Борис Раевский - В нашу пользу : рассказы
— Берите…
Фляга оказалась подозрительно легкой. Кирилл то-ропливо шагнул к костру, отвинтил крышку. Наклонил флягу. Еще… Еще. Перевернул. Ни капли…
— Так! — он ошеломленно глядел на Старика, — К чему же эта комедия?
Старик молчал. Трясущимися пальцами разминал сигарету.
— Зачем все это? — повторил Кирилл.
И вдруг его осенило. Ну конечно! «Все дело в психологии». Старик нарочно… Делал вид, что у него полная фляга. Чтобы знали: есть резерв. На самый крайний случай есть резерв.
А сам-то не пил. Все им отдал…
Ранним утром пришли «Мотя-Котя», принесли воду, Мотя развел костер, заварил густой зеленый чай. Сидел и мурлыкал:
В лесу родилась елочка,В лесу она росла…
К вечеру из лагеря прибыла машина…
БОЛЕЛЬЩИК
Мы сидели у телевизора. Передавали баскетбольный матч из Будапешта.
Игра была заурядной. Но зато репортаж!.. О, репортаж велся изобретательно, с живым юморком. Находчивый оператор то и дело ловил в кадр какого-то неистового болельщика. Уже немолодой, с бородкой, в очках, он вскакивал, что-то кричал, яростно махал руками, причем очки у него каждый раз сползали. И главное, в упоении он азартно хлопал сидящего впереди солидного мужчину по плечу. Тот оборачивался, что-то сердито внушал ему. Но через минуту болельщик все забывал и опять азартно шлепал соседа. Мы прямо покатывались со смеху.
Настал перерыв. Разговор у нас сразу завязался о болельщиках, об их неутомимости, преданности, смекалке, изобретательности.
— О, болельщики — удивительный народ! — сказал Михаил Аркадьевич.
Это был московский тренер, на днях приехавший к нам погостить. Все в нашей компании с уважением умолкали, как только он начинал говорить. Как-никак — столичная знаменитость.
— Был вот, например, такой случай, — Михаил Аркадьевич обвел всех глазами, словно водворяя тишину, хотя и так было тихо. — На стадионе в Киеве стали часто замечать собачонку. Маленький, лопоухий черный песик. Шастает меж скамеек и возле трибун. Ну, шастает и пусть…
Но потом зрители обратили внимание, что в беготне этой животины есть какой-то определенный маршрут. Гоняется она от трибун к входу и обратно. И снова от трибун к выходу. Как по расписанию. Что такое?
Однажды подметили — в пасти у песика что-то зажато. Вроде — медная гильза, патрон. Тут уж заинтересовались. И выяснилось: жили-были четверо друзей-студентов. Все четверо — ярые болельщики. А денег на билеты — пшик. И вот додумались. Один по знакомству получил контрамарку на стадион на весь сезон. Пройдет, потом сунет эту контрамарку собачке в зубы, в гильзу. А она уже натаскана. Мимо контроля выскочит со стадиона. Там ее ждет второй студент. Вынет из гильзы эту самую контрамарку — и тоже проходит. А песик таким же манером относит контрамарку третьему, четвертому…
Все дружно смеются, восторженно качают головами.
— Вот это да!
— Порядок!
И хотя многие давно уже читали историю о «четвероногой контрамарке» в спортивном журнале и, кстати, знают, что было это не в Киеве, а в Англии, но они не вносят поправок и делают вид, что заинтересованы забавным рассказом.
Михаил Аркадьевич смеется вместе со всеми. У другого это получилось бы неловко: сам доволен своими остротами. Но Михаил Аркадьевич такой солидный и вместе с тем такой простой, «свойский», — ему прощают.
— Да, — улыбаясь, говорит Василий Гаврилович, — есть ужасные болельщики. Прямо-таки запойные. Мне вот в Манчестере рассказывали…
Василий Гаврилович часто бывает за рубежом и всегда — к месту, не к месту — всовывает какой-либо эпизодик из своих заграничных впечатлений.
— Живет в Манчестере такой вот сумасшедший болельщик. Помешался на футболе. Две фабрики у него, богач, а в общем-то лишь футболом интересуется. И, понимаете, завел самолет, пилота и летает на все хоть сколько-нибудь выдающиеся матчи. Прилетит, посмотрит игру, наорется всласть — и обратно…
Все качают головами.
Кто-то еще рассказывает историю о болельщиках, и еще…
Я сижу в углу задумавшись. Да, я тоже встречал многих болельщиков из тех, кого жены в первые годы замужества, отчаявшись, зовут «ушибленными», «запойными», «пропащими», но потом смиряются, рассудив, что футбол «все же лучше вина и карт».
И все-таки истинного болельщика я знал только одного. Настоящего, бескорыстного, преданного до конца…
Если мальчишка живет неподалеку от боксерского зала, он непременно загорится боксом.
