Заманали! - Дмитрий Спиридонов
***
Я перевёл дух, лизнул поплывший остаток торта. Что-то многовато получается приключений для одного вечера. Стоило уложить тётю Любу в спальне связанной – и к ней наведалась чуть не половина именинных гостей! Кто за столом-то у мамы сидит?
Тётя Люба, наверное, тоже еле успела перевести дух, а наша дверь опять открылась (в комнату ворвалась дискотечная музыка) и закрылась (музыка стала тише).
Я посмотрел в щель на тётю Любу – хотел по её реакции понять, кто к нам пожаловал? Но она утомлённо возвышалась на постели пышным калачиком, сосала кляп, и ей уже всё было по фиг.
Кого же принесло на этот раз? Пора тотализатор тут устраивать.
– Любовь Петровна!… – тихо позвали от дверей. Это был мой папа. Тоже очень пьяный.
С полузакрытыми глазами папа остановился над Любовью Петровной и с чувством продекламировал куда-то в потолок:
– Меня сделали счастливым
от негаданной любви
твои серые с отливом,
непонятные твои.
Может, этого не надо –
что-то следует блюсти.
Может, будешь ты не рада –
так, пожалуйста, прости…
– Великолепно писал Евтушенко, – сказал пьяный папа. – Люба, я никогда не читал тебе Евтушенко?
Вообще-то глаза у тёти Любы голубые, однако при ночнике они казались глубокими и серыми, как в неизвестном мне стихотворении. Тоже непонятные и с отливом. Этими самыми глазами связанная Любовь Петровна с лимонадными ногами сейчас воззрилась на папу как на идиота.
– Бррр-ммм! – хрюкнула она в сырой кляп. Шоколадная помада неровными мазками обрамляла её роскошный заткнутый рот.
– Низменные люди, варвары! – выспренно воскликнул папа, имея в виду, как я догадался, маминых гостей. – Они пьянствуют и предаются пороку, пока женщина томится в неволе?
Боюсь, он позабыл, что буквально час назад лично помогал крутить руки тёте Любе.
Одержимый раскаянием, папа упал на колени перед кроватью и вырвал кляп изо рта Любови Петровны. Но та почему-то совсем не обрадовалась спасителю и отпрянула от коленопреклонённого папы.
– Илья, уйди ради Бога, ты же ужрался в дым! – тихо и быстро заговорила она. – Сгинь от меня, нечистый дух!… Твоя Наташка нас обоих грохнет.
Отметая все возражения, папа клещом впился в губы ошарашенной Любови Петровны и принялся целовать её взасос.
Я за шторкой был ошарашен не меньше тёти Любы. Папино поведение не лезло ни в какие ворота.
Это длилось несколько секунд, потом тётя Люба пришла в себя, собралась с силами и покатилась от моего папы в дальний конец кровати, взбивая бархатное покрывало, бултыхая грудью и сверкая коленками.
– Навязался ты на мою голову! – горестно запричитала она. – Лежу, никого не трогаю, и третий мужик подряд меня домогается! Отстань, Илья!
Но папа по пьянке проявляет чудеса упрямства.
– Это мне понятно, ибо
часто, будто нездоров,
я не выглядел счастливо
после громких вечеров…
– навзрыд проревел папа и словно луноход пополз к тёте Любе на четвереньках – ловить её соблазнительные лимонадные ляжки.
– Люба, я же давно тебя!… Я же ещё с Пролетарской тебя!… – выкрикивал он, глотая слова. – На кухне караулил! С твоим именем спать ложился! Люба… Жизнь моя!…
Тётя Люба явно хотела заткнуть уши, чтоб не слышать папиного бреда, но руки у неё были связаны за спиной. Поэтому она жмурилась как от зубной боли, мотала головой и громко твердила:
– Уйди, Илья! Забудь! Не твоя! Уйди! Уйди!… – мне даже показалось, что она плачет. Или это всё струйки пота и текущий макияж Марселы Бовио из «Stream of Passion»?
– Я тебя люблю, Любушка! – рыдал папа и опять хватал Любовь Петровну за плечи, за ноги, за что попадёт.
– Уйди, не трави! Уйди и забудь! У тебя жена и ребёнок! – полуобморочно откликалась тётя Люба и винтом выкручивалась из-под папы.
– Люблю! Одно твоё слово ещё там, на Пролетарской – и я бы их бросил! – отчётливо сказал папа, и в этот миг грянул гром.
Вернее, это был не гром, а я от неожиданности уронил с колена пустое блюдечко. Оно мазнуло по шторке и разбилось на полу вдребезги.
Блямс!
Звук бьющегося фарфора заставил обоих взрослых подпрыгнуть на кровати как ошпаренных.
– Кто там? – спросила тётя Люба и отодвинулась от обмякшего отца, насколько ей позволяли скрученные назад руки.
Как в замедленной съёмке я вылез из-за шторы. Я демаскировался, прятки потеряли смысл. С кровати на меня смотрели два лица. Туповато-пьяное – папино и испуганно-усталое – тёти Любино.
– Я всего-то торт залез сюда поесть! – пояснил я, хотя меня никто не спрашивал.
По-моему, папа даже не въехал, откуда я взялся. На автопилоте он мутно моргнул и сурово погрозил мне пальцем.
– Витал-лий! Закрой дверь с той стороны! В-видишь, Любовь Петровна не одета? Видишь, мы разговариваем?
– Вижу, – грустно сказал я. – Разговариваете. Папа, ты же носишь в кошельке вашу с мамой свадебную фотографию! И ты хотел нас бросить? Из-за тёти Любы? Насовсем?
– Да что ты! – неуверенно промямлил папа и мгновенно притворился спящим.
Я поплёлся к выходу, чувствуя, что сейчас разревусь. Но меня остановили.
– Не уходи, Виталий Ильич! – опомнилась тётя Люба. – На окошке сидел, на нас глядел, ха-ха-ха? Я и не знала! Молодец, настоящий разведчик! Будь умничкой, Виталик, развяжи меня? Ты ж единственный трезвый мужик во всём доме остался! Развяжи старуху.
– Никакая вы не старуха, – сказал я. – Вы красивая, я бы сам на вас женился. И папа вон тоже хотел…
***
Косясь на притихшего папу, я обогнул кровать, и тётя Люба поспешно подставила мне раскалённую голую спину со связанными руками. На её красивой спине нервно подёргивались возбуждённые мышцы и трепетали сочные складки жировой ткани, похожие на непропечённые беляши. От Любови Петровны пахло черносмородиновым ликёром, дождём и крепко просоленным телом. Я распутал ей затёкшие руки. Узел дяди Стаса на пухлых запястьях был несложным, просто сама она его вряд ли достала бы.
Получив свободу, Любовь Петровна как юная девочка вспорхнула с опостылевшей кровати и стала приводить себя в порядок. Зато папа ткнулся носом в покрывало и отключился по-настоящему. Водка его догнала.
– Он правда хотел от нас уйти? – спросил я, кивая на папу.
Тётя Люба поддёрнула сырые лимонадные колготки, расправила юбку и укладывала необъятную грудь в атласный балконет. Словно два переспелых арбуза сорта «рафинад» водрузили на плоские чашечки рыночных весов.
– Было, Виталик, – честно сказала она мне, как взрослому. – Хотел Илья из семьи
