Агота Кристоф - Толстая тетрадь

Человек из посольства спрашивает меня:

— Все это вам о чем-нибудь напоминает? Я говорю:

— Нет, ни о чем. В то время мне было всего четыре года.

— Вы хотите войти внутрь сейчас?

— Нет. Я позвоню сегодня вечером.

— Да, так будет лучше. Это такой человек, к которому попасть нелегко. Может быть, вам не удастся его увидеть.

Мы возвращаемся в посольство. Я поднимаюсь к себе в комнату. Кладу бумажку с номером рядом с телефоном. Я беру успокаивающее средство, открываю окно. Идет снег. Хлопья влажно падают на желтую траву сада, на черную землю. Я ложусь на кровать.

Я иду по улицам незнакомого города. Идет снег, становится все темнее и темнее. Улицы, по которым я иду, освещены все хуже и хуже. Дом, в котором мы раньше жили, находится на самой последней улице. За ним город кончается. Ночь без единого огня. Напротив дома — бистро. Я вхожу в него, заказываю бутылку вина. Я — единственный посетитель.

Окна дома зажигаются все одновременно. Я вижу, как за занавесками двигаются тени. Я допиваю бутылку, выхожу из бистро, пересекаю улицу и звоню у калитки. Никто не отвечает, звонок не работает. Я открываю чугунную дверь ограды, она не закрыта на ключ. Я поднимаюсь по пяти ступенькам, ведущим на веранду. Снова звоню. Два, три раза. Из-за двери мужской голос спрашивает:

— Что такое? Что вам нужно? Кто вы такой? Я говорю:

— Это я, Клаусс.

— Клаусс, какой Клаусс?

— У вас ведь есть сын по имени Клаусс?

— Наш сын здесь, в доме. С нами. Уходите. Мужчина отходит от двери. Я снова звоню, потом стучу, я кричу:

— Отец, Отец, впустите меня. Я ошибся. Мое имя Лукас. Я ваш сын, Лукас.

Женский голос произносит:

— Впусти его.

Дверь открывается. Старик говорит мне:

— Ну, входите.

Он идет впереди меня в гостиную, садится в кресло. Очень старая женщина сидит в другом кресле.

Она говорит мне:

— Так вы утверждаете, что вы — наш сын Лукас? Где вы были до сих пор?

— Заграницей. Мой отец говорит:

— Вот именно, за границей. А почему ты теперь вернулся?

— Чтобы увидеть вас, Отец. Вас обоих, и еще Клауса.

Моя мать говорит:

— Клаус от нас не уезжал.

Отец говорит:

— Мы искали тебя долгие годы.

Мать продолжает:

— Потом мы тебя забыли. Не надо было тебе возвращаться. Ты всем мешаешь, мы живем спокойно, мы не хотим, чтоб нам мешали.

Я спрашиваю:

— Где Клаус? Я хочу увидеть его.

Мать говорит:

— Он у себя в комнате. Как всегда. Он спит. Не надо его будить. Ему всего четыре года, ему нужно спать.

Отец говорит:

— Ничто не доказывает, что вы Лукас. Уходите.

Я их больше не слушаю, выхожу из гостиной, открываю дверь детской, зажигаю верхний свет. Маленький мальчик, сидящий на кроватке, смотрит на меня и начинает плакать. Прибегают мои родители. Мать берет мальчика на руки, укачивает его.

— Не надо бояться, малыш.

Отец хватает меня за руку, тащит меня через гостиную и веранду, открывает дверь и сталкивает меня с лестницы.

— Ты его разбудил, грубиян, чудовище. Вон отсюда!

Я падаю, стукаюсь головой о ступеньку, льется кровь, я остаюсь лежать на снегу.

Я просыпаюсь от холода. Ветер и снег врываются в мою комнату, пол перед окном мокрый.

Я закрываю окно, иду в ванную за полотенцем, вытираю лужу. Я дрожу, у меня стучат зубы. В ванной тепло, я сажусь на край ванны, принимаю еще одну таблетку транквилизатора, жду, пока стихнет дрожь.

Семь часов вечера. Мне приносят ужин. Я спрашиваю официанта, могу ли я получить бутылку вина.

Он говорит мне:

— Я узнаю.

Через несколько минут он приносит бутылку. Я говорю:

— Вы можете унести поднос.

Я пью. Шагаю по комнате. От окна к двери, от двери к окну.

В восемь часов я сажусь на кровать и набираю номер моего брата.

Часть вторая

В восемь часов вечера раздается телефонный звонок. Мама уже в кровати. Я смотрю по телевизору детектив, как всегда по вечерам.

Я выплевываю в бумажную салфетку недожеванное печенье. Можно будет потом дожевать.

Снимаю телефонную трубку. Я не называю своего имени, просто говорю:

— Алло, я слушаю.

Мужской голос на другом конце провода произносит:

— Это Лукас Т. Я хотел бы поговорить со своим братом Клауссом X

Я молчу. По спине у меня течет пот. Наконец

я говорю:

— Это ошибка. У меня нет братьев.

