Венеция - Анатолий Субботин
Лишь плавный напев гондольера. Одинокий голос в лабиринте ночных улиц. А под тентом было поздно. Отдыхала чья-то совесть.
Лишь фонарь идущего вельможи
на мгновенье выхватит из мрака
между кружев розоватость кожи,
длинный ус, что крутит забияка.
Так, отсекаем лишнее. Вельмож отсекли еще в 17-ом. Усы Петр не нашивал аж с петровских времен. Да и забиякой он не был. Фонари мимо проносились. Что правда то правда. Но работал лишь каждый пятый. О чем это говорит? Это говорит о том, что в городе острая нехватка хулиганов. И некому стало “фонарь” поставить.
Подытожим, что осталось. Мрак да любовь. Любовь во мраке. Но разве этого мало? Когда тело к телу, зачем свет, зачем глаза, когда тело к телу! Любовь – это игра вслепую втемную ва-банк. Любовь любит мрак. Одалиска любит пьеро. Петя любит Моню. А он любил – не долюбил. “Последнее желанье” ткнулось носом в причал.
За проезд назвал цену извозчик. 10 тысяч лир. Моника вопросительно взглянула на Бутафорина. Но она же видела, но ты же видела: я совершенно гол! Ладно, футбол, сказала она, посиди под тентом. Я возьму это Тело на себя. Только, чур, не подглядывать!
Петр Петрович присел на скамью.
И дьявол взял меня и бросил
в полуистлевшую ладью.
И там нашел я пару весел,
и парус ветхий, и скамью.
Было тихо. Потом со стороны кормы послышалось тяжелое дыханье. Лодка слегка стала раскачиваться. Ветер что ли подул? А ведь было тихо. Мертвый штиль был. Ничего не оставалось Петру Петровичу, как ждать. Вы служите, мы вас подождем. Наконец Моника крикнула: готово! И непризнанный гений шагнул из-под тента. Кажется, барометр падает, сказал он. Кажется, шторм недалече. Но капитан Харон был спокоен и улыбался. До свиданья. Всего доброго. Моника улыбалась тоже. Улыбнулся и Петр Петрович. Почудилось. Померещилось. Взбрело. А ведь этот Харон неплохой парень, с ним можно договориться.
7
После утреннего кофе Моника отправилась к модельеру, а Бутафорин вышел прогуляться. По улице размышлений пролегал его путь.
Так. Дом и жену он нашел. Чудесно. Правда, они пока не расписаны и он еще не прописан. Но за этим дело не встанет. Удостоверенье личности он получит без проволочек: каждый встречный готов засвидетельствовать ему своё узнаванье. Пьеро – так Пьеро, черт с ним! Другая страна – другое имя. С волками жить… А в России он теперь вне закона. Это освобождает его от обязательств перед оставшейся ТАМ семьей. Выходит, ТА женитьба не в счет, и никто не смеет обвинить его в двоеженстве. Это все равно что обвинять в измене мертвого! Согласитесь, у мертвого своя жизнь.
Дом и жена. Однако человек должен иметь еще что-то. Что же? Ага, вспомнил! Человек должен иметь своё дело или, проще говоря, приносить домой деньги. Моня у меня есть, нужны мани. Где же их взять? Заработать? Но я ничего не умею, кроме как самовыражаться на бумаге. (Тут мы заметим в скобках, что Петр Петрович кривил душой: он мог, как Харон, многое. Он мог и дворником и сторожем и даже, не поверите, ночной няней приходилось ему. Но ленился он, не хотел, а оправдывался тем, что махать метлой в то время как ты призван жить с выраженьем – значит прогневить Всевышнего. Ну его, связываться! – думал он и не махал.)
Пойти, разве, продать рукопись? Но кто ее здесь поймет! Ее и на родине-то пока не расчухали. А вроде бы пользуем один язык. В своей стране я словно иностранец. Привыкли глотать разжеванный мякиш от Пушкина и Толстого. “На классике выросли!” Хороша классика. Размазывать по тарелке там, где достаточно намека. Впрочем, я несправедлив. Я сужу с кондачка, с колокольни, с дирижабля. Всему своё время. И мой упрек не авторам прошлого, а читателям настоящего. Читатель, ты ведь знаешь мою подружку Моню? Я еще на ней жениться хочу. Переспать с женщиной и не жениться. Что я, подлец!? Обязательно женюсь. Так вот. Монечка следит за модой. Она знает, что носили вчера, что носят сегодня. Но она идет к модельеру, чтобы вместе с ним изобрести что-то новое. Она хочет быть впереди. Хотя бы немного, хотя бы на полшага. Читатель, я твой модельер, ты моя Моника. Ты пришел ко мне. Не забыл ли ты зубы? Где твой интеллект и эрудиция? Я не дам тебе манной кашки, не надейся. Ты должен жевать сам. Орешек литературы крепчает. Он повышает требования не только к автору. Читатель, возрадуйся: на тебя возлагается высокая миссия – ты становишься сотворцом. Садись, мы станем размышлять и изобретать на равных, понимая друг друга с полуслова. Мы будем говорить сказками притчами и анекдотами.
Но кто меня здесь поймет? К интеллектуальному барьеру здесь добавляется языковой. Я не понят в квадрате. Барьеры, барьеры. К барьеру, господа! Трах-бах! Погиб поэт, светильник разума. И толмач не помог. Да, можно пересказать фабулу, но как перевести стиль, как передать игру слов? Все-таки русский Джойс – это русский Джойс, Джойс Хоружий.
Да что я в самом деле! Помет не помет. Монеты нужны! Башли бабки капуста. Пиастры луидоры тугрики. Иди, рукопись толкай! А вот рукопись! Купите, братцы, рукопись. Исполнение изысканно и непринужденно. В стиле рококо. Поэтические фантасмагории приправлены легкими шуточками. Животики надорвете. Цена пустяшная – 3 лимона. Нет, мандаринов не надо… Сама ты манда!.. Купите, братцы. Это так весело! Способствует, бля, пищеваренью!
Но где же рукопись? Ах да! Она осталась ТАМ. Затерялась в российских просторах. Рукописи не горят, они просто теряются.
Тогда он решил попробовать последнее – заключить контракт. Я, писатель имярек, обязуюсь вручить издателю такому-то по истечении года роман объемом в 500 книжных страниц из жизни вурдалаков… Заключить контракт и получить хороший аванс. Процентов 50 от гонорара. И в издательство “Звезда” заглянул Петр Петрович. Подъем на лифте до 5-го этажа занял больше времени, чем разговор с директором. В конце разговора Бутафориным были выкрикнуты странные слова: – Не надо, я сегодня умывался!
Пролетали ли вы когда-нибудь, подобно чайке, в белоснежном костюме над веницейским каналом? Нет, вы никогда не пролетали над веницейским каналом!
И не шибко сердился добрый Петр Петрович, сидя и обсыхая на граните набережной. “Звезды” есть “звезды”. Что с них взять! И хотя их много, страшно далеки они от народа. Из-за угла подошел к нему арлекин.
– Что-то ты, брат, сегодня сыроват. Всё плачешь?
– Нет. Я купался.
– В одежде?
