Три пятерки - Викторов Виктор
Да, у канадцев большое преимущество, ведь им не пришлось накануне выкладывать все силы. Проигрыш для них равносилен третьему месту в турнире. Как же они будут играть?
— Как они будут играть? — спрашивает Бобров Бабича, и тот, как всегда, угадав ход мыслей своего друга и его настроение (ведь он чувствовал себя так же, как и Бобров), беспечно пожимает плечами.
— Вспомни, как шла игра в Лондоне и Париже. Полезут, попытаются задавить нас, ну, а потом сами нахлебаются.
Нельзя сказать, чтобы Бабич сам верил в такой вариант, но он считал необходимым успокоить друга.
— Первые десять минут придется тяжело, — добавил он, заметив скептическую улыбку Боброва, — а потом возьмем дело в свои руки.
— Интересно, какая из наших пятерок сегодня блеснет?—делая вид, что его удовлетворил ответ Бабича, сказал Бобров. — Вчера героем дня была третья, мы уже свое слово сказали в игре с чехословаками...
— Ну, значит вторая, — сказал Бабич. — Смотри, как резвится молодежь. — И он остановился, наблюдая за тем, как Крылов, Кузин и Уваров играют в снежки. — Им хоть бы что, выспались, поели, и энергию уже некуда девать.
— Так хочется сыграть хорошо, — произнес Бобров, — знаешь, по-настоящему, как в Стокгольме.
— А мы и сыграем, — заверил его Бабич, будто не понимая, что Бобров говорит не о команде, а о себе. — Вот увидишь, как сыграем. Ребята после вчерашнего на подъеме. Им теперь сам черт не брат.
Медленно и вместе с тем незаметно тек беззаботный и тревожный день. У дверей отеля о чем-то весело тараторили немцы-туристы: высокий жизнерадостный толстяк, каждый вечер щеголявший в смокинге, и его неизменная партнерша по танцам стройненькая задорная девушка.
— Карашо, карашо! — закричал толстяк, увидев возвращающихся с прогулки хоккеистов. — Канада зо, — и он поднял вверх руки.
Прошел разбор вчерашней игры, была дана установка на игру сегодняшнего дня. Чернышев словно сговорился с Бабичем. Он говорил, что важно выдержать первый натиск, что канадцы, без сомнения, сделают все для того, чтобы сковать действия наших нападающих, измотать их и таким образом лишить их главного преимущества — быстроты, что защитникам придется выложить все силы в борьбе с канадскими виртуозами обводки, а Пучкову предстоит перехватить не одну шайбу, пущенную внезапно и метко на ворота из самых неожиданных положений.
Все шло по раз и навсегда установленному расписанию — обед, вторая прогулка, сборы на стадион, напутствия руководителей советской делегации и товарищей, а Бобров по-прежнему чувствовал себя, как в раздевалке перед выходом на лед после короткого десятиминутного отдыха.
В автобусе он вглядывался в знакомые лица, вслушивался в знакомые голоса: вот она его надежда, молодежь, он все сделает для ее победы, а они помогут и ему сыграть хорошо. Чего же тревожиться? И впервые за весь день он вздохнул полной грудью.
Стадион гудел так празднично, как в день открытия Олимпийских игр. Из всех окошечек радиокомментаторов выглядывали головы, и только в президентской ложе места были свободны. Подходит к концу зимняя фиеста, праздником пресыщены все: туристы устали от многочисленных зрелищ, жители Кортины от туристов, спортсмены от тех и других. Сегодня последняя вспышка борьбы. Скорей бы уж она начиналась. Сейчас нетерпение охватило всех: и зрителей и хоккеистов, но час еще не пришел.
Люди все валят и валят, забивая все проходы, спрессовываясь в одну плотную массу, и дыхание их радужными облачками поднимается к темному небу. Игра еще не началась, а с трибуны уже кричат канадские туристы, размахивают национальным флагом, трубят в рожки.
«Настраиваются, — подумал Бобров, — так же, как и мы». Он только что вместе с товарищами закончил разминку, по давней привычке проверив перед игрой не только свое внешнее снаряжение: клюшку, коньки, наплечники, но и «снаряжение» внутреннее. Как будто бы все в порядке: дневное недомогание прошло, нервы напряжены, а сердце спокойно.
