Чернослив в шоколаде - Лазорева Ольга
У меня даже дыхание перехватило. Я выбралась из машины и направилась к метро. Пока ехала до «Смоленской», думала о сложившейся ситуации. По правде говоря, я не видела выхода. Понимая, что остается только ждать, я все сильнее огорчалась. Если Гера не разлюбил эту девушку в течение десяти лет, то что могло измениться, даже если он влюбится в меня? Я понимала, что Оля всегда будет занимать большую часть его сердца.
Когда я зашла в офис, то все это, видимо, было написано на моем лице. Ян внимательно на меня посмотрел, но промолчал. Хотя я видела, что его брови нахмурились, а обычно по-младенчески ясные и яркие голубые глаза словно потемнели. Мы начали писать книгу. Примерно через полчаса он сказал, что ему необходимо покурить. Но к окну не подошел, а стал курить прямо за столом. Я поморщилась от дыма, но Ян не прореагировал.
– Вижу, девонька, что ты грустишь сегодня. Это мешает тебе полностью погрузиться в систему книги. Что случилось? – ласково спросил он.
– Ты вот знахарь, – после краткого раздумья ответила я. – И приворожить можешь?
– Что?! – удивился он и расхохотался, тут же затушив сигарету. – Оля! Могу, конечно. Это просто на самом деле. Но вот расскажу тебе сейчас одну историю.
Как-то мой отец, когда я был еще мальцом и несмышленышем, таким, как и ты сейчас, Оленька, поведал мне одну историю. Вот что он рассказал:
– В одной из соседних деревень когда-то жила молодая женщина, отличающаяся необыкновенной красотой. Звали ее Олена. Она была настолько хороша собой, что даже лешак не устоял и влюбился в нее. Случилось это летом на сенокосе. В полдень, когда Шонди начало сильно припекать, бабы решили чуток передохнуть. Кто-то устроился прямо в поле, кто-то ушел в тень под деревья. Олена отправилась в лес. Собирая ягоды, она не заметила, как ушла довольно далеко от других баб. Тишина и тепло разморили ее. Олена улеглась на мягкой траве и задремала. Проснулась оттого, что кто– то, как ей показалось, легонько дул в лицо и перебирал ее длинные густые волосы. В испуге Олена открыла глаза, но никого не увидела, только будто вихрь пробежал по траве и листве, да ее коса, скрученная в узел на затылке и убранная под платок, оказалась распущенной. Платок исчез. Олена вскочила в ужасе и помчалась в поле. Бабы удивленно посмотрели на ее испуганное и взволнованное лицо, стали расспрашивать, но так ничего и не добились. Стали косить сено. Внезапно услышали тихий и странный зов. Он раздавался из леса. Бабы бросили работу, переглядываясь, а Олена стала сильно беспокоиться. Зов не утихал, а, наоборот, становился все сильнее и настойчивее.
Олена бросила косу на землю и пошла в сторону леса. Но шла она как-то странно. Было видно, как она упирается и сопротивляется. Ее большие синие глаза наполнились слезами, губы стали шептать молитвы, но остановиться она не могла. Испуганные бабы пытались удержать ее, но Олена вырвалась с такой силой, словно в нее сам Куль вселился.
Вернулась она через несколько часов. Одежда ее была изорвана, волосы спутаны и распущены, щеки пылали, глаза горели мукой. Бабы окружили ее, стали расспрашивать, но Олена молчала. После этого случая она уже не могла находиться в лесу или даже просто подойти к нему. Лешак вновь звал ее, и Олена не могла сопротивляться и бежала на этот зов. Бригадир перестал посылать ее на работу. Муж Олены обратился к знахарям. Те попытались помочь, но не смогли справиться с лешим. Необычайная страсть к земной женщине делала его очень сильным и неуязвимым.
Отец замолчал. Я подождал немного, потом, сгорая от любопытства, спросил:
– И что дальше стало с Оленой?
– Вначале она сидела в своем дому. Муж за порог не пускал, даже по деревне запретил ходить. А потом отмолил ее.
– Как это?
– Знаешь, Ян, ни лешаки, ни вакули, ни чуды, ни прочая нечисть ничего не могут сделать, если против них направлена молитва человека с чистым сердцем и непоколебимой искренней верой в Бога. И он очень сильно любил свою жену. А любовь – это мощная сила.
Поведав мне эту историю, Ян замолчал. Молчала и я, переваривая услышанное.
– Но ведь это леший приворожил девушку, – заметила я после паузы. – И какая тут связь?
