Елена Озерецкая - Олимпийские игры
На центральной площади города, у рынка, повозка остановилась.
— Ступай в съестные ряды, — обернулся Каллий к скромно сидевшему позади Гефесту, — и купи себе еды на дорогу, да побольше — плыть придется долго. А потом приходи в торговую гавань. Спросишь там, где стоит корабль купца Глаукона.
— Хорошо, молодой хозяин.
— Эй, Питтак, — окликнул юноша возницу, — видишь вон ту харчевню?
— Где нарисована отварная телячья голова и ножки? — Ну да. Оставь там пока лошадей и помоги Гефесту донести покупки до пристани. Затем возвращайся сюда и жди нас.
— Слушаюсь, хозяин.
— Мы пойдем дальше пешком. Теперь уже близко, да и проехать в такой толпе трудно!
Улицы, как лучи, расходились от рынка во все стороны.
Боги, какой шум! Никогда еще не приходилось Лину слышать такого!
Даже на Олимпийском стадионе было, пожалуй, потише. Множество людей, бурно жестикулируя и перекрикивая друг друга, спорили на разных языках. Сгибаясь под тяжестью тюков с товарами, толкались и переругивались носильщики и грузчики. Они несли кожаные мешки с зерном, громадные глиняные бочки — осы, наполненные соленой рыбой, свертки бычьих шкур, корзины с миндалем и фигами, пухлые, перевязанные ремнями охапки шерсти и льна. Смуглые иноземцы в странных, непривычных одеждах яростно торговались с владельцами многочисленных лавок и мастерских.
Чем ближе к порту, тем оглушительнее становился шум. С кораблей сгружали строительный лес, и бревна с грохотом катились по настилу пристани.
— Куда мы идем, Каллий? — спросил Лин.
— К торговой гавани. Она называется Эмпорий. Военный порт мы посмотрим потом.
Большая дамба для причала торговых кораблей отходила от самого центра набережной.
— Видишь большое здание против дамбы? — указал Каллий.
— Да, а что это такое?
— Это знаменитая Дигма, центр международной торговли. Здесь купцы выставляют образцы привезенных товаров. Здесь же можно обменять иноземные деньги на греческие или взять в долг, под залог товаров и кораблей. Наверное, там мы найдем и Глаукона.
— Сколько здесь народу!
— Еще бы! Афины торгуют со всем миром. Из Египта везут к нам подвесные паруса и папирусы, из Ливии — слоновую кость, с родины Гефеста — пшеницу и соленую рыбу, из Финикии — муку, из Карфагена — ковры… Да всего не перечесть и за целый день! А вот и Глаукон!
— Приветствую сына почтенного Арифрона, знаменитого олимпионика Каллия! — почтительно поклонился толстый, богато одетый человек.
— Здравствуй, Глаукон! Отец шлет тебе привет и просит взять на корабль нашего вольноотпущенника Гефеста, которого он посылает в Пантикапей. Вот письмо от отца, а вот и деньги за проезд!
— Я рад услужить почтенному Арифрону. Мы снимаемся с якоря через два часа, погрузка уже заканчивается.
— Вот и прекрасно! Кстати, Глаукон, Гефест дельный работник и отец его очень ценит, так что обращайся с ним хорошо!
— Конечно, конечно, прекрасный Каллий!
Лин крепко сжал руку брата.
— Какой ты добрый! — растроганно сказал мальчик.
— Ну, пройдемся пока немного, братишка. До свидания, Глаукон, мы еще увидимся!
* * *Вокруг Дигмы шумела и волновалась толпа. Любопытные афиняне расспрашивали купцов обо всем: сколько стоят продукты на разных рынках Черного и Средиземного морей, какие случились в этом году кораблекрушения, какие необыкновенные страны существуют на свете, где и какие произошли чудеса, кто с кем в дружбе или в ссоре.
Со всех сторон только и слышалось: «Ти неотерон?», «Ти неотерон?» («Что нового?»).
Шум и крики пестрой, разноязыкой толпы сливались со стуком топоров и визгом пил на соседних верфях, а из окружающих Эмпорий гостиниц и харчевен слышались звуки флейт и песни подгулявших моряков.
— У нас есть еще время, — сказал Каллий, — пойдем я покажу тебе наш флот.
Войдя в военный порт, Лин невольно ахнул. Мощные, грозные, стояли у причалов триеры, и на верхней части кормы у каждой возвышался шест с фигурой богини Афины, а рядом сверкал позолоченный гребень. На носу, над самой водой, угрожающе торчал металлический клюв.
— Какая масса кораблей, Каллий!
— Ну, это только маленькая часть флота. Ведь здесь их не больше нескольких десятков.
— А сколько же всего?
— Около четырехсот.
— Где же остальные?
— Одни несут охрану, другие в походе, а большинство сушится в доках.
