Александр Алехин - Арийские и еврейские шахматы

Александр Алехин

АРИЙСКИЕ И ЕВРЕЙСКИЕ ШАХМАТЫ

Шахматы похожи на жизнь, только жизнь — тотальная война, а шахматы — война ограниченная.

АРИЙСКИЕ И ЕВРЕЙСКИЕ ШАХМАТЫ

Часть I

Ласкер совершил плагиат по отношению к великому Морфи

Можно ли надеяться, что со смертью Эммануила Ласкера смертью второго и, по всей вероятности, последнего еврейского чемпиона мира по шахматам — арийские шахматы, которые из-за еврейской оборонительной идеи пошли по ложному пути, вновь найдут дорогу к всемирным шахматам? Позвольте мне не быть в этом вопросе слишком оптимистичным, ибо Ласкер пустил корни и оставил нескольких последователей, которые смогут нанести мировой шахматной мысли ещё немало вреда.

Э. Ласкер.

Большая вина Ласкера как ведущего шахматиста (не хочу и не могу о нём говорить как о человеке и «философе») имеет много сторон. После того как он победил с помощью своего тактического умения Стейница, бывшего на 30 лет старше (впрочем, это было забавным зрелищем — наблюдать за обоими изощрёнными тактиками, которые пытались внушить шахматному миру, будто они являются великими стратегами и первооткрывателями новых идей!), он ни одной минуты не думал о том, чтобы передать шахматному миру хотя бы одну собственную творческую мысль, а удовлетворился тем, что издал в виде книги серию прочитанных им в Ливерпуле лекций под заголовком «ЗДРАВЫЙ СМЫСЛ В ШАХМАТАХ».

В этих лекциях, в этой книге Ласкер списал у великого Пола Морфи его идеи о «борьбе за центр» и об «атаке как таковой». Ибо шахматному маэстро Ласкеру была чужда сама идея атаки как радостной, творческой идеи, и в этом отношении Ласкер был естественным преемником Вильгельма Стейница, величайшего шута, которого когда-либо знала шахматная история.

Что, собственно, представляют собой еврейские шахматы, еврейская шахматная мысль? На этот вопрос нетрудно ответить:

1) материальные приобретения любой ценой;

2) оппортунизм, доведённый до крайности, оппортунизм, который стремится устранить всякую тень потенциальной опасности и поэтому раскрывает идею (если это вообще можно назвать идеей) «защиты как таковой!». С этой идеей, которая в любой разновидности борьбы равнозначна самоубийству, еврейские шахматы — имея в виду их будущие возможности — сами себе выкопали могилу.

Потому что при помощи глухой защиты можно при случае (и как часто?) не проиграть — но как с её помощью выиграть? Пожалуй, можно было бы на этот вопрос ответить так: благодаря ошибке соперника. А что если эта ошибка не будет допущена? Тогда стороннику «защиты любой ценой» ничего другого не останется, как плакаться, жалуясь на «непогрешимость» соперника.

На вопрос о том, как оборонительная мысль пускает корни, ответить не вполне легко. Во всяком случае, в Европе между наполненными огнём и духом матчами Лабурдонне — Мак-Донелл и появлением Андерсена и Мэрфи был период шахматного упадка, глубочайшая точка которого приходится, пожалуй, на матч Стаунтон — Сент-Аман. Этот матч закончился победой Стаунтона, и тем самым этот англичанин завоевал себе законное место в шахматной истории XIX века. В те самые минуты, когда я пишу эти строки, у меня перед глазами лежит книга Стаунтона, посвящённая первому всемирному международному турниру, состоявшемуся в 1851 году в Лондоне и выигранному гениальным немецким мастером Андерсеном.

Результат этого соревнования, который по существу олицетворял победу наших агрессивных боевых шахмат над англо-еврейской концепцией (в 1-м туре Андерсен разгромил польского еврея Кизерицкого), «теоретик» Стаунтон в своей книге для английской публики отнёс его к чисто случайному стечению обстоятельств. Он, Стаунтон, якобы чувствовал себя нездоровым, так как перегрузил себя организационными делами турнира, и т. д. и т. п., то есть обычный, очень хорошо знакомый оправдательный лепет! Поражение же, которое Андерсен нанёс Стаунтону, представляло собой нечто гораздо большее, нежели исход борьбы между двумя шахматными мастерами: это было поражением англо-еврейской оборонительной идеи, нанесённой ей немецко-европейской идеей наступательной борьбы.

