Дневник матери - Нефедова Нина Васильевна
Растроганная прощанием с Юрой (он обнял меня и несколько раз поцеловал), я взглядываю на Лизу и неожиданно для себя, притянув её к себе, целую. Каким счастьем вспыхивает лицо Юры! Он ещё раз чмокает меня в щеку, успев шепнуть при этом: «Спасибо, мама, за все», – и прыгает на подножку.
Поезд трогается. Лиза стоит на площадке задумчивая, лёгкая улыбка на её губах. Юра же улыбается во весь рот. Зубы его кажутся ослепительными на солнце, рыжеватые волосы отливают золотом, и весь он какой-то светлый, солнечный.
И не только мне приятно смотреть на них, замечаю – ими любуются и другие. Глядя на них, я думаю, что вряд ли когда-нибудь они будут счастливее, чем сейчас. Хорошо быть молодым! Хорошо быть влюблённым! Хорошо вместе с любимой мчаться на юг, к морю.
Узнав, что мы отправили Юру на юг с девушкой, к которой он неравнодушен, мои приятельницы только плечами пожимают:
– Неужели вы хотите, чтобы мальчишка в восемнадцать лет женился?
– Совсем не хочу…
Тогда женщины начинают говорить о том, что моя позиция в этом деле ещё понятна, ведь речь идёт о сыне, о мальчике, но куда смотрела мать девушки, о чём думала, когда разрешала дочери поехать с молодым человеком?
Мне неприятны эти разговоры, и я говорю, может быть, слишком самонадеянно:
– Очевидно, мать Лизы достаточно хорошо знает Юру, если доверила ему свою дочь…
Возвращаются Юра с Лизой через три недели. Оба похудевшие, почерневшие от моря и южного солнца. Рассказам нет конца. Юра, который со мной всегда откровенен, ложась спать, говорит мне:
– Мама! Знаешь, как там Лиза заболела! Ужас! Температура сорок. Я страшно перепугался, побежал к врачу. А он сказал:
«Ты сводил бы её в горы… И всю болезнь как рукой бы сняло!» Старый верблюд!
И такое осуждение слышится в этом: «старый верблюд!», что все мои опасения рассеиваются. Нет, забываем мы порой, что юность чиста!
Две недели, остающиеся до экзаменов, Юра занимается «как зверь»! Теперь даже Иван Николаевич не сомневается, что экзамены в университет Юра выдержит. Иногда он пробует экзаменовать сына, задаёт каверзные вопросы, но из всех испытаний Юра выходит с честью. И Иван Николаевич говорит мне с удовлетворением, наедине конечно:
– Как ни старался поддеть молодца, не удалось. «Котелок» у него варит… Пожалуй, в его годы я так не разбирался в физике.
Первого августа у Юры начинаются экзамены. И вот мы провожаем его в Казань. На вокзал приходит Лиза с большим букетом цветов. Она остаётся в родном городе, подав документы в сельскохозяйственный институт. Родители её и слышать не хотят о том, чтобы отпустить единственную дочь куда-то на сторону.
Лиза в белом платье. Оно хорошо оттеняет нежную смуглоту её тонких девичьих рук и стройной шейки. Коса её сегодня уложена на затылке, и эта «взрослая» причёска, сделанная, очевидно, впервые, придаёт Лизе удивительно женственный облик. Лиза перехватывает на себе восхищённый взгляд Юры и краснеет.
Чтобы дать им возможность поговорить наедине, я отвлекаю от них внимание Ивана Николаевича и детей.
Прощаясь, целую Юру и тихонько говорю ему: «Береги своё счастье…» «Да, мама!» – твёрдо, точно клятву, произносит он. А я в тревоге: мало ли соблазнов ждёт мальчишку его лет вдали от дома. Возвращаемся мы с вокзала вдвоём с Иваном Николаевичем. Малыши разбежались по своим делам. Мне грустно. Дом кажется опустевшим, а ведь всего-то на одного человека стало в нём меньше!
Сажусь на диван и не мигая смотрю на лампочку под абажуром. То ли от яркого света, то ли от печальных мыслей на глаза навёртываются слёзы. Вокруг лампы расплывается большое радужное пятно.
Ивану Николаевичу тоже не по себе. Он ходит по комнате из угла в угол, заложив руки за спину, и вдруг, остановившись передо мной, говорит нарочито бодро, даже весело:
– Что, Маша, вылетают птенцы из гнезда?! А?
И вздыхает. Что в этом вздохе? Удовлетворение ли, то вот ещё один птенец выпал из гнезда, пусть не совсем оперившийся, но уже крепкий, за полёт которого не будет стыдно. Сожаление ли, что жизнь не вечна, что шла она порой не так, как хотелось бы, как должна была бы идти. А может быть, было в этом вздохе раскаяние в своих вольных и невольных ошибках?
– Ничего, Маша! У нас ещё внуки будут!
Иван Николаевич садится рядом, прижимает мою голову к себе и медленно гладит мои волосы.
* * *Прошло немало лет. Дети наши выросли, разлетелись из родного гнезда во все концы нашей необъятной Родины. И мы с Иваном Николаевичем счастливы, что каждый из них нашёл свою верную дорогу в жизни.
Лида наша – паразитолог. Экспедиция в Бухару не прошла для неё даром. Дело, которым она увлеклась тогда, стало делом всей её жизни. И мы с Иваном Николаевичем не терзаемся больше сомнениями, что направили её не по тому пути. Таня стала геоботаником, закончила аспирантуру, защитила диссертацию и сама теперь читает лекции студентам. Юра закончил аспирантуру и готовится к защите диссертации. Он, как и Лида, – паразитолог. Валя, некогда мечтавший стать лётчиком, стал ихтиологом и вот уже не один год плавает у берегов Гренландии, изучая биологические особенности морских рыб. А младшая, Оля, стала врачом.
Иван Николаевич оказался прав. У нас есть уже внуки. Каждое лето они со своими папами и мамами съезжаются в отчий дом. И тогда квартира наша, в которой нам с Иваном Николаевичем кажется непривычно тихо и немножко грустно, вновь наполняется топотом детских ног, победными криками малышей и не менее громогласным рёвом от набитой на лбу шишки. Я вновь, как прежде, в дни своей молодости, целиком погружаюсь в бурный мир детских страстей с их большими радостями и маленькими огорчениями и, вспоминая прошлое, думаю о том, какое это счастье – дети и как полнее жизнь, когда они рядом, и что пора отцовства и материнства – самая лучшая, самая красивая пора в жизни человека…
Волгоград – Нальчик
1959—1965 гг.
