Нина Нефедова - Дневник матери
Юра примиряется с тем, что Валя едет с ним, и братья мирно укладывают свои рюкзаки. Но тон, каким Юра отдаёт приказания Вале: «Принеси зубные щётки! Найди мой перочинный нож!» – и поспешность, с какой Валя исполняет эти приказания, мне не нравятся, и, улучив минуту, когда Валя выходит из комнаты, я говорю Юре, что на правах старшего он должен оберегать Валю, не держать его на побегушках, не взваливать на него непосильного груза.
– За тобой, Юра, водится этот грешок, я знаю… Навалишь на мальчишку что потяжелее, а сам пойдёшь налегке, руки в карманы…
– Да что ты, мама! – негодует Юра, но внушение действует: большая часть груза перекочёвывает в рюкзак Юры, и, к удивлению Вали, его мешок становится совсем тощеньким.
– И вот ещё что, ребята, – говорю я, когда сборы закончены. – Уж если работать, так работать, не жалея сил, стиснув зубы… Чтобы нам с папой за вас не было стыдно!
– Ой, не могу! – давясь от смеха, Юра падает на диван.
– Не понимаю, что тут смешного?!
– Ничего, мама. Только вчера у Владьки бабка нас наставляла по-другому: «Вы там, ребята, не больно надрывайтесь, глядите, где полегче… Работа – она дураков любит!»
– Ну-ну, смотрите у меня! Чтобы я этого больше не слышала! – говорю я, сама невольно засмеявшись. – Что с бабки взять? Она больная, старенькая. А вы у меня вон какие молодцы!
ГРАЖДАНИНОМ БЫТЬ ОБЯЗАН…
Август на исходе. Дни стоят жаркие, безветренные. В городе пыльно, душно. Зной такой, что асфальт плавится, идёшь по нему, и каблуки увязают, как в тесте. Возле киосков с газированной водой очереди. Воды не хватает и деревьям. Стоят они поникшие, с сухими листьями.
Спасаясь от жары, каждый день уезжаем за Волгу. Часам к девяти утра подходим к пристани с удочками, сачками, «авоськами» с едой. Здесь оживлённо, шумно. Пароходные гудки, всплеск воды под плицами колёс, шарканье сотен ног по асфальту, звонкие голоса морожениц, солнечные блики на воде – все это в первое мгновение оглушает, ослепляет.
Пристраиваемся в очередь к одной из билетных касс. Желающих попасть на тот берег много. Вскоре наш пароходик «Герой Иван Кузьмин» даёт третий звонок, отчаливает от пристани и ходко идёт вверх по течению. Навстречу ему показался волжский пароход. Ослепительно белый в лучах солнца, он легко рассекает воду и, поровнявшись, даёт гудок: мощный, властный. Эхо далеко разносит его над просторами реки. Наш пароходик в ответ испуганно вскрикивает и торопится дальше.
Перед нами проплывает героический город. Высоко на берегу раскинулся он, одетый в зелень садов и парков. Дымят трубы «Красного Октября», вдали маячит «Тракторный», а ещё дальше виднеются контуры строящейся ГЭС.
Ребят не оторвать от бортов. То и дело они кричат мне:
– Мама! Ты узнаешь нашу школу?
– Мама! Посмотри, как хорошо отсюда виден памятник Хользунову!
И в самом деле, памятник герою Советского Союза, лётчику Хользунову виден как на ладони. А вот здание мельницы, которое решено сохранить в неприкосновенности как свидетельство жестокой битвы у берегов Волги. Самой мельницы нет, остались только стены, изрешечённые осколками снарядов. А вот и знаменитый дом Павлова, где много дней и ночей, не сдавшись врагу, держали оборону гвардейцы сержанта Павлова…
Хорошо, что наши дети живут на священной земле Сталинграда, где что ни дом, то овеян славой, что ни улица – поэма о героизме и мужестве. А сколько патриотических и гражданских чувств вызывают у детей рассказы о подвигах героев Мамаева кургана!
В Сталинград мы вернулись через два года после окончания войны. Город к тому времени уже начал залечивать раны. Были построены десятки жилых и административных зданий, расчищены завалы на главных магистралях, заново была создана улица Мира, получившая символическое название. Но всё равно, зрелище родного, прекрасного некогда города ранило. Ведь не было, кажется, метра земли в нём, который бы не был вздыблен.
Взявшись за руки, цепочкой пробирались мы через груды развалин по улице Ленина к дому, где когда-то жили. Увы… дома не было! Лежала на месте его груда щебня, из которой торчали вверх металлические ребра перекрытий, искорёженная проволока да кое-где на прокопчённых стенах висели батареи центрального отопления.
