Ганс Лихт - Сексуальная жизнь в Древней Греции
Поэтому мы не станем обходить молчанием жалобы поэтов на корыстолюбие мальчиков, тем более что последние ловко научились скрывать свою алчность при помощи всяческих уловок и кокетства. Так,
155 Примечательно, что выбирались в точности те слова, которые изначально обозначали нечто вполне достойное: сперва мужскую дружбу, затем политические клубы; и только в самом конце мужскую проституцию (ср. аналогичную эволюцию англ, hussy, etaiрnoic, например, Aeschines, Tim.у 13; etaiрeia, Andoc., i, 100; Diod. Sic., u, 18; относительно etaiрeiv см. словари; ср. также etaiрeveoфai), главным образом для мужчин, (Полибий, vii, 11, 10; Диод. Сицилийский, xii, 21), но также и для женщин (Плутарх, Antonius., 18); в этом смысле употребляется также etaiрiceiv, например, схолии к Аристофану, «Женщины на празднике Фесмофорий», 254, Поллукс, vi. 168; у Плутарха, De adul. et am. discr., 30, фiлia etaiрovoa противопоставлена фiлia aлnфivn kai owфрwv. Стратон (Anth. Pal., xii, 212) сокрушается: «Увы мне! Почему ты снова в слезах и безутешен? Скажи откровенно; я хочу знать, в чем дело. Ты протягиваешь ладошку? Я пропал! Ты, кажется, просишь о плате? Ты не любишь больше играть печеньем с тмином, сладким сесамом и орехами, но все твои мысли о выгоде. Пусть пропадет тот, кто выучил тебя этому! Какого мальчика он мне испортил!»
С незначительными изменениями эта малоприятная тема всплывает весьма часто в произведениях, вдохновляемых «мальчишеской Музой», но нам достаточно одного показательного примера.
Особенно видные и выдающиеся мужчины едва ли могли противостоять всем предлагавшим себя юношам. Так, Каристий (Ath., xii, 542f, FHG, IV, 358) сообщает в своих «Воспоминаниях»: «Все афинские юноши страстно завидовали Диогнису, ибо он был в особой чести у Деметрия, с которым они жаждали познакомиться. Поэтому вечером, когда Деметрий выходил на прогулку, все прекраснейшие юноши города выходили туда, где он прохаживался, чтобы он их увидел».
Мальчиков можно было не только купить за деньги, но и заключить с ними договор о найме на более или менее продолжительный срок. Помимо других доказательств мы располагаем чрезвычайно интересным свидетельством в виде речи, составленной в 393 году Лисием для некоего афинянина, любившего мальчика из Платей по имени Феодот; клиент Лисия был обвинен неким Симоном, который также был влюблен в Феодота, в преднамеренном нанесении телесных повреждений, которое в те времена являлось преступлением, каравшимся изгнанием и конфискацией имущества. В этом примечательном юридическом документе самым подробным и откровенным образом говорится как о чем-то само собой разумеющемся, что мальчик был нанят по контракту для того, чтобы использоваться именно таким образом. В качестве материальной компенсации Феодот получил 300 драхм (около 12 фунтов).
Мало того. Мы имеем несколько письменных свидетельств, из которых с достаточной уверенностью можно заключить, что в Греции, по крайней мере в Афинах, существовали публичные дома или гостиницы, где содержались мальчики и юноши — вместе с девушками или отдельно, — которых можно было купить за деньги. Так, Эсхин говорит: «Взгляните на тех, что, как всем известно, занимаются этим ремеслом, сидя в публичных домах. Даже они, стыдясь, пользуются некими занавесками и запирают двери» (Tim., 30).
Весьма часто обитателями таких домов становились молодые люди, попавшие в плен и после этого проданные. Самым известным тому примером является Федон из Злиды (Диоген Лаэрций, ii, 105), с которым в последний день своей жизни Сократ беседовал о бессмертии души. Федон происходил из благородной семьи и во время войны между Элидой и Спартой, будучи еще очень юным, попал в руки врагов, которые продали его в Афины, где его купил владелец публичного дома. Здесь с ним познакомился Сократ, который убедил одного из своих богатых почитателей выкупить юношу. Несомненно, весьма примечателен тот факт, что восхищавший столь многих диалог «Федон», возможно, самый волнующий из всего написанного Платоном, назван именем молодого человека, являющегося одним из главных действующих лиц диалога, молодого человека, который, пусть и не по доброй воле, еще недавно должен был подчиняться прихотям любого посетителя публичного дома, пожелавшего за него заплатить.
Однако иные свободные юноши добровольно кружили вокруг подобных домов, чтобы заработать денег продажей своего тела. Эсхин так упрекает Тимарха (Tim., 40): «Едва детские годы остались позади, он принялся посещать баню[156] Эвтидика, делая вид, будто изучает это ремесло, но в действительности затем, чтобы продаться, что и показало происшедшее».
