Гаджимурад Гасанов - Зайнаб
Когда до Зайнаб дошла страшная весть о гибели Муслима, она на месте застыла с прижатыми руками к груди. На место преступления на арбах, конях отправились все сельчане. Его тело привезли на колхозной арбе и на черной бурке занесли в саклю тетушки Сельминаз. Мать, как увидела застывшее тело сына, потеряла сознание. Зайнаб как села у изголовья любимого, глядя ему в лицо немигающими глазами, так и оцепенела. Причитания-хоры, устроенные родными и близкими у изголовья покойного, проходили мимо ее сознания. Она, как принято, не голосила, не царапала лицо, на голове не рвала волосы, даже не издала единого стона. Она на коленях опустилась перед Муслимом, неосознанно качалась из стороны в сторону. Иногда ему давала ласковые имена, звала в горы, на их любимые с детства места; упрекала, что в последнее время не часто заглядывает к ним в саклю, не слушает ее песни; обещала, что к следующему его приходу сочинить новую песню, посвященную ему… Только, когда под общую молитву улемов тело покойного стали выносить из комнаты, она повисла на носилках, умоляя, чтобы его оставили. Она с округлившимися от немого вопроса глазами висела на нем как живая мумия. Но когда до подсознания дошло, что ее любимый должен найти покой на кладбище, она без слов отпустила носилки, ни на кого не глядя, направилась к порогу комнаты. У порога в пояс поклонилась покойному и тихо вышла наружу.
В день похорон Муслима из районного центра в село прискакали важные чиновники в мундирах. Они посетили место гибели Муслима, делали какие-то замеры, что-то записывали в блокноты, спорили, опять мерили. Потом отправились в сельский Совет, туда вызывали тех, кто первым наткнулся на убитого, друзей Муслима, спрашивали, что-то записывали и отправились в районный центр. На следующий день за селом, в лесу, раздались пулеметные очереди, ответная пальба. А вечером к административному зданию сельского Совета на колхозных арбах привезли несколько трупов убитых бандитов, пленных. Среди пленных находились несколько жителей этого населенного пункта. А среди убитых бандитов находился и Мурсал…
Зайнаб несла траур по отцу и Муслиму как предопределенность небес, как долг дочери перед загубленным врагами отцом, как память перед предательски убитым женихом. Стресс, полученный от этого удара, притупил ее сознание, чувства. Горе растворило время и временные границы, они стали необозримыми. В ее сердце никак не умещалась мысль, как таких людей могли лишить жизни. Она никак не могла уразуметь, как случилось так, что она находится по одну сторону мира, а отец с Муслимом — по другую сторону. Но когда в один из дней туман, повергший ее сознание во тьму, растаял, паутина черной вдовы, стесняющая движения ее тела, расплелась, над ее головой неудержимым грузом нависло страшное ощущение невосполнимой утраты. До нее только теперь стало доходить, какое горе и невосполнимая утрата настигли ее и ее семью. От этой мысли боль, сосущая внутри, тупая, сводящая с ума, ломающая сознание, оглушила ее. Перед глазами завертелись черные круги, бессильно подкосились ноги, она упала на пол. Сознание помутнело.
Зайнаб, когда очнулась, не помнит, сколько времени она пролежала в бессознательном состоянии. Вокруг нее беспомощно суетились братья, кто брызгал ей на лицо воду, кто плакал, кто в ужасе забился в угол комнаты и вылупился на нее. Первая мысль, которая пришла к ней, когда очнулась — с ней рядом нет ни отца, ни Муслима. Ее сознание пронзал ужас, сердце — опустошение.
Ужас одиночества, горькая боль потери дорогих людей страшно оглушили ее. Она все время молчала. На вопросы братьев, родных отвечала двумя краткими словами: «да», «нет». Она не знала, как жить дальше, без опоры, без знания жизни, без надежды.
А некоторые недоброжелатели даже в ее молчании искали какой-то горделивый шарм. Она несла траурное одеяние, к которому привыкла, как к ежедневной привычке рано утром вставать, будить братьев, кормить их завтраком, ночью ложиться в опостылевшую постель.
Траурное одеяние не портило ее былую красоту. Своим умением носить даже траурные наряды она приводила в изумление сельских красавиц. В скором времени все девушки, молодые женщины села стали подражать Зайнаб в одеянии. Только одна Зайнаб, находящаяся в мире грез и воспоминаний, вокруг себя не замечала никаких перемен.
Она редко выходила из дома и почти ни с кем не общалась. Рано утром с зарей, пока все сельчане спят, вечером, когда они закроются за створками дубовых ворот, она с кувшином шла на родник. Она забыла, что такое петь. Ее песни умерли вместе с отцом, любимым, разбитым чунгуром и оборванными на нем вражеской рукой струнами. Ее песни превратились в слезы, застывшими ледяными крупицами в израненном сердце. Нет, иногда она, поглощенная в думы, напевала что-то очень тихое, печальное, вызывающее у случайного слушателя спазму в горле, дрожь в теле. Но это была не песня, не жалоба, не причитание, оно было что-то неземное, туманящее сознание, щемящее душу. В такие минуты душевного излияния сестры братья замирали, тихо садились в соседней комнате и глотали горькие слезы.