Долго стояли мы молча, созерцая этот хаос. Иван Николаевич стоял с непокрытой головой,
– Вот, дети, смотрите, что сделала война с вашим домом! – сказал он. Слова отца почему-то сильнее всех ранили Юру. Несколько мгновений стоял он со странно застывшим лицом, уставившись в одну точку, боясь расплакаться. Потом вдруг круто повернулся и быстро пошёл от нас.
Конечно, он вспомнил, каким большим и красивым был наш дом до войны! Сто сорок четыре квартиры было в нём. Он гудел целый день, как улей. А сколько ребят было во дворе! Где они сейчас?
Вспомнил, наверное, Юра и то, как вместе с другими ребятами помогал взрослым тушить зажигательные бомбы. Правда, тогда он был ещё слишком мал, и я не разрешала ему залезать на крышу дома, где дежурили подростки, но и на земле, во дворе у ребятишек дел было порядочно. Их никакими силами нельзя было днём загнать в убежище.
Впрочем, я и сама не спускалась туда, услышав сигнал воздушной тревоги, а продолжала заниматься своими делами. Это не значило, конечно, что я не боялась и у меня от грохота бомб, разрывавшихся неподалёку, не шевелились волосы, но я считала, что оказаться заживо погребённой с детьми под грудой развалин многоэтажного дома было куда страшнее.
Вечерами, когда в бледно-зелёном небе с загоревшимися кое-где редкими звёздами всплывали, покачиваясь, серебристые сигары аэростатов, я сзывала детей домой. Мне хотелось, чтобы они уснули до того, как начнётся сигнал очередной воздушной тревоги. Ночные налёты на город совершались с удивительной точностью: ровно в одиннадцать часов вечера – минута в минуту. И если дети успевали крепко уснуть к этому времени, они не слышали ни воя сирены, ни взрывов бомб.
Только одна Оля почему-то просыпалась и, плача, жалобно говорила:
– Опять воздушная тревога!..
Но я крепко прижимала девочку к себе, с головой укутывала её одеялом, и она засыпала…
Какое счастье, что все это позади! Что мы снова можем радоваться небу, солнцу, зелени! Снова можем мирно трудиться и растить своих детей!
Я люблю слушать, как Юра и Валя поют песню о нашем городе. Строго говоря, это даже не песня, а стихи одного сталинградского поэта, которые ребята приспособились петь на мотив вальса «В лесу прифронтовом». Поют они не очень складно, как и все мальчишки порой «пускают петуха», особенно Юра, но поют с большим чувством:
И нет у нас иной мечты,Как мирный честный труд.Не зря сажаем мы цветы,И малыши растут.
Где нынче в школе у рекиДетишки вновь сидят,Ходила гвардия в штыкиИ умирал солдат.
И вновь поднявшись над рекойИз пепла и руин,Стоит, как мира часовой.Наш город исполин!
Хорошая песня! Хорошие слова! Я иногда подпеваю мальчикам.
А вот и Заволжье! Пароходик высаживает нас и уходит обратно. Весь день мы проводим в лесу. Есть у нас любимая полянка почти у самой реки. Мы купаемся, ловим рыбу, разводим костёр, варим уху, печём в золе раков и съедаем их полусырыми. Ловля раков доставляет детям особенное удовольствие. Мальчики ловят их на… пятки. Сев на корягу, свесят ноги в воду и ждут, пока рак не «клюнет». А потом хватают добычу и с торжествующим воплем бегут с ней по берегу.
День пролетает незаметно. Уходя с полянки, мы заливаем костёр, собираем с земли консервные банки, клочки бумаги, яичную скорлупу, словом, уничтожаем все следы своего пребывания в лесу. Зато каждое утро полянка встречает нас чистотой и свежестью, и только чуть помятая трава, не успевшая выпрямиться за ночь, говорит о том, что мы были тут накануне.
Домой мы возвращаемся усталые, притихшие, «чуть живые», как говорит Иван Николаевич. Сам он с нами не ездит. От яркого солнца, воздуха, гомона и суеты, которыми неизбежно сопровождаются эти поездки, у него разбаливается голова; он предпочитает сидеть дома и работать.
Я тоже охотнее оставалась бы дома, потому что вылазки в природу утомляют и меня. Но я решила организовать для детей нечто вроде домашнего пионерлагеря. А главное, на мой взгляд, дети должны как можно больше бывать среди природы. Иначе как же они полюбят её и научатся ценить в ней прекрасное?
Мы часто говорим: «Родина», употребляя это слово в самом высоком, гражданском, патриотическом смысле. Но разве, произнося его, не представляем мы себе необъятных просторов нашей страны, с её долинами и холмами, озёрами и реками, лесами, протянувшимися на тысячи километров? Конечно, да.
Порой при слове «Родина» возникает перед глазами деревушка, где ты родился, речка, в которой ты купался, лес, куда ты бегал за грибами и ягодами. И это закономерно. Любовь к Родине самым тесным образом переплетается с любовью к родной природе.