Из того, что говорит Эсхин далее, явствует, что любовники не только посещали мальчиков-проституток в публичных домах (бордели с обитателями-мужчинами упоминаются также Тимеем у Полибия, xii, 13, FHG, I, 227: των επί. τέγους άπο του σώματος ειργασμένων), но и приводили их к себе домой, где они попадали в распоряжение хозяина или — во время праздников гостей. «Есть, о афиняне, — говорит Эсхин, — некий Мисгол, в остальных отношениях человек порядочный и безупречный, который чрезвычайно предан любви к мальчикам и не может жить без того, чтобы вокруг него не вились какие-нибудь певцы и кифаристы. Едва он уразумел истинную причину пребывания Тимарха у Евтидика, он увел его оттуда, заплатив ему за это некоторую сумму, и держал при себе, так как был бесшабашен, молод, сладострастен и весьма приспособлен к тем вещам, на которые решился и которые Тимарх предпочел терпеть. У Тимарха не бьшо никаких угрызений относительно такого поступка, он подчинился, хотя будь его требования скромнее, он не знал бы нужды ни в чем». Один из афинских публичных домов, где содержались мальчики, был расположен, по-видимому, на скалистом конусе горы Ликабет, которая возвышается над городом примерно на 900 футов; к такому выводу мы приходим на основании отрывка из комедии Феопомпа (см. Schol. Find., Pyth., 2, 75, CAF, I, 740), где олицетворенный Ликабет говорит: «На моей скалистой вершине мальчики охотно отдаются сверстникам и мужчинам».
9. Этика греческой любви к мальчикам
Несмотря на все эти факты, было бы ошибкой полагать, будто чувственность являлась единственной (или, по крайней мере, важнейшей) составляющей эллинской любви к мальчикам. Дело обстоит совершенно обратным образом: все, что сделало Грецию великой, все, что создало для греков культуру, которой человечество не перестанет восхищаться до конца времен, имело свои корни в беспримерной этической ценности, которая придавалась мужскому характеру в общественной и частной жизни. Мы уже указывали, сколь высокого мнения придерживался Платон о любви к мальчикам (см. Lagerborg, Die platonische Liebe, Leipzig, 1926), и, наконец, настало время подробнее остановиться на этических основаниях греческой «педофилии».
Эрот — это принцип не только чувственной, но и идеальной стороны греческой педофилии. Прелестный рисунок на вазе из Берлинского Антиквариума изображает эту идеальную сторону символически и поэтому был назван Рольфом Лагерборгом «экстазом любви». Мы видим на этой вазе Эрота, который воспаряет к вершинам неба, устремляя горе свой взор, и несет мальчика, мнимо противящегося ему и в то же время глядящего на него с любовью. Хартвиг с полным правом говорит следующее: «Возможно, здесь имеется в виду тот родовой Эрот, который-то приносит мальчикам цветок, лиру или браслет, то обращается к ним с полным жизни жестом или порывисто обрушивается на них: идеализированное изображение ухаживания влюбленных мужчин, которое так часто реалистически воспроизводят рисунки на чашах этого периода».
Педофилия была для греков прежде всего наиважнейшим способом воспитания юношества. Как добрая мать и домохозяйка была для них идеалом девочки, так καλοκαγαθία, или гармоничное развитие тела и души, являлась идеалом мальчика. Наилучшим средством приблизиться к этому идеалу была любовь к мальчикам, и ввиду того, что государство, особенно у дорийцев, ожидало от каждого мужчины, что он изберет своим любимцем юношу, а юноша, которому не удалось обрести старшего друга и любящего, — неудача, объяснимая лишь при наличия некоего нравственного изъяна, — был обречен на порицание, как мужчина, так и юноша из всех сил стремились развить в себе мужские доблести. Так как старший нес ответственность за поведение младшего, любовь к мальчикам не преследовалась, но поощрялась, чтобы стать скрепляющей государство силой и фундаментом греческой этики. Подтверждение тому, что такие этические тенденции имели место в действительности, мы находим в многочисленных памятниках греческой литературы, наилучшее из которых — уже приводившиеся слова Платона (с. 276).
Однако Платон отнюдь не предается прекраснодушным мечтам: об этом свидетельствуют исторические факты. Именно по этой причине в евбейской Халкиде (Plut, Amat., 761) исполнялись песни, восхваляющие добрую дружбу; именно поэтому перед битвой спартанцы совершали жертвоприношение Эроту (Ath., xiii, 56le); именно поэтому подразделение фиванского войска, называвшееся «священный отряд» (ιερός λόχος), был гордостью нации и предметом восхищения Александра Великого; и именно поэтому перед выступлением на бой друзья приносили последние клятвы верности у могилы Иолая в Фивах.
