Владимир Иванов - Любовь и войны полов

– меня послали сюда, чтобы я что-то здесь выполнил?

– рождением здесь меня наказали?

– это необходимый этап моей эволюции?

Объяснить всё это моим родным, было совершенно невозможно. Я знал, что они, быть может, одни из самых интересных, умных и близких мне людей, здесь, на Земле, но даже и они всё чаще и чаще представлялись мне сначала грубоватыми и не идеальными, а потом уже и вовсе не чуткими, а то и вовсе уж, примитивными.

У всех их был лишь, один недостаток – они никак и ни в чём, не могли меня понять. Не могли и не понимали… Да, собственно, я и сам, не всегда это мог. Этот мир для меня всё больше и больше, становился не приемлем, своим универсальным дикарством. И ещё предательством! Своим постоянным разнообразным скотством. А вскоре, уже и все мои родные, тоже начали разнообразно, чувствовать эту мою инородность, которая, как мне казалось, проявлялась уже, буквально, во всём…

С одной стороны, я чувствовал из-за этого некоторое одиночество и даже разлад с семьёй, с другой – продолжал испытывать острую потребность узнать, наконец, саму цель и смысл своего рождения. Так и жил, ощущая временами, раздвоенность. Почти, как шпион-инопланетянин! Главное, я хорошо помнил, что очень уж просился сюда, сделать тут что-то, что казалось мне исключительно важным, но лёгким. Я на этом сильно настаивал и даже, кого-то, очень настойчиво, в этом и убеждал. В чём именно? В чём?!! Моё отдаление, с моими прекрасными родными, продолжалось, но и родители мне ничем не могли тут помочь, кроме как сообщить, что я «кесаревик» – мать располосовали от грудины и до лобка, чтобы вытащить меня из неё, уже почти мёртвого…Скальпель Моделя прошёл по моему левому боку, оставив на нём вечный след. Он вытер пот со лба и сказал:

– Ну и дела… Чуть не зарезал парня!

Воды давно отошли, матка была сухой и я не дышал. Так, что думаю, что сразу меня не сунули головой в ведро, как лягушку, а откачивали целый час, потому, что мама была женой важной птицы. Специально для неё были выписаны и этот, знаменитый хирург издалека, и прислан самолётом редкий пенициллин. Хотя, врачом, я пришёл к выводу, что там, скорее, была ошибка с наркозом – похоже, передозировка хлороформа. Как бы-то, ни было, я, наконец, ожил. И прошёл почти месяц, прежде чем я вновь, стал умирать…

Глава 4. В лабиринтах людей и чужой памяти

«Люди не стоят того, чтобы беспокоиться об их мнении!»

Золотые слова!.. Хотя, лично я, пришёл к этому довольно поздно – уже в Ленинграде, переступив через себя, а заодно и устои своих родителей. Положение отца! Оно заставляло нас постоянно чутко прислушиваться к любому мнению «всех других». По любому поводу. «Что люди скажут?» было рефреном очень многих, если не почти всех, наших поступков и рассуждений. В значительной степени отравлявших жизнь всем нам. Быть может, ещё и этим объяснялось постоянное стремление нашей мамы к некому идеалу в нашем поведении. Из-за этого, мы не могли позволить себе очень многих вещей – наши родители хотели видеть нас всегда лишь эталоном. Порядочности, в первую очередь. И не только на людях…

Пройдёт время, и я попытаюсь максимально подробно восстановить медицинскую картину своего рождения, совместив её со своими переживаниями вне тела. Почему я несколько раз умирал? Кому это понадобилось? И потом, все эти мои воспоминания… Это мой посмертный опыт или это мой жизненный опыт ещё и до моего рождения? Или это опыт уже совсем из другой моей жизни? Для меня было важно установить, где произошла – я это хорошо чувствовал – ошибка в небесной канцелярии – я попал не в ту семью или, вообще, не в тот мир?.. Лично я склонялся к последнему – уж очень тут, на Земле, всё было для меня невероятно примитивно и грубо. Уныло, тягостно, дискомфортно…

Сегодня, когда весь акт рождения ребёнка прослежен уже шаг за шагом, не только по всем стадиям рождения плода, а даже уже и по всем периодам и даже дням(!) нахождения ребёнка в утробе матери, о нём известно, почти всё. Оказалось, сам механизм родов исключительно важен для формирования психики. Это и есть, в общем-то, грубая запись, где-то, уже, и самой судьбы человека – каждый получает в нём стереотип мышления, чётко соответствующий всем фазам его рождения. Точнее, скорости прохождения по родовым путям матери. Так возник ребёфинг (хотя, правильно, rebеrthing) – психологическое воспроизведение повторных, но уже нормальных родов, которые должны снять травмирующие аберрации родов настоящих, но не очень, нормальных. Но, кроме того, прохождение ребёнка по родовым путям матери, заключает в себе и ещё два исключительно важных для него, акта. Первый – вроде бы, чисто физиологический – сильным сдавливанием его головки в родовых путях матери, у ребёнка отключают его «дородовую» память. Так, человек должен забыть свою предыдущую жизнь или даже и жизни. (На Небе или где?!) Что-то, вроде, наших заводских ОТК…

