Эдуард Лимонов - Это я – Эдичка
Еще в Москве поэт Сапгир рассказывал мне, что растения тоже очень страдают, что когда в комнату к растению вошел человек, убивший накануне в присутствии этого растения другое родственное ему растение, специальные индикаторы отметили ужас. Меня растения не боятся, но мне мало что удалось поправить после этого дьявола-мальчика.
Детская гора – мое обычное местопребывание в Централ-парке. Я пишу там стихи, и в то время как я это делаю, моя спина – задняя половина меня – медленно чернеет. Черней! Черней! – моя половина. Мне досаждают мухи. Ах, эти мухи – они кусают ноги Эдички Лимонова, такого молодого в свои годы и такого прекрасного. Естественно, что я большое животное и меня сопровождают мухи. И чего я на них злюсь! Они для меня, как шакалы льву – свита. А дома тараканы. Мои тараканы…
Я лежу, и бьют где-то часы. Где же еще – конечно, у зоопарка. Сколько времени? Двенадцать часов? Или сколько? Мой милый – время давно считается на стихи, но иногда ты спотыкаешься и говоришь: – Время 12 долларов и 35 центов, – или считаешь на страны: – Это были две страны тому назад, – или вообще не считаешь времени. Или на жен: – Это было при моей второй жене.
О, жаркое прекрасное солнце! Эдичка предпочитает тебя науке английского или даже любви, в которой он сейчас явно ущербный. Играет механическая музыка. Но где? Ах, забыл, в зоопарке.
Ох, эти мухи! Сквозь камень, потому что упираюсь в него членом, приходят мысли о тех ситуациях, в которых, расставив ноги, этой весной была моя жена. Только чувство жизни вызывает это во мне, только желание участвовать в кровавости мира, только желание играть в опасные игры.
Впрочем, я медленно сползаю по камню. Ящерица оскользается по камню. Пара, которая устроилась ниже, не видна. Мужчина в черном с гремящим поводком от собаки. Где собака? Что-то поднял – рассматривает в кустах. Не мешай моей свободе… Человек в спортивном костюме возле меня… – Что надо? – Нет, ничего. Идиот в черном разбил то, что рассматривал. Зачем? Идиот есть идиот. …Тишина. Нет. Мальчик. Дитя бежит – куда не знает – чуть не по мне. Сползаю. С одним кольцом на руке. То, что дала мать Елены, давно я уже снял. Ну его и их. Елену и ее мать.
Когда-то я был просто молодым бандитом. И моя эмоциональная натура… Идейный бандит… Сколько лет держался человек – был поэтом. И все вернется на круги своя. Но вы, Эдичка, и сейчас поэт. А они меня… Никуда из Нью-Йорка никогда. А как же сосна Централ-парка, ее тень синяя, классовая ненависть и другие важные вещи. Полежим теперь лицом кверху. Я переворачиваюсь.
Справа видны машины на Парк-авеню. В листве. Все как всегда – я и солнце. Зелень. Эдичка Лимонов и солнце.
Головы детей из-за камня. Счастливый день наедине с собой. Еще недавно одиночество убивало. А сейчас удовольствие безграничное. Тучка. Уже хуже. Чем-то напоминает мое лежание Коктебель. Солнышко – вернись! Мне девять или восемь лет. Вернись – солнышко! Я – Эдичка – люблю тебя. Меня бросила моя красивая жена. Слишком красивая и слишком все же глупая. Она ушла от меня. Солнышко ровно исчезло. А зря. Но вот светлеет тень моей руки на квадрате бумаги. Но вот вновь темнеет. Мы играем – я и оно. Латиноамериканского происхождения женщины и дети фотографируются. Солнце пришло. Уходит опять. Люди спустились ниже. Видна половина их роста – верхняя. Они без ног. Мой отец неестественный автоматический коммунист. Я настоящий. Парадоксально?
Когда мне надоедает лежать, я натягиваю свои белые брюки и отправляюсь бродить по парку, иду обычно к скульптуре «Алиса в стране чудес» и хожу в ее районе, или сижу на скамейке, наблюдая возящихся на скульптуре детей, она никогда, эта Алиса, не бывает пуста, вечно на ней кто-то возится. Бывает, что я просиживаю здесь часа по четыре и порой странные желания посещают меня, глядя на некоторых детей, а порой я совершенно нормален и с удовольствием наблюдаю заросших и конопатых американских мальчиков, смело прыгающих на досках-колесиках с пяти-шести длинных ступенек возле Алисы. Кое-кто из них умеет делать это замечательно ловко. Особенно нравится мне один мальчишка, он, сволочь эдакая, похож на девочку, даже с локонами, но нахальством и храбростью выделяется среди других своих приятелей, они слишком уж мужественны, он нежный мальчик.
Я тоже был нежным в детстве, за что всегда меня дразнили песьеголовые приятели, куда им было понять, что я другой породы. Мальчишка у Алисы тоже другой породы, своим нахальством он, конечно, старается искупить свою вину перед этими маленькими мужланами. Я тоже был отчаянно смел, на спор во время народного гулянья подошел к женщине, продающей пирожные, взял один из лотков и спокойно унес его, подняв над головой, в толпу, а потом в кусты, в парк. Я искупал свою девочкину внешность. Мне было 13 лет.