Шахматная драма Европы

Вскоре после этой победы Андерсена Европа пережила шахматную драму: гений столкнулся с ещё большим гением из Нового Орлеана. Сама по себе эта драма ещё не переросла в трагедию, ибо игра Морфи в шахматы была игрой в шахматы в полном смысле этого слова. Но, во-первых, Морфи вскоре после своей блестящей победы сошёл с ума и тем самым был потерян для шахмат, а, во-вторых, Андерсен так и не смог оправиться после поражения от Морфи и в 1866 году, не проявив особого боевого духа, уступил шахматный скипетр еврею Стейницу. Чтобы ответить на вопросы, чем, собственно, был Стейниц и почему он заслужил играть в наших шахматах ведущую роль, необходимо, как ни странно, ближе рассмотреть вопрос ШАХМАТНОГО ПРОФЕССИОНАЛИЗМА.

В. Стейниц.

Дело в том, что в любом жанре искусства — а шахматы, невзирая на то что в их основе лежит борьба, являются творческим искусством — существует два вида профессионалов. Прежде всего, это те, кто приносит своему делу в жертву всё остальное, что дарует человеку жизнь, лишь бы иметь возможность посвятить себя предмету своей страсти. Таких «жертв искусства» невозможно осуждать за то, что они зарабатывают свой хлеб насущный тем, что является смыслом их жизни.

Ибо они в избытке дарят людям эстетическое и духовное наслаждение. Совсем иначе обстоит дело у другого, можно смело сказать, — «восточно-еврейского» типа шахматного профессионала. Стейниц, по происхождению пражский еврей, был первым из этого сорта и быстро, слишком быстро, создал свою школу.

Способны ли евреи как раса к шахматам?

Имея тридцатилетний опыт, я бы ответил на этот вопрос так: да, евреи чрезвычайно способны к использованию шахмат, шахматной мысли и вытекающих из этого практических возможностей. Но подлинного еврейского шахматного художника до сих пор не было. В противоположность этому я хотел бы, упомянув только тех, кто был на самой вершине, перечислить следующих творческих представителей арийских шахмат: Филидор, Лабурдонне, Андерсен, Морфи, Чигорин, Пильсбери, Маршалл, Капабланка, Боголюбов, Эйве, Элисказес, Керес. «Еврейский урожай» за тот же исторический период весьма скуден. Кроме Стейница и Ласкера, заслуживает некоторого внимания деятельность следующей группы (в исторической последовательности): в период декаданса, в период царствования Ласкера (1900–1921) — отметим три имени, а именно Яновский, Шлехтер и Рубинштейн.

«Блестящие» партии против слабых соперников

Постоянно живший в Париже польский еврей Давид Яновский был, пожалуй, типичнейшим представителем этой группы. Ему удалось найти во французской столице мецената в лице другого еврея, голландского «художника» Лео Нардуса. Тот в течение 25 лет не выпускал Яновского из рук.

Д. Яновский.

Кто-то в США показал этому Нардусу несколько партий Морфи, связанных с жертвами. После этого Нардус начал молиться только на Морфи и требовать от своего подопечного Яновского только так называемых «красивых партий». Что ж, Яновский поневоле создавал «блестящие партии», но, как вскоре выяснилось, только против более слабых соперников.

В игре с подлинными мастерами его стиль был таким же деловитым, сухим и материалистичным, как и у 99 процентов его собратьев по расе. Серьёзным соперником он для Ласкера никогда не был, и тот побеждал его с лёгкостью.

В этой связи уместно указать на одну из особенностей «таланта» Ласкера, а именно — избегать опаснейших соперников и встречаться с ними только тогда, когда они вследствие возраста, болезни или потери формы становились для него неопасными. Примеров подобной тактики предостаточно, например, уклонение от матчей с Пильсбери, Мароци и Таррашем, принятие вызова последнего только в 1908 году, когда о победе Тарраша уже не могло быть и речи. Отметим и короткий матч со Шлехтером в 1910 году; ничейный результат этого соревнования был задуман как приманка для более длительного и соответственно оплаченного матча на первенство мира. Вопрос о Шлехтере поэтому заслуживает особого внимания, поскольку в галерее еврейских шахматных мастеров этот человек стоит в значительной степени особняком.

Шахматист без воли к победе, лишённый честолюбия, всегда готовый принять предложенную ничью, он получил от Ласкера прозвище «шахматиста без стиля». Наилучшей иллюстрацией отрицательного влияния чемпиона мира Ласкера является именно то обстоятельство, что эта лишённая темперамента и стиля «шахматная машина» в период с 1900 по 1910 год добилась наибольшего числа побед в турнирах.