Голос произносит:

— Есть. Брат-близнец. Лукас.

— Мой брат давно умер.

— Нет, я не умер. Я жив, Клаусс, и хотел бы с тобой увидеться.

— Где вы? Откуда вы приехали?

— Я долго жил за границей. В настоящий момент я нахожусь здесь, в столице, в посольстве Д.

Я делаю глубокий вдох и выпаливаю:

— Не думаю, что вы мой брат. Я никого не принимаю, я не хочу, чтобы меня беспокоили.

Он настаивает:

— Пять минут, Клаусс. Я прошу у тебя только пять минут. Через два дня я уеду из страны и никогда больше не приеду.

— Приходите завтра. Но не раньше восьми вечера.

Он говорит:

— Спасибо. Я буду дома, то есть у тебя, в полдевятого.

Он вешает трубку.

Я вытираю лоб. Возвращаюсь к телевизору. Я не могу понять, о чем фильм. Сейчас я выкину остаток печенья в помойку. Я не хочу больше есть. «Дома». Да, раньше это был наш дом, но это было давно. Теперь это мой дом, все здесь только мое.

Я неслышно открываю дверь в комнату Матери. Она спит. Она такая маленькая, словно ребенок. Я убираю с ее лица седые волосы, целую в лоб, глажу сморщенные руки, лежащие поверх одеяла. Она улыбается во сне, сжимает мне руку, шепчет:

— Мальчик мой. Это ты.

Потом она добавляет имя моего брата:

— Лукас, мальчик мой, Лукас.

Я выхожу из комнаты, беру бутылку крепкого вина на кухне, и, как каждую ночь, сажусь к столу работать, писать. Этот письменный стол принадлежал отцу, я все сохранил: и старую пишущую машинку, и неудобное деревянное кресло, и лампу, и подставку для карандашей. Я пытаюсь писать, но я могу только плакать, думая об «этом», о том, что испортило нам всем жизнь.

Завтра придет Лукас. Я знаю, что это он. Как только раздался телефонный звонок, я понял, что это он. Мой телефон почти никогда не звонит. Я установил его для Матери, на случай необходимости, или чтобы заказать продукты по телефону, когда у меня нет сил дойти до универсама, или в те дни, когда состояние Матери не позволяет мне выйти на улицу.

Завтра придет Лукас. Как сделать так, чтобы Мать об этом не узнала? Чтоб она не проснулась во время посещения Лукаса? Увезти ее? Скрыться? Где? Как? Как объяснить это Матери? Мы никогда отсюда не уезжали. Мать не хочет отсюда уезжать. Она думает, что это единственное место, где Лукас сможет найти нас, когда вернется.

И действительно, он нас нашел здесь.

Если это он.

Это точно он.

Мне не нужно никаких доказательств, чтобы убедиться в этом. Я знаю. Я знал, я всегда знал, что он не умер, что он вернется.

Но почему теперь? Почему так поздно? Почему после пятидесяти лет отсутствия?

Мне надо защищаться. Я должен защитить Мать. Я не хочу, чтобы Лукас разрушил наше спокойствие, привычки, счастье. Я не хочу потрясений в нашей жизни. Ни Мать, ни я не потерпим, чтоб Лукас рылся в прошлом, ворошил воспоминания, задавал Матери вопросы.

Я должен любой ценой устранить Лукаса, не дать ему открыть ужасную рану.

Стоит зима. Мне нужно экономить уголь. Я немного обогреваю комнату Матери электрическим радиатором, который я включаю за час до того, как она ляжет, и выключаю, когда она заснет, потом я снова включаю его за час до того, как она встанет.

Мне же самому хватает тепла от кухонной плиты и угольной печки в гостиной. Я встаю рано, чтобы сначала развести огонь в плите, а когда достаточно углей, я переношу часть их в печь гостиной. Я добавляю несколько брикетов и через полчаса там тоже становится тепло.

Поздно вечером, когда Мать уже спит, я открываю дверь кабинета, и туда сразу же начинает идти тепло из гостиной. Это маленькая комната, она согревается очень быстро. Там я переодеваюсь в пижаму и халат и начинаю писать. Поэтому, закончив, я могу прямо идти к себе в комнату и ложиться спать.

Сегодня вечером я слоняюсь по квартире. Я несколько раз захожу на кухню и останавливаюсь. Потом иду в детскую. Смотрю в сад. Голые ветки орехового дерева касаются стекла. Мелкий снег ложится на ветки, на землю тонким ледяным покровом.

Я брожу из одной комнаты в другую. Я уже открыл дверь в кабинет, я приму своего брата там. Как только брат придет, я закрою дверь, ничего, что будет холодно, я не хочу, чтобы Мать нас услышала или чтобы наш разговор разбудил ее.

Что я скажу, если это случится?

Скажу:

— Ложись в кровать, Мама, это просто журналист.