Петр Северов - Последний поединок
И Русевичу вспомнился далекий Париж, стадион «Стад де Пари», матч киевлян со знаменитой французской командой «Ред Стар Олимпик» и беседа с известным знатоком футбола Ивом Вильжье. Это было в августе 1935 года, ровно семь лет назад… Пожилой симпатичный француз говорил тогда Русевичу убежденно:
— Спорт, уважаемый, выше политики. Для спорта нет границ и нет правительств. Уверяю вас, любому игроку «Ред Стара» совершенно безразличен политический курс нашего нового кабинета.
Русевич ответил ему с усмешкой:
— Тогда почему же на вымпеле берлинской команды красуется фашистский паук?
Ив Вильжье не ответил на этот вопрос. Однако он остался при своем убеждении. О если бы побывал он сейчас в израненном Киеве и если бы узнал, какой здесь готовился матч! Наверное, он понял бы, что линия фронта проходит не только по определенной территории — она проходит сквозь сердца. Через два дня она ляжет на футбольном поле, незримо разделит ряды трибун.
Николай вспомнил эту фамилию — Радомский. «Хозяин Киева»! Если он будет присутствовать на стадионе, не трудно будет понять этому Радомскому, какой он тут «хозяин»…
Итак, решено окончательно и бесповоротно: бой на зеленом поле до победы. Разве иное решение могли бы они принять? Что будет дальше — покажет время. Играть так играть!
Утром, во время погрузки, только и разговора было, что о рекламе матча, о грозных «торпедах» и «королях мяча». Больше всех потешался Ваня Кузенко:
— Сам видел, так и написано: «летящая торпеда»! А куда же она летит? Это же слепое оружие, вот, скажем, повернуть его и направить в ворота «Люфтваффе»… Что тогда?
Русевич тоже смеялся: было приятно, что команда нисколько не пугалась ни прошлых побед противника, ни зловещих его имен.
— А знаешь, Митя, — сказал он Свиридову, который заметно повеселел, — если бы позволили нам ответить на эти афиши, и чтобы без опаски, напрямик, — пожалуй, отличное письмо у нас получилось бы, а? Вроде письма запорожцев турецкому султану!
— Может, и похлеще! — подхватил Кузенко. — Насчет «особых выражений» у меня имеется НЗ…
Неожиданно он спросил.
— Говорят, нашим матчем занимается сам Радомский? Ты слышал об этом, Николай?
— Да, а что это за тип? — поинтересовался Русевич.
Кто-то схватил Николая за руку, точно предостерегая. Русевич оглянулся: это был Слава Корж.
— Что с тобою, «молчальник»? — удивился Николай — Ни слова за целый день и за вечер…
— Мне о Радомском рассказывали, — торопливо зашептал Корж. — Говорят, змей в образе человека. Самый наисвирепепший палач. А команда «Люфтваффе» — его любимцы. Все это очень плохо, Николай…
Русевич понял: Слава боялся. Не потому ли он все время молчал? Как все же неузнаваемо менялись люди: еще недавно франт и танцор, постоянно озабоченный знакомствами и свиданиями, неполадками с портными и опасениями отстать от моды, «душка Слава» стал хмурым и сумрачным человеком. Отличный центральный нападающий, мастер тонких комбинаций и атак, привыкший, чтобы ею имя гремело над стадионом, Корж теперь откровенно трусил при виде шефа, охранника, любого немецкого солдата. Даже облик и манеры его изменились: все чаще он поглядывал исподлобья, пугливо сторонился, старался держаться за спинами друзей.
Русевич встряхнул его за плечо:
— Нас не интересует ни Радомский, ни Чертомский. Нас интересует победа.
Так закончилась их беседа в то ясное августовское утро, в бараке хлебозавода, перед решающим поединком. Но никто из них еще не знал, кто такой Пауль Радомский и каковы его планы.
Команды выходят на поле
Тихая, теплая ночь спускалась с небес, но Русевичу спать не хотелось. Сквозь чердачное оконце было видно, как золотистый туман окружал луну.
Новый приятель спортсменов — тринадцатилетний Васька Гаркуша устроил здесь, на чердаке, хорошую постель для Русевича и Климко. Где-то он раздобыл старые, рваные тюфяки. И ужин тоже вышел на славу: кроме хлеба и лука, расторопный малыш ухитрился добыть где-то щепотку соли и блюдце подсолнечного масла. Сам он, правда, отказался разделить с ними трапезу, так как несколько минут назад выдернул одному ему известным способом зуб, после чего, следуя наставлениям врачей, твердо решил в течение двух часов не принимать пищи.
— Дядь Коль, — таинственно шептал он, когда ужин был закончен, — я сегодня до вас не прилезу: у меня дело… И потом я к вам домой наведаюсь, чтобы узнать, не было ли «гостей»? Так что спите спокойно.
