Аугенблик - Евгений Анатольевич Сотсков
Первое время чувствовалось некоторое напряжение, такое естественное в сложившейся ситуации. Мы довольно долго вели беседу, ели сладости, пили очень ароматный, совсем не магазинный чай. Напряжение таяло – мы с Анечкой привыкали друг к другу, Тонечка привыкала к нам.
Однако время неумолимо шло вперед. Я чувствовал, что никто не знает, как бы сделать так, чтобы мы с Анечкой, остались одни, и это выглядело бы естественно. И тут зазвонил телефон, и по тому, что к аппарату буквально кинулась не хозяйка квартиры, а Тонечка, я понял, что ошибся и, в очередной раз подивился изобретательности сестер-близняшек. Тонечка, с довольно заметными фальшивыми нотками в голосе, что-то тихо ответила, потом спросила и, как бы с сожалением, протянула:
– Ну ладно, сейчас приду.
При этих словах мы с Анечкой синхронно напряглись, посмотрели друг на друга и так же синхронно и несколько заговорщицки улыбнулись.
Анечка была чертовски хороша! Ее образ, все-таки так похожий на образ Тонечки, был свеж и чист, неизведан и нестерпимо привлекателен! Мы еще не смотрели в глаза друг другу подолгу, но и короткого взгляда, по крайней мере мне, было достаточно, чтобы утонуть в глубине ее глаз и не выплыть никогда, если Анечка этого не захочет!
Тонечка собралась уйти, но, как бы очнувшись, быстро проговорила:
– Аня, я розу забыла… Принесешь?
Анечка разыграла внезапно возникшую озабоченность и пошла в комнату. Тонечка наклонилась ко мне и горячим дыханием обожгла мне ухо и двумя простыми словами опалила мою душу:
– Не робей!
Мы с Анечкой Аугенблик, с близняшкой моей Тонечки Воробьевой остались вдвоем. Остались совсем одни.
Я сразу понял – в моих разговорах, в действиях не должно быть никакой фальши! Да я и не мог бы ее допустить, зная печальную историю сестры Тони. Игра – это совсем другое дело. Игра – есть игра, она принимается обоими, и в ней нет обмана. Но игра кончилась. А еще я понимал, что Анечка мне верит, и понимание этого, поднимало меня на такую высоту, на которой я вообще в своей жизни не бывал никогда!
– Аня! – мы держали бокалы с шампанским и смотрели друг другу в глаза, – Аня…
Я запнулся и замолчал. Анечка тоже молчала. Не торопила – ждала.
– Аня, ты сразила меня, и я ни-че-го не могу с этим поделать.
Она стояла и ничего не говорила. Она смотрела в мои глаза, и я уже не сопротивлялся – не было никакого смысла и не было сил сопротивляться. Я не просто проваливался в ее карие глаза, такие НЕ Тонечкины, такие другие, я уже падал в эту бездонную пропасть ее души, и думал только об одном: как бы ни сойти с ума от такой стремительности этого падения!
Я поставил на кухонный стол невыпитый бокал с шампанским. Аня поставила свой. Я взял ее за руки, такие живые, такие тоже НЕ Тонечкины и совсем фальшиво произнес:
– А Тоня… Вдруг Тоня придет?
Аня смотрела на меня с улыбкой понимания и помогла мне.
– Она не придет.
Все. Больше никаких условностей не было нужно. Я медленно притянул Аню к себе, наслаждаясь ее податливостью, ее готовностью, и, очень медленно и осторожно дотронулся своими губами до ее, еще незнакомых мне губ. Аня ответила, совсем слегка, раскрыв их, лишь намеком показывая эту свою готовность. Наш первый поцелуй был нежен, как цвет подаренной мной розы, и губы Ани пахли не простой и озорной мятой, а благородным опиумным ароматом, и кружил голову, и уводил за собой и порабощал мою, и без того трепещущую душу.
Моя загадочная еврейская девушка дышала глубоко и прерывисто, и так же прерывисто прошептала:
– Женечка, подожди, Женечка…
Она взяла меня за руку и несильно потянула в свою комнату. Несильно… Но если бы у меня вдруг возникло желание сопротивляться, это было бы так же бессмысленно, как бессмысленно сопротивляться движению планеты, совершающей свое вечное движение во вселенной.
Аня открыла дверь своей комнаты и ввела меня в ее ароматный полумрак.
«Свеча горела на столе, свеча горела» – не подумал – услышал я! Прекрасные слова великого Пастернака растворились в пространстве, задав ему свой загадочный тон, задав времени свое направление.
На столике около уже приготовленной постели в изысканном старинном подсвечнике горела свеча. Ее колышущееся пламя жило, и тени, которые отбрасывал ее благородный свет, тоже жили. И мы жили в этих тенях, и счастья наше жило и жило настоящее торжество самой Жизни! Простоватая тахта, застеленная красивым шелковым бельем, с непростым восточным орнаментом, превратилась в сказочное ложе любви.
«Тонечка, Тонечка! Ты действительно Ангел! – короткой вспышкой мелькнуло понимание ее участия, – куда мне до тебя…»
Я целовал Аню ласково и нежно. Я целовал ее ароматные губы, я целовал ее закрытые глаза, я целовал ее розовые твердые соски, я целовал ее шрамики на запястьях, мечтая проникнуть в далекое прошлое, чтобы изо всех сил втянуть в себя, выпить ее тогдашнюю боль…
Аня не произносила слов, она слегка постанывала, не в силах полностью скрывать желание. И когда воля совсем покинула меня, я начал входить в нее, так нежно и так осторожно, как будто у Ани никогда не было мужчины.
Я вошел слегка, я вошел совсем немного, почувствовав, как ее плоть тесно обхватила мою, и задержался в этом положении. Аня расслабилась, обхватила своими горячими, дрожащими от нетерпения ладонями мои ягодицы и вдавила меня в себя, издав при этом долгий протяжный стон. После этого стона, растворившимся розовым сладким туманом в моей душе, произнесла несколько слов на языке, так похожем на немецкий, и тут же повторила на русском:
– Теперь ты мой! Теперь ты весь мой!
Я замер, с наслаждением ощущая, как тесно ее, совсем НЕ Тонечкино пространство.
– Ну давай, Женечка, милый, давай… Я же не могу больше! – тянулась теперь уже моя Анечка, своими губами к моим, – пожалуйста… не мучай меня!
Я двигался медленно, постепенно ускоряя темп. И так же медленно и постепенно уходила нежность и осторожность. Рождалась и росла страсть. Я, изо всех оставшихся сил, таких немногих, всматривался, вслушивался, вдумывался в желания моей новой партнерши и удовлетворял эти желания, и, вместе с этим удовлетворением, в мою душу входил такой огонь и такой ледяной холод! И протяжные стоны моей Анечки звучали в ней такой музыкой, что я понял – больше я себе не принадлежу! Время потеряло смысл и больше не обозначало нашу любовь и нашу страсть. И только когда я почувствовал, что вот теперь, вот прямо сейчас моя душа разлетится
