Игорь Куберский - Записки из Интернета

Не раз Альма была рядом, когда мы с Марой занимались любовью, и для бедной собаки это было поистине испытанием, – она скулила, мучалась там, на полу, от неразделенности своих собственных чувств и желаний, а однажды просто полезла к нам на кровать, стеная и моля о любви, полезла, несмотря на окрики и кулаки разгневанный Мары.

Альма была уже немолодой собакой, и не помню, чтобы при мне она приносила щенков. Но щенки у нее бывали, хотя и исчезали каждый раз, так и не дав ей испытать чувство материнства. Куда исчезали? Как-то я поинтересовался. Мара мрачно усмехнулась и тихо, словно Альма могла ее услышать и понять, сказала, кивнув на помойку: „Вон туда...“.

А потом Альма заболела. Мара мне звонила, говорила про свою собаку, и в голосе ее слышались слезы. Но я еще несколько раз гулял с Альмой. На спине у нее, чуть ниже позвоночника, вырос бугор – и было уже известно, что это злокачественная опухоль. Я не знал, что у собак бывает рак. Мы гуляли во дворах хрущевок, на окраине спального Питера, где из окон слышались простые голоса трудового или спивающегося люда, а вокруг трусили простые беспородные дворняжки одиноких старух и реже – стариков, которых вообще меньше в России: на десять старух по одному старику...

Я же был с настоящей овчаркой. Она уже не могла бегать, но шла ровно, уверенно, разве что стала молчаливей, задумчивей и обнюхивала неведомые мне истории двора дольше, чем обычно, словно дегустируя их, получая от них особое удовольствие, как от чтения хороших стихов.

И помню последнюю мою встречу с Альмой. Мара отмечала свой день рождения, и я тоже был среди гостей, как бы главным гостем. Думаю, Маре каждый раз приходилось решать головоломку, чтобы интересы ее поклонников не пересекались и не сталкивались нигде и никогда во времени и пространстве. Да, я был главным гостем, и все это принимали как должное. Альма лежала, как все последнее время, под письменным столом, где у нее был свой коврик, – она переселилась туда из коридора, потому что здесь, под столом ниоткуда не дуло. А на дворе стояла поздняя осень. И вот посреди нашего веселья Альма вдруг поднялась на ноги и, ни на кого не обращая внимания, направилась к входной двери. Обычно она так себя не вела – она смирно и послушно ждала, когда ее позовут гулять. И если даже она по своей инициативе брала в пасть поводок, а Мара прикрикивала на нее, она послушно шла обратно на свой коврик. А тут... Все гости вдруг замолчали и, обернувшись, посмотрели на собаку – столь почему-то значим был этот ее выход. Все мы со своим говорливым весельем оказались словно ниже ее, и я поспешно открыл перед ней дверь и вышел следом, забыв даже снять с вешалки поводок.

Стояла ночь, с первым легким морозцем, и в небе было полно звезд. Альма шла своим привычным маршрутом, на сей раз не оглядываясь, словно меня рядом с ней и не было. Она была одна. Но не потому, что я не взял поводок. Что-то другое, новое, было в ней – будто она не просто гуляла перед сном, а совершала некий таинственный обряд прощания. Она вглядывалась, вслушивалась в темноту, задерживаясь у своих излюбленных мест, и тихо плыла дальше. Над нами светили осенние звезды, но даже если она не видела их, то наверняка чувствовала их присутствие. Ведь и у нее там, в небесах, было свое созвездие.

Потом она сама повернула обратно и, хоть не без труда, но все же поднялась по лестнице на свой пятый этаж. Спустя два дня мне позвонила Мара. „Альма умерла“, – сказала она.