— Как сушатся? Почему?
— Они ведь плоскодонные, и если находятся в воде слишком долго, днище разбухает и начинает гнить. Поэтому надо их время от времени просушивать…
— Наверное, на такой громадине помещается куча людей?
— Да, не меньше двухсот человек, а то и больше. Вот, считай: сто семьдесят гребцов, которые сидят в три-четыре ряда, несколько десятков офицеров во главе с командиром — триерархом, да еще десять — двенадцать солдат морской пехоты. Солдаты должны находиться на палубе в полном вооружении.
— А где сидит кормчий?
— В будке на корме. Оттуда он, при помощи канатов, управляет двумя кормилами в виде больших лопат.
— А зачем эта острая штука на носу?
— Для удара по неприятельскому кораблю во время боя.
— Здорово!
— Да, мальчик. Афины — мощная морская держава, самая могучая в мире. Ты можешь гордиться своей родиной!
— Скажи, Каллий, а где я буду служить, когда мне исполнится восемнадцать лет? На этих кораблях?
— Нет. Воинскую повинность отбывают в сухопутных войсках. Ты будешь, как был и я, гоплитом. Помнишь их?
— Еще бы!
— Ну, а теперь пора вернуться в Эмпорий. Скоро корабль Глаукона отплывает. Кстати, вот тебе кошелек.
— Зачем?
— Отдай его Гефесту. Ведь ты решил участвовать в следующих Играх, правда? Пусть Гефест приедет, если захочет на тебя посмотреть…
— О Каллий!
— Пойдем, пойдем!
Гефест уже ждал их у корабля, совсем не похожего на стройные, мощные триеры. Как и все торговые суда, корабль Глаукона был до того широк, что его ширина равнялась четвертой части длины.
На палубе еще шла суматоха — втаскивали и укладывали последние тюки, вносили сосуды с пресной водой и запасы провианта. Гефест стоял рядом с трапом, напряженно вглядываясь в толпу. Когда показались Каллий и Лин, черные глаза скифа просияли.
— Я думал, молодые хозяева уехали домой, — тихо сказал он.
— Ну что ты! Я не уехал бы, не попрощавшись с тобой, — горячо возразил Лин.
— А где твои вещи? — удивился Каллий.
— Все уже на корабле. Почтенный Глаукон приказал отнести их.
Каллий насмешливо улыбнулся. Видимо, его слова подействовали на купца и он решил позаботиться о своем пассажире.
— Вот видишь, Лин, Гефесту будет совсем не плохо на корабле Глаукона!
— А долго они будут плыть?
— Даже если море окажется спокойным, не меньше чем дней десять — двенадцать. От Пирея до Пантикапея далеко.
— Далеко… — повторил Гефест, вспомнив свое первое плавание.
— Наверное, ты не думал, что придется еще раз плыть этой дорогой?
— Как я мог думать? Мне пришлось бы умереть рабом, если бы не доброта молодых хозяев! — Глаза Гефеста с грустной нежностью остановились на Лине.
— Не зови меня больше так, — сказал мальчик, — я уже не хозяин тебе.
— У нас говорят: «Того, кто спас твою жизнь, надо считать властелином до конца своих дней». Ты спас мне больше, гораздо больше, чем жизнь, молодой хозяин. И сердце мое разрывается при мысли, что я покидаю тебя навсегда!
— Почему же навсегда, Гефест? Разве ты не вернешься?
— Нет, молодой хозяин…
— Ну, а если ты не найдешь там ни родственников, ни людей своего племени? Ведь ты сам говорил, что прошло уже очень много лет!
— Все равно. Как могу я приехать?
— А вот как! — И Лин торжественно потряс толстым, тяжелым кошельком. — Это тебе на обратную дорогу!
Гефест смотрел на мальчика с недоумением и даже с испугом. Неужели его отпускают только на время? По афинским законам хозяева имели право в любой момент отменить вольную… Нет! Лучше смерть, чем снова рабство!
— Не пугайся, Гефест, — вмешался Каллий, — я все тебе сейчас объясню. Лин решил так хорошо тренироваться, чтобы через четыре года участвовать в Олимпийских играх. Если он сдержит слово, я обещал ему, что ты приедешь на него посмотреть. Поэтому отец и я даем тебе деньги на обратный путь. Ты понимаешь меня?
Гефест пристально смотрел на красивого юношу. Так вот в чем дело! Родственники хотят воспользоваться привязанностью Лина к педагогу, чтобы заставить его стать таким, каким, по их мнению, следует быть афинскому мальчику! Но, с другой стороны, любовь Лина к рабу им до крайности неприятна. Поэтому ему, Гефесту, и разрешили уехать, чтобы удалить его, а вовсе не от доброты, так удивлявшей и трогавшей его.
Легкая, слегка насмешливая улыбка тронула губы скифа.