Второй – вроде бы, чисто моральный, ещё более важен – появляясь на свет из влагалища матери, куда в любовных утехах попала сперма его отца, ребёнок только тут и рождается – уже и по настоящему – «в грехе». Именно так, предельно буквально – самим актом своего рождения – он и берёт на себя все грехи всего своего рода – всех своих пра-пра– пра-родителей: от Адама и Евы до своих родителей…

Получалось, что именно в этом смысле, мне крупно повезло – как «кесаревик» я родился-то, уже и «не в грехе». И даже не «из»… Да и вообще – я не родился – меня извлекли! Причём, насильно… Выходило, что я и не должен был бы, тут родиться и вовсе – недаром врачи так настойчиво предлагали матери доставать меня из неё «по частям»! В этом варианте я бы – как и любое неродившееся, дитя, попадал бы прямиком в мир ангельский(?!)..

Вторично, как я понимаю, я там почти что, уже и оказался, благодаря тому, что у матери отошли воды и сердцебиение плода, почти, не прослушивалось… И опять… Они выдернули меня и оттуда. Итак, я не должен был родиться, по меньшей мере, дважды. Однако, родился… И удивительно точно. Как сказало «светило Модель» маме, что «ещё полгода назад, он не взялся бы за такую операцию, однако, за это время наука шагнула далеко вперёд.» Наука вперёд, а я в жизнь…

Так, что в основном из-за «науки», врачей и родителей. В обход «греха» с сохранением памяти «до»… Во всяком случае, частичной… Предельно точно. Но… зачем? Позднее мне стало известно, что некоторым душам, которым предстояло здесь родиться, позволялось выбирать уже и сами, эти их, «свои» семьи. Что несколько меняло дело…

Значит, и всю эту публику, которая меня здесь окружает, я тоже, вполне мог выбрать и сам? Свою, так сказать, «посадочную площадку»… Значит, она того стоила… Любопытно, что и все мои родные, тоже, со временем, стали ощущать, что я, как бы, не совсем, что ли, и «их». Настолько катастрофически они меня уже не понимали. Причём, уже абсолютно, во всём…

Наша семейная пирамида представляла собой довольно оригинальную конструкцию. На разных этажах её жили не только разные люди, но существовало ещё и своё восприятие жизни, и даже, своё ощущение и времени. И оно, действительно, текло в ней везде иначе…

Быстрее всего оно шуровало на нашем. В основном, благодаря «сладкой парочке», носившейся друг за другом, наподобие очумелых белок, в своём колесе. На родительском, время становилось отчётливо неравномерным – почти рваным: они и уделяли нам, детям, его, лишь урывками. И только возле старшей сестры и бабушки, оно наконец, затихало, почти останавливая свой бег. Возле них мне и было всего спокойнее. Вторым ощущением были исходившие от людей флюиды власти, третьим – опасности. Для меня лично она всегда исходила из одной точки – от моего непредсказуемого братца, роль которого в моей жизни была достаточно сложной. С одной стороны, поскольку он считался «уже большим» и, следовательно, на игрушки претендовать не мог, то он клянчил у мамы, чтобы она купила бы их для меня, после чего уже смело играл сам. Эта его функция оценивалась мною, как безусловно, положительная. Вторая была, скорее положительная, так как, защищая меня на улице, он добровольно принял на себя ещё и обязанности моего «воспитателя», за что ему от мамы иногда крепко и влетало.

Третья его функция была целиком отрицательная, поскольку периодически он разбирал мои игрушки, а собрать их уже не мог. Зато, благодаря ему, я имел доступ ко всем его учебникам, альбомам, готовальням и находился в привилегированном положении в обществе его друзей; что было совсем не плохо…

Позднее, я также часто ходил с ним и на многие его тренировки и выступления. Везде, кроме «Столбов», его свиданий с поклонницами и сплавов на плотах по Мане. Если, конечно, он не уезжал на свои многочисленные соревнования и сборы…

От сестёр на меня исходило влияние, преимущественно, культурное – тут мне давались бумага для рисования, карандаши и краски, показывались вышивки, рисунки, литографии и разные альбомы, читались письма и книги. Они же, чаще всего, водили меня в музеи и на выставки, показывали картины, дарили игрушки и так далее. Их функция была, скорее, культурных бонн. От матери исходила большая любовь, нежность и ласки, а вот от отца…