Через несколько секунд мальчик скрылся в синеве ночи. Он обладал счастливой способностью действовать без долгих рассуждений, без колебаний. Русевич был убежден, что в эти минуты Васька уже несется по улице и его бегу мог бы позавидовать любой нападающий первоклассной команды. Однажды Русевич сказал об этом Ваське, и веснущатое лицо мальчугана озарилось счастливой улыбкой — было ясно, что трудностей он не признает.
За все тринадцать лет своей жизни Василий никогда не был так счастлив, как теперь. Нежданно-негаданно судьба свела его с самим Русевичем, с Климко и знаменитым Свиридовым, с Коржем — в общем с теми спортсменами, о знакомстве с которыми могли бы только мечтать все его сверстники. Да, права была мама, когда говорила, что Вася родился в сорочке! И должно же было так случиться, что мама работала на хлебозаводе, где постепенно собралось немало игроков из основного состава киевских футбольных команд «Динамо» и «Локомотив». Василий стал как бы завхозом команды. Теперь он занял очень важный пост: он хранил у мамы в кладовой мячи, присутствовал на тренировках, и даже не только присутствовал, но подавал мячи из-за лицевой линии поля. Приятели считали Васю самым настоящим игроком команды, и даже взрослые, что жили по соседству, теперь относились к нему — он это заметил — с уважением. Больше того, сам Иштван Ференц, капитан венгерской команды, заприметив мальчика среди игроков, не через кого-либо другого, а именно через него передал Русевичу, чтобы в ночь перед матчем, в целях предосторожности, ни Русевич, ни Климко, ни их товарищи не ночевали дома.
— Поосторожней с огнем, Алеша, — негромко сказал Русевич, заметив, что Климко курит. — Я думаю, что совет Иштвана не случаен. В матче их «союзнички» показали себя большими хамами, вот Ференц и хочет, чтобы восторжествовала справедливость. Для венгерской команды наша победа означала бы косвенную реабилитацию.
— Пожалуй, ты прав, Коля, — согласился Климко. — Если какой-то хлебозавод выигрывает у «Люфтваффе» — ясно, что венгры проиграли этой команде случайно.
— Или что не все тут было чисто, — подсказал Николай.
Алеша задумался.
— Я вообще заметил, что эти «союзнички» — венгры и немцы — крепко недолюбливают друг друга. Тут получается что-то вроде дружбы всадника с лошадью. А венгры достаточно горды: запрягайтесь сами, господа арийцы, сами вывозите свой шарабан!
— Так или иначе, — заметил Русевич, — а нам это на руку, что Иштван и его команда за нас. Если он даже находит нужным предупредить нас, чтобы дома не ночевали, значит — ему что-то известно наверняка.
— Погоди, — прервал его Климко. — Тут путаница какая-то получается. Если немцы хотели бы арестовать кого-нибудь из нас, чтобы ослабить нашу команду, они могли бы это сделать и на заводе. Зачем же они отпускают нас домой? Пятую ночь подряд шеф разрешает нам ночевать дома.
— Я тоже думал об этом, — сказал Русевич. — И тоже удивлялся. Но вспомни заметку в их оккупационном листке. Мы вместе ее недавно читали. Я слово в слово запомнил одну строку: «Кто-то распространяет злонамеренную клевету, будто спортсмены Киева находятся под арестом. Каждый желающий может навестить их дома и убедиться, что эти слухи — дикая ложь». Может, эта строчка и является ответом?
— И все-таки Иштван предупреждает…
— Возможно, что в ночь перед матчем они запланировали кого-нибудь из нас изъять. Ференц, наверное, узнал об этом. — Алексей привстал на коленях, посмотрел в чердачное оконце. В свете луны лицо его казалось очень бледным.
— Так удивительно, Коля, складывается наша судьба. Сколько опасностей позади, а впереди, быть может, еще больше. Я знаю, мне сразу не уснуть: мысли не дают покоя. И главная мысль, знаешь, какая? Она всему идет наперекор…
— Догадываюсь. О матче, конечно. О том, что связано с этим предстоящим матчем. Я о себе и о тебе подумал: мы будем защищать спортивную честь Киева. Только ли спортивную честь? Если мы проиграем — ты представляешь, как будут горланить «победители». На каждом углу будут вопить о своей победе. Заранее слышу: «Победоносные арийцы еще раз продемонстрировали…» На похвальбу ведь они ловкачи.
— Пожалуй, и в газетах распишут…
— Обязательно! И еще как распишут! Но если мы выиграем? Что тогда? Ух, брат, какая это будет радость для киевлян!.. Я вижу, как сходятся две силы, при всем честном народе сходятся, и он им судья…