Ну, а если мальчишка живет чуть ли не в самом зале? Почти на ринге?
Колька Прядильников из седьмого «а» вот так и жил: почти на ринге.
Его мать работала уборщицей в спортклубе. И ей там дали маленькую комнатуху. Прямо скажем, не ахти какую. Низкий потолок. Одна стена некапитальная, и сквозь нее все время — грохот и буханье, словно вколачивают сваи. Это тренируются прыгуны: за стеною — гимнастический зал.
Мамашу Кольки Прядильникова прямо-таки изводил этот шум. Она даже к депутату ходила, чтоб ей дали другую комнату. Ну, а Колька и все его друзья-товарищи считали, что лучшего жилья и не придумаешь. Хоть целыми днями сиди на всяких состязаниях и даже на таких тренировках, куда никого не пускают. Любого знаменитого чемпиона разглядывай сколько пожелаешь. Даже заговорить с ним можно, если очень уж захотеть.
Ну, понятно, Колькины друзья не терялись. Как только какое-нибудь состязание — по боксу, или баскету, или настольному теннису — ребята еще в середине дня придут к Кольке, а потом, вечером, прямым ходом в зал. Без билетов, конечно.
И еще удобно: в баню ходить не надо. В клубе душевые кабины. Мойся хоть с утра до ночи.
В общем, это была великолепная жизнь. Прямо-таки сказочная жизнь. Турниры, состязания, шум, народ, споры — весело и интересно.
Мальчишки целыми днями терлись в клубе. И вскоре стали неплохо разбираться в спорте. Особенно в боксе. Они уже знали лучших боксеров в лицо, знали их особенности, «почерк» каждого, знали, кто силен в защите, а у кого тяжеловаты ноги.
И, конечно, у каждого из четверых парнишек появились свои любимцы.
Перед состязанием ребята всегда загадывали: кто победит? Условия пари были предельно просты: если твой боксер проиграл, все имели право «доить» тебя. Зажмут твой нос двумя пальцами, как клещами, и тянут книзу. Мальчишки — беспощадный народ. После такой «дойки» нос неудачника напоминал небольшую, но вполне созревшую свеклу.
Чаще всех проигрывал Колька Прядильников. Остальные трое вскоре приспособились к этой жестокой игре: они называли будущими победителями самых известных мастеров, чемпионов и редко ошибались.
А Колька во всех соревнованиях упорно «ставил» на одного и того же средневеса: Вадима Шаргородского. Тот проигрывал, но в следующий раз Колька опять упрямо «мазал» за него…
Это становилось уже просто глупым. Глупым и несмешным. Во время очередной «дойки», как Колька ни крепился, слезы невольно выступали из его глаз, но начинался новый матч, и Колька опять болел за Вадима Шаргородского.
А этому Шаргородскому чертовски не везло. Проигрывал даже более слабым.
Колька Прядильников на тренировках подолгу наблюдал за ним.
Высокий, крепкий и, в отличие от многих боксеров, какой-то изящный, что ли. Чуть грустное, задумчивое лицо. И так приятно улыбается — мягко и немного застенчиво, как Кадочников. Да, совсем как Кадочников! И даже голос у него тоже глубокий и какой-то теплый, как у Кадочникова.
Часто, зашнуровывая боксерки или крепко растираясь полотенцем после душа, он задумчиво, нараспев повторял одну и ту же крылатую фразу:
— Все пройдет, как с белых яблонь дым…
Колька не знал, что это. Похоже на стихи. Или на песню. И не очень-то понимал Колька глубинный смысл этой фразы. Но удивительная красота и хватающая за сердце печаль ее словно завораживали парнишку.
Вадим любил стихи. Кольку удивляло это: боксер — и вдруг стихи?!
Когда Вадим мылся в душе, из кабины часто неслись то ласковые, нежные, то гневные, громовые строки. Стихи были какие-то непонятные, и все-таки слушать их нравилось Кольке.
Если бог нас своим могуществомПосле смерти отправит в рай,Что мне делать с земным имуществом,Если скажет он: выбирай? —
доносилось из облицованной кафелем кабины сквозь барабанный перестук упругих струй.
Так и не выяснив, что он взял бы с собой в рай, Вадим вдруг начинал тихо, ласково:
Дай, Джим, на счастье лапу мне,Такую лапу не видал я сроду.Давай с тобой полаем при лунеНа тихую, бесшумную погоду.
А потом из кабины звучало скорбно и строго:
Его зарыли в шар земной,А был он лишь солдат,Всего, друзья, солдат простой,Без званий и наград…
Вадим никогда не кончал стихов. Прочтет две-три строфы и начинает другое. Но Колька охотно поглощал этот поэтический винегрет. Так даже интересней…
