Януш Вишневский - 188 дней и ночей
Знали об этом и первые психиатры, психотерапевты и психологи начала XX века, которые частично брали на себя роль шаманов и гуру. Именно так охотно и даже кичливо именовал себя Зигмунд Фрейд, родоначальник современного психоанализа. Его отношение к верующим ничем не отличалось от его отношения к психически больным. Фрейд говорил, что религия — это «всеобщий навязчивый невроз человечества». Люди предпочитают болеть распространенным социальным неврозом под названием «религия», чем страдать по причине собственного невроза. Главным образом потому, что первый — ненастоящий, а значит — неопасный. Он сам когда-то написал, что «религия — это мираж, а силу свою она черпает из готовности приспособиться под наши инстинктивные, направляемые желанием рефлексы». Фрейд не скрывал своего желания заменить религию психоанализом, так же как в свое время религия заняла место магии. Смотришь иногда на некоторых психотерапевтов и думаешь, что они разделяют желание Фрейда…
Вернемся, однако, от истории к современности и гену бога. То, что заметил Хамер и его команда во время изучения отобранных девяти генов, можно смело назвать «счастливой случайностью». Без малейших колебаний удалось констатировать, что ген, известный как VMAT2 (надеюсь, что когда-нибудь гены назовут так, чтобы нормальный человек мог по названию определить, о чем речь) и отвечающий за транспортировку моноаминов, у лиц с самым высоким результатом в тесте Клонингера (то есть у самых религиозных) иной, чем у получивших в этом тесте наименьшее количество баллов (таких, например, как я). Различие в этом гене состоит в замене одного принципиального основания (как Вам известно, их всего четыре: Аденин, Гуанин, Цитозин и Тимин, и отсюда карта генома — это цепочка из примерно трех с половиной миллиардов букв АТГАЦАГГ… и т. д.): у «религиозных» в одном месте гена VMAT2 вместо аденина (А) был цитозин (Ц). Согласитесь, что изменение небольшое. Если принять во внимание, что геном человека содержит примерно три с половиной миллиарда оснований А, Ц, Т и Г. Что ж, три с половиной миллиарда — цифра большая. Если представить себе одно основание длиной в один миллиметр и выстроить все их вплотную одно за другим, то геном человека растянулся бы, как река Дунай. А это очень длинная река…
Тут же возникает вопрос, кто здесь мутант. Получает ли ребенок с цитозином в одной точке VMAT2 по сравнению с ребенком, у которого в этой точке аденин, большие шансы стать папой римским? Достаточно ли методами молекулярной инженерии заменить А на Ц для того, чтобы обнаженная девушки с разворота «Плейбоя» сразу облачилась в монашеское одеяние, почувствовала религиозное призвание и решила уйти в монастырь? Я понимаю, что я провокационно заостряю и упрощаю проблему. Даже Хамер не думает, что только один ген может предопределить чью-то религиозность. Догмат «священной триады»: «один ген — один белок — одна жизненная функция», в последние годы был решительно опровергнут самими генетиками и молекулярными биологами. Чаще всего иа ход жизненных процессов оказывает влияние множество генов. А на нечто столь сложное, как вера в Бога, могут оказывать влияние сотни или даже тысячи генов. Тем не менее, говорит Хамер, открытая им связь между геном транспортировки моноаминов и верой не подлежит сомнению, то есть если у верующих и существует некий доминирующий ген, то это VMAT2.
Здесь я дополню слова Хамера данными из исследований, проводившихся в последнее время на однояйцевых близнецах, разделенных сразу после рождения (то есть каждый из них формировался под воздействием своей, отличной от близнеца, среды). У однояйцевых близнецов, как ни у кого другого, есть много общих черт, но есть и много существенных различий. Одни становятся юристами, в то время как другие ожидают исполнения приговора в камерах смертников. Но единственное у таких близнецов общее — их одинаковая интенсивность веры: они либо ударяются в религиозные церемониалы, либо в атеизм. Не считаете ли Вы это поразительным?
Что было вначале — бог или потребность в боге? По-моему, Хамер своими исследованиями многое сделал для ответа на этот вопрос. А как думаете Вы? Что было вначале?
Надеюсь, что не наскучил Вам своей генетической теологией или теологической генетикой…
С уважением и сердечным приветом,
ЯЛВ
P.S. А в Бога-то Вы верите?
Варшава, среда, вечер
Пан Януш,
да, я верю в Бога и в то, что Он мудр, добр, внимателен и терпелив и все обо мне знает, и Ему вовсе не нужна моя исповедь. Поэтому мне не нравится, когда кто-то афиширует свою набожность, считая, что признание в совершенных грехах перед ксендзом разрешает совершение других до очередной исповеди и так далее. Каждый из нас верит во что-то или кого-то, кто освобождает нас от страха, превращающего нашу жизнь в муку. Никто из нас не хочет быть распятым, даже если нам пообещают, что страдания облагораживают и что потом будет легче попасть на небо. В награду за страдания. Помню свой разговор с Ромой Лигоцкой,[55] которая опровергла это утверждение. Страдание не делает нас лучше. Оно только некоторым из нас — возможно, благодаря генам, о которых Вы пишете, — дает шанс заглянуть вглубь себя. После чего возникают умные книги и проникновенные песни. Большинству из нас страдания не приносят ничего хорошего, напротив, рано или поздно они превращают нас в людей обиженных, психически покалеченных и эмоционально опустошенных. Мы ищем Бога в моменты глубочайшего отчаяния. Когда мы счастливы, мы вспоминаем о нем гораздо реже. Если вообще вспоминаем. Церемония первого причастия, которую мы устраиваем нашим детям, своей роскошью должна поразить соседей. Венок, украшающий во время венчания голову невесты, не являющейся девственницей, Богу, судя по всему, не мешает