– Да суть-то одна! – ответил он и даже встал. – Сила эта от беса! Я ли ей воспользуюсь, леший, колдун, но в любом случае – это насилие над волей, и неважно кого. Учу тебя, учу, но ты все не видишь, что у каждого свой путь. И этот путь должен быть свободным. И что ты скажешь сейчас мне, девонька? Привораживать? – спросил он.
Но я молчала. Ян подождал, внимательно на меня глядя, затем улыбнулся и предложил продолжить работу. Мы писали около трех часов. Потом я попрощалась и уехала домой.
Как только я вошла в квартиру, то сразу бросилась в ванную. Слезы душили меня. Я умылась, стараясь успокоиться. Но не выдержала и разрыдалась. Мне так хотелось любви! Отношения, которые можно выразить формулой «дружба плюс секс», не устраивали. Я хотела всей душой именно любви, и любви взаимной. Но понимая, что сердце Геры занято, не видела для себя никаких перспектив. Когда я успокоилась, то легла на диван, закрыла глаза и задумалась. Мне казалось, что единственное препятствие нашей любви – Оля. И хотелось любыми средствами устранить это препятствие. То, что рассказал Ян, не убедило до конца. Тут я вспомнила гадалку, к которой мы ездили с Ириской. Звали ее, насколько я помнила, Арина Игнатьевна. И она тогда поразила меня.
«Может, съездить к ней и попытаться при ее помощи как-то повлиять на ход событий? – размышляла я. – Ведь Гера, несомненно, подходит мне, я люблю его! Люблю! И он признался, что почти любит. И причина этого «почти» – Оля. К тому же она уже один раз предала его, а значит, будет предавать всегда. Это закон! И у них нет будущего. Правда, Гера этого все еще не понял. А вот со мной он мог бы быть счастлив всю жизнь».
В тот момент я действительно так думала. Мне казалось, что я снова по-настоящему люблю. Вечером, когда дочки вернулись из институтов, я держала себя в руках, хотя почему-то постоянно хотелось плакать. Я никак не могла вернуть себе радостное мироощущение и не понимала причину. И уже утром, едва открыв глаза, осознала, что все мои мучения объясняются только тем, что моя соперница Оля развелась, что она сейчас снова свободна и что моим отношениям с Герой из-за этого факта грозит опасность.
«И что, я так и буду сидеть сложа руки и ждать у моря погоды? – подумала я. – И чего я дождусь? Что Гера поедет в Красноярск и уговорит ее все начать сначала? Я не должна этого допустить!»
Позавтракав, я оделась и поехала на «Южную», где находилась автобусная остановка. Без раздумий я села в автобус, идущий до Чехова, и уже через час подошла к дому, где жила Арина Игнатьевна. Я постучала в калитку и тут же услышала лай ее собаки Трезора.
«Надеюсь, она дома», – спохватилась я.
Арина Игнатьевна, на мое счастье, оказалась во дворе.
– Тише, Трезор! – услышала я и облегченно заулыбалась.
Калитка открылась, Трезор метнулся ко мне с громким лаем, но тут же затих и прижался к ногам, виляя хвостом и улыбаясь во всю свою собачью морду.
– Ты меня помнишь? – сказала я, гладя его по лохматой спине.
– Добрых людей он всегда помнит, – тихо произнесла Арина Игнатьевна и остро на меня глянула. – Проходи, девушка. А ты ныне без подружки?
– Да, – кивнула я. – Дело такое, что лучше наедине.
Она отчего-то нахмурилась, потом повернулась и пошла во двор. Я двинулась за ней. Когда ехала сюда, то по пути купила коробку со сдобным печеньем, так как не привыкла приходить в гости с пустыми руками. Открыв ее, дала несколько штук Трезору, вертевшемуся у меня под ногами. Он схватил печенье с таким видом, будто век не ел, и потащил под крыльцо. Арина Игнатьевна обернулась, наблюдая эту картину, но промолчала. Когда мы зашли в дом, она пригласила меня почему-то на кухню, хотя я помнила по первому моему приезду сюда, что для клиентов у нее есть специальная комната. Арина Игнатьевна уселась за стол, покрытый клеенкой в мелкий голубой цветочек, и пригласила меня. Когда я устроилась напротив нее, то сразу почувствовала внутренний дискомфорт от ее тяжелого пронзительного взгляда. Глаза у Арины Игнатьевны были светло-зеленые и довольно большие. Но сейчас они выглядели почти черными, уж и не знаю почему. Ее лицо, покрытое мелкими морщинками, застыло. Я чувствовала себя все более неуютно, а она смотрела и смотрела, не отрываясь.