Я улыбаюсь. Одно в моей жизни хорошо. Проверяя ее по своему детству, я вижу, что ни хуя я его не предал, мое милое баснословно далекое детство. Все дети экстремисты. И я остался экстремистом, не стал взрослым, до сих пор странник, не продал себя, не предал душу свою, оттого такие муки. Эти мысли воодушевляют меня. И принцесса, которую я мечтал встретить в жизни и всегда искал – встретилась мне, и все было, и сейчас, слава Богу, я веду себя достойно – я не предал свою любовь. Один раз, один раз, – вздыхаю я…
Я покидаю Алису и улыбка чеширского кота тает в воздухе. Полу-педераст, красная сволочь Эдичка идет в гору под бравую песню русской гражданской войны:
Белая армия, черный барон Снова готовят нам царский трон Но от тайги до британских морей Красная армия всех сильней… Так пусть же красная, сжимает властно Свой штык мозолистой рукой И все должны мы, неудержимо Идти в последний смертный бой!!!
И хочется мне, господа, в этот момент только пулю в лоб, потому что устал я, честно говоря, держаться и боюсь умереть не героем.
За оградой парка меня подхватывает на руки Нью-Йорк, я окунаюсь в его теплоту и лето, кончающееся лето, господа, и несет меня мой Нью-Йорк мимо дверей его магазинов, мимо станций собвея, мимо автобусов и ликерных витрин. – «И все должны мы, неудержимо! Идти в последний смертный бой!» – звучит во мне.
13. Новая Елена
Вы спросите, что же происходило с Еленой, пока Эдичка спал с черными ребятами, охотился на революционерок, злился на Розанн и гулял по Нью-Йорку. Как она, Елена, и встречается ли Эдичка с ней хоть иногда в джунглях огромного города, нос к носу – два животных, узнавшие друг друга, фыркают.
Встречается он с ней, да. И ох, он помнит эти встречи. Они начались медленно уже давно, но распространенными и запоминающимися они стали только в августе, незлобливом, все сглаживающем августе – мутный и волокнистый, он лег на мой город, затянул его, приготавливая к противной осени и жестокой свинцовой зиме. Переходное время, господа. Пробовали идти дожди, испытывая свое влияние на меня. Природа убедилась, что я выдержу, хоть от дождей – издревле подвержен русский человек влиянию погоды – становлюсь сумрачнее и тоскливей. «Выдержит», – сказала природа и включила опять солнце.
У нас с апреля существуют с Еленой какие-то мелкие отношения. Нам необходимо время от времени встречаться, чтобы передать друг другу какие-то вещи, или книги, в общем, мелкие предметы переходят из рук в руки. Нормальные отношения между разошедшимися мужем и женой.
В тот раз день был хмурый и хуевый. Я получил свой чек в доме 1515 на Бродвее, потом пошел в банк на 8-ю авеню и там разменял чек на деньги, потом поплелся на 14-ю улицу, долго приценивался и, наконец, купил себе пару трусиков – синие и желтые, цвета национального украинского флага, хотел купить клубники и съесть ее, но стало жаль 89 центов, купил мороженное и пошел в отель.
Когда я пришел, то позвонил Александр и сказал, что будет ураган. Я ответил ему:
– Только ураган, а землетрясения не будет, одновременно со всемирным потопом и пожаром в шести штатах Новой Англии, включая еще штат Нью-Йорк?
– Нет, – сказал Александр, – увы, только ураган. Александру тоже хотелось, чтоб мир провалился к чертовой матери.
Позже позвонила Елена. – Я буду дома, – сказала она, – можешь придти и забрать книгу.
Под книгой подразумевался все тот же мой многострадальный «Национальный герой» – рукопись на английском языке – переведенная уже, может быть, два года назад и нигде не напечатанная. Елена прекрасно знала эту мою вещь по-русски. «Национальный герой» был нужен ей, чтобы дать его прочитать новому любовнику – Джорджу-»экономисту», как она говорила. «Экономист» что-то делает на бирже и он миллионер. Так сказала Елена, я-то не знаю, правда ли это. Допустим. Он имеет дачу в Саутхэмптоне, где живут такие же миллионеры. По рассказам Елены выходит, что они ни хуя не делают, только курят, нюхают кокаин, пьют, устраивают парти и ебутся, чему она, Елена, очень рада. Так ли это, я тоже не знаю. Во всяком случае, так говорит она.
При чем здесь мой «Национальный герой»? Ну, я думаю, она хотела похвалиться перед своим экономистом умным бывшим мужем. При этом часть ума и таланта автоматически переходит на нее – Елену. Экономист в гробу видел литературные произведения бывшего мужа Елены и читал мою рукопись три уикэнда, хотя дела там на сорок минут, он был не любопытнее и не лучше Розанн, и я думаю, он предпочитал ебать Елену, а не читать литературные произведения ее мужа. Те, у кого что-то есть, ведут себя очень осторожно в этом мире, ибо боятся, как бы у них не оттяпали часть того, что они имеют. Литература им – до пизды дверцы.