Во многих состязаниях, очень трудных по своему напряжению, приходилось участвовать Боброву, но он чувствовал: то, что сейчас произойдет, затмит все остальное. Лишь бы хватило сил, лишь бы забыть о том, что двадцать часов назад он уже отдал все, что мог, для победы. Но как об этом забудешь? Двадцать часов между двумя такими матчами слишком небольшое время.
Потом Бобров увидел перед собой квадратного Флойда Мартина, с которым не раз придется столкнуться у ворот; Дона Роуна с лицом, причудливо изукрашенным синяками; огромного, в красной вязаной шапочке капитана команды Джека Маккензи, Кэна Лофмана с перевязанной головой. А вот и их друзья по атаке — Герри Тибердиж, Боб Уайт, Чарльз Брукер, сильные, плечистые, от нетерпения переступающие с ноги на ногу, уже рвущиеся в атаку, и подумал: «Кто из них будет меня держать, с кем придется чаще всего скрещивать клюшки?»
Неожиданно для самого себя Бобров увидел старого репортера, так внезапно атаковавшего его на улице. Он стоял за пустой скамьей канадской команды, на которой безжизненной грудой свалены были шерстяные одеяла, и тогда Бобров повторил свои же слова, сказанные старику: «Игра покажет...»
Спустя минуту шайба была введена в игру, и, не теряя ни сотой секунды, канадцы оказались у наших ворот. На поле вторая пятерка — защитники Трегубов и Сологубов.
«Тяжело им придется, ох, как тяжело! Вот на Тре-губова несутся два канадца. Отдать шайбу Сологубо-ву! Пас Крылову! Крылов сбит с ног. Канадец и он вскакивают одновременно. Трещат клюшки, сплетаются тела. Сейчас произойдет то, о чем говорили лондонские игроки. Будут грубить. Так и есть! Судья уже удаляет с поля канадца. Четверо продолжают атаки. Успевают везде. Идут на столкновения. Снова толкают наших на борт. Снова канадец удален с поля. Ну же, вперед, третья пятерка! Сбиты с темпа. Не могут».
Снова в игре полные составы. Шайбы, как чугун-
Игра СССР — Чехословакия в Кортина д’Ампеццо.
Игра СССР — США в Кортина д’Ампеццо
ные ядра, со свистом летят на Пучкова. Удар за ударом. Замены в ходе игры. «Не давай русским передышки!» — истошно кричит канадский тренер. Все мелькает, кружится, трещит, грохочет. Нет больше бортиков. Даже со скамьи запаса Бобров чувствует себя на поле и, бросаясь на смену товарищам, не успевает сбрасывать одеяла — его на ходу сдирают тренеры.
В минуту передышки Бабич выдыхает ему в самое ухо толчками слова, иначе не слышно: «Ну... что... я говорил... надо... продержаться... десять минут».
Но вот уже идет четырнадцатая минута, и хотя канадцы играют не столь грубо, как этого можно было ожидать (видимо, штрафная скамья им не по душе), но схватки проходят по-прежнему у наших ворот и обстрел шайбами издалека продолжается с такой же силой.
Но чем упорнее атаки, тем спокойнее действуют советские защитники, тем неудержимее желание Боброва пойти в атаку.
Важно начать, показать им, что мы не сбиты. Это наверняка им не понравится. И Бобров говорит Шувалову и Бабичу:
— Когда выйдем, сразу вперед.
«Бросок через борт. Скорее включиться в темп. Где Маккензи? Вон он. Бабичу выход свободен».
Но рывок Бабича был так стремителен, что ни Бобров, ни Шувалов не успели его подхватить. Он один ведет неравную борьбу. Под оглушительные крики советских туристов обошел одного, другого.
«Скорей вперед! Поздно! Бабич сбит. Канадская тройка идет в атаку. Молодец Сологубов, отбил!.. Так и есть, канадцы взволнованы. Снова грубят. Бьют клюшками».
Когда третий канадец должен был покинуть поле, Бобров с товарищами уступил место на поле второй пятерке.
«Сумейте использовать преимущество! Ведь вас же больше! Вперед! Атакуйте!.. Нет, атаки не ладятся. Когда же, когда? Снова пять канадцев на поле. Они атакуют, один за другим идут вперед. Но они не те, нет, не те. А мы?»
