько лишили звездочки, превратив в младших лейтенантов, и решили устроить в команде показательную порку — в присутствии какого-то крупного чина из Главного политического управления. Собрание вел Бобров. Он допрашивал провинившихся.
— Чего вы, скажите, праздновали?
— Так выиграли же, Всеволод Михайлович!
— Ясно. А что пили?
— Шампанское, Всеволод Михайлович.
— Неужели коньячком не лакирнули?
— Нет.
— Ну как же так? Зачем тогда шампанское пили? Или всё же лакирнули?
— Ну, было дело, Всеволод Михайлович.
(Чин из Главпура удовлетворенно кивал головой — всё, мол, правильно, надо из них все подробности вытащить — и быстро записывал.)
— Так, а потом, конечно, девочек вызвонили?