Зайнаб понимала, что она обязана держать себя в руках, выстоять перед ударами судьбы. Она обязана не только выстоять, но и придать силы тетушке Сельминаз, не дать скиснуть младшим братьям. Теперь она кормилица семи голодных ртов, восьмой была тетушка Сельминаз.
Враги хотели видеть ее растоптанной, униженной, доведенной до отчаяния, от одного двора к другому двору ходящей с протянутой рукой. Они не могли понять, почему она до сих пор не сломалась, где она черпает силы, кто поддерживает ее с таким достоинством бороться с терзаниями жизни. Они были в гневе. Они для нее стали придумывать такое наказание, под тяжестью которого она вряд ли поднимется.
В одну из темных туманных ночей, какие в начале весны в горах бывают часто, враги разобрали плоскую крышу их коровника. Они на веревках подняли на крышу и увели последнюю корову, кормилицу семьи. Но в тот же день тетушка Сельминаз отправила Зайнаб двухгодовалую телку, которая к весне принесет приплод.
Зайнаб и этот предательский удар врагов стойко выдержала. По крайней мере, в селении из ее уст никто не услышал ни одного слова жалобы на судьбу, на ее глазах не увидел ни одной слезинки. «Не дождетесь!» — она в упор смотрела врагам в глаза. «Не дождетесь!» — шептали ее твердо сомкнутые уста. В ее царственной осанке, горделиво приподнятой голове, печально притупленных за пушистыми ресницами огромных глазах было столько неподдельной стойкости, грации, презрения к врагам и завистницам, что они были сражены ее стойкостью.
Знали бы недруги, какая чистая, пылкая натура таится за этим неприступным взглядом, за крепко сомкнутыми губами, какое нежное естество, какая хрупкая, незащищенная натура прячется за этой, казалось бы, непреступной стеной. Видели бы они, какие страсти скрываются за тенью длинных ресниц этих огромных глаз, какие бури взвевают в ее горделивом сердце, какой огнедышащий вулкан мщения созревает в ее узкой девичьей груди.
Зайнаб является сильной натурой, она от недругов искусно скрывает свои чувства, страсти, страхи, слабости. Она держит сердце в накрепко сжатых зубах, нервы намотаны на веретено со стальными спицами. Она по жизни к трудностям идет напролом, допускает немало ошибок, но не отступает, не унижается ни перед кем.
Братья накормлены, одеты, обуты, выстираны не хуже соседских детей. В ее семейном очаге не затухает огонь, сакля, двор держит в чистоте, скот ухожен, везде и во всем сохраняет согласие и порядок. Зайнаб в таком же состоянии держит и саклю тетушки Сельминаз, ее хозяйство, огород. Она с братьями-подростками от зори до зори, а в лунные ночи и по ночам, трудится в колхозе. Они безотказно выполняют все, что им поручает бригадир: на волах пашут землю, сеют семена, собирают хлеб, обмолачивают, засыпают в колхозные закрома, заготавливают на зиму корма. Так уходят годы: один, два, три, пять…
***Закончилась долгожданная война. Домой один за другим стали возвращаться фронтовики. В сердца многих сельчан закралась надежда. А жизнь Зайнаб осталась мрачной и тусклой. Она, как в годы войны, от зари до зари работала на колхозном поле, а после до глубокой ночи была занята хозяйственными делами. Она жила одной мыслью в сердце — мыслью неотомщенной мести. За эти годы ее глаза не видели белый свет, сердце — тепла. Но она осталась непоколебимой, уверенной в том, что убийцы его любимого будут наказаны. Она темными ночами в постели придумывала самые невероятные способы мщения, представляла, как убийца Муслима валяется у ее ног, плача и прося прощения.
Сумерки. Ночь, мрак. Эти отрезки времени были главными спутниками Зайнаб. Когда наступали сумерки, а потом мрак поглощал все село, она на скорую руку стряпала ужин, кормила братьев, отправляла их спать. С этого момента начинались ее мучения. Она становилась рабыней своего одиночества, своей одинокой постели, необузданных страстей. Она ворошилась в постели, с головы до ног обливалась горячим потом. Вставала, в спальне отмеряла расстояние из угла в угол. Когда становилось невмоготу, раздевалась догола, становилась в тазик, обливалась холодной водой. Нервы были расшатаны так, что без причины то плакала, то смеялась, то в одной ночной рубашке выбегала во двор и до чертиков в глазах, отупения мозгов вглядывалась в ночное небо.