Это был тот еще кот, хотя его и звали по-простецки Васька. Нет, скорее, ему подошло бы какое-нибудь испанское имя – Мигель или, там, Карлос. Он был черный как смоль, ревнивый как сто чертей и гордый, как идальго. Едва я появился в той квартире, как он меня люто возненавидел. Так может ненавидеть лишь один мачо другого. В один прекрасный день, вернее, в одну прекрасную ночь, я остался у его хозяйки, и он ничего не мог с этим поделать. В ту первую ночь, когда он не давал нам проводить время так, как нам хотелось, прекрасная хозяйка без всякого уважения к его привычному статусу возлежащего рядом на одеяле, выгнала его на кухню, и он, конечно, мне этого не простил. Ее он простил сразу и на все их совместное будущее, потому что она была женщиной, она его кормила, наливала молока и приносила свежую или, на худой конец, мороженую рыбу, а я был для него никто и никогда ничего ему не приносил, на что, впрочем, у меня были свои причины. Да, я с детства не любил кошек – аллергия на их шерсть и запах – хотя несколько раз, по просьбе дочек пробовал заводить в доме этих халявщиков.

В общем, ему было достаточно и взгляда, чтобы узреть во мне своего врага. Мы с ним не общались, делая при хозяйке, которую оба страстно любили, вид, что не замечаем друг друга. Порой я все же не удерживался и испытывал его гордость. Скажем, в ответ на строгий окрик хозяйки „А ну, брысь отсюда!“ выходит кот из комнаты, подняв хвост трубой, медленно так, с деланной вальяжностью, всем своим видом показывая, что пропускает мимо ушей ее оскорбительный тон, а я ему вслед делаю резкий хлопок ладонями. Кот подпрыгивает от неожиданности, но не убегает, а выступает так же ровно и гордо, как до того. Я снова делаю резкий хлопок, и он снова резко подскакивает, но усилием воли не ускоряет шага. Вот такое животное, полное никому не нужных мужеских достоинств. Я говорю „ненужных“ потому что кошки его давно уже не интересовали.

И вот этот смуглый идальго Карлос-Васька пропал. Прошло два дня – нет кота. И вдруг выясняется, что у соседей на первом этаже в вентиляционной трубе мяукает кошка. Моя хозяйка спустилась туда, окликнула, и Васька отозвался – это был он. А история обычная – мальчишки, это безжалостное племя мучителей всего живого и беззащитного, затащили его на крышу и сбросили в вентиляционный люк. Кот не разбился, поскольку люк слишком узок, и вот теперь он плакал под ухом у соседей с нижнего этажа, плакал и звал на помощь свою хозяйку. Она пыталась его вытащить, опускала в трубу веревку с привязанной тряпкой, но кот не догадывался уцепиться за нее. Она бросала ему сверху еду, и потому кот оставался жив. Но вечно это не могло длиться. Прошла неделя. Кот выл, не давая соседям из нижней квартиры спать. Возможно, он был ранен. Оставалось или отравить его или пробить в кухне стену. Но это была капитальная стена с воздуховодом... Да и соседи не соглашались.

И вдруг меня осенило, и я нарисовал нашей прекрасной хозяйке коробку. Коробка размером с кота была сверху закрыта, а снизу имела открывающуюся крышку. Оставалось только привязать внутри коробки, к самому верху, кусок рыбы или мяса – голодному коту придется залезть внутрь, а при натяжении веревки нижняя крышка закроется...

Все получилось!

Наша прекрасная хозяйка поймала кота с первой же попытки. Карлос-Васька был вытащен, завернут в одеяло и препровожден в квартиру, из которой неделю назад по глупости выскочил за дверь...

Кот не очень пострадал, даже не успел оголодать и быстро оклемался. Однако отношения ко мне не изменил, поскольку даже не мог заподозрить, что я способен сыграть хоть какую-то положительную роль в его жизни. Да, он оказался верным идальго, преданным своей хозяйке до конца, а я вот спустя пару лет исчез, и больше ни разу в той квартире не появился. О чем сожалею.

Да, с того случая прошло лет шестнадцать. Кот умер, а я и его прекрасная хозяйка живем по разные стороны великого города Санкт-Петербурга.

2001

2007 (с) Институт соитологии