Анна Шадрина - Не замужем. Секс, любовь и семья за пределами брака

Подобно правде о труде в условиях капитализма, пишет Кипнис, ложь о реальном положении дел заложена и в институте моногамии. Правда о том, что люди перерабатывают как в сфере труда, так и в сфере любви, угрожает существованию общественных институтов. Именно поэтому идея верности преподносится не только как «норма», но и как сокровенное желание всех людей.

Общественно значимый труд по поддержанию моногамного идеала охраняется институтом семейной психотерапии. При этом традиционная фрейдовская парадигма психологического консультирования объясняет, что причина моральных страданий и неудач коренится в самом человеке и его детских травмах, а не в паталогической организации общественной структуры.

Исследовательница рассматривает измену как саботаж моногамного канона и самого устройства общества. Она концептуализирует супружескую неверность как «драму перемен» в обществе, где людей ориентируют на недостижимые стабильность и безопасность.

Публичные процессы по поводу адюльтеров западных политических лидеров, с ее точки зрения, подтверждают идею, что труд по поддержанию моногамии включен в общественное производство.

Обличительная аргументация в подобных процессах – «сегодня он предал свою жену, завтра предаст избирателей» – интерпретирует поиск индивидуального удовлетворения как угрозу безопасности общества и провал служения общественному благу.

Являясь отражением своих избирателей, «неверные» политики иллюстрируют несостоятельность моногамного идеала, и одновременно невозможность удовлетворения потребности в счастье.

Любовная афера вне брака в «массовом сознании» – опасное поведение, причиняющее боль всем сторонам взаимодействия, результатом которого является стыд.

Чувство вины по поводу адюльтера имеет большое значение в поддержании моногамного канона. Вина облагораживает «изменника» или «изменницу» – «плохой человек не будет испытывать вины». Раскаяние вынуждает вернуться к сохранению верности и искуплению содеянного.

Популярный тезис сохранения брачного союза «во имя детей» Кипнис интерпретирует как передачу следующим поколениям знания о том, что неудовлетворенность – это «норма» и общественное благо, в то время как поиск счастья – преступная распутность.

Таким образом, моногамный идеал романтической любви является важным механизмом поддержания общественной структуры: социальные институты создают условия для возникновения определенных эмоций, которые, в свою очередь, обеспечивают существование этих институтов.

В работе «О марксистской теории любви» философ Альмира Усманова объясняет, что феминизм отчасти является продуктом кризиса существующих представлений о любви[157].

Феминистские теоретики видят причину угасания романтического чувства в ущербности брака как социального института, поскольку для женщины он означает повседневную рутину, не оставляющую места для чувственного и творческого самовыражения.

Марксизм обстоятельно объяснил, что «семья не дана от природы» и что «производство самого человека» входит в сферу интересов политической экономии. Но как только нормативная гетеросексуальная семья ставится под вопрос, марксистская теория в ее советском исполнении перестает быть критичной.

В первые годы после Октябрьской революции советские идеологи расходились во мнении – должен ли социализм поощрять свободу индивидов в выборе сексуальных партнеров или моногамный брак необходим как гарант поддержания социалистических принципов.

Советская идеология любви представляла собой свод противоречивых идей, почерпнутых из разных источников – от христианской морали до французского утопического социализма и немецкой идеалистической философии.

Единой точки зрения по вопросам любви при строительстве коммунизма, по мнению Усмановой, так и не возникло, по этой причине семейная политика менялась едва ли не каждое десятилетие.

Культурные противоречия в теме любви усугублялись тем, что романтическое чувство являлось достоянием бесклассового общества, но знание о нем приходило через классическую литературу, культивировавшую аристократический опыт чувственности.

Любовь вообще казалась идеологически опасной сферой – слишком многое требовало и не находило достаточного обоснования.

Согласно концепции марксизма, брак – производное института собственности. Но что должно стать основой советского брака в отсутствие понятия частной собственности?

Взаимное притяжение и общность интересов в «индивидуальной половой любви» еще не объясняют необходимости моногамии. Более того, свободная, не ведущая к воспроизводству любовь ставит под сомнение само материалистическое понимание общества.

И все же главным моральным ориентиром для советских граждан должен был быть приоритет общественной пользы над частным интересом, что роднит капиталистическое понимание романтической любви и ее понимание при реальном социализме.

Критический взгляд на гетеронормативный моногамный идеал любви предлагается разными традициями психоанализа.

Ведущий теоретик феминистского направления в психоанализе Нэнси Чодороу разработала концепцию воспроизводства полового разделения, согласно которой тип семьи с асимметричным родительством способствует формированию разных психологических структур у мужчин и женщин[158].

Чодороу обращает внимание на то, что в первые годы жизни новорожденный ребенок полностью зависит от людей, которые о нем заботятся. В традиционных семьях это чаще всего мать.

В результате тесной связи матери и младенца формируется первичное слияние, которое переживается ребенком как состояние полной физической и эмоциональной безопасности.

При этом девочки ассоциируют себя с матерями, а матери воспринимают дочерей как себе подобных. Мальчикам, для того чтобы сформировать мужскую идентичность, необходимо отказаться от отождествления с матерью, как и со всем, что с ней ассоциируется. Стать «таким, как отец» означает для мальчика – «не быть как мать», пройдя через процедуру отрицания.

В результате девочки за ощущением первичной связи, чувством слияния и принадлежности обращаются к матерям, а за подтверждением своей уникальности и отдельности – к отцам.

Мальчики как за первичным слиянием, так и за ощущением собственной отдельности обращаются к матерям. У мальчиков и девочек в процессе воспитания образуются две разные динамики: мальчики конкурируют с отцами за внимание матери, девочки сохраняют привязанность к обоим родителям, нарциссическую – к отцу, доэдипальную – к матери.

Эти процессы проецируются и на отношения во взрослой жизни. За нарциссическим удовлетворением и за ощущением принадлежности мужчины обращаются к фигурам материнского типа, то есть к женщинам.

Женщины удовлетворяют потребность в подтверждении своей уникальности, обращаясь к фигурам отцовского типа, то есть к мужчинам. В условиях гетеросексуального стандарта женщины вынуждены к ним же обращаться и за ощущением первичного слияния.

Однако, став взрослыми, мужчины уже отказались от всего, что ассоциируется с матерью и материнской заботой, в частности научились быть эмоционально отстраненными.

Следуя логике Чодороу, семья с асимметричным родительством, где матерям отводится основная роль, связанная с заботой, способствует формированию психологической структуры, которая в условиях гетеронормативного идеала препятствует удовлетворению важных потребностей.

На перенос динамики отношений с матерью во взрослую жизнь до Чодороу указывала создательница социокультурной теории личности Карен Хорни.

В работе «Проблема моногамного идеала» теоретик постфрейдистского направления говорит о том, что интимная связь, оправдывающая ожидания о полном слиянии с партнером, является условием запуска неосознаваемого запрета на инцест и желания эту связь прекратить[159].

Табу на инцест, по мнению Хорни, выражается в скрытой враждебности к мужу или жене, приводит к отчуждению от партнера и невольно толкает на поиски нового объекта любви.

Однако эти поиски, как мы уже видели ранее, не одобряются и считаются антиобщественным явлением. Так люди становятся заложниками конфликтующих между собой психологических структур, которые являются продуктом общественной системы и действующих в ее интересах «норм» морали.

«Обреченность» любви в существующем социальном порядке весьма убедительно показывает психоанализ Лакана. Жак Лакана подверг ревизии наследие Фрейда и, пересмотрев его триаду Я – Оно – Сверх-Я, создал свою собственную: Реальное – Воображаемое – Символическое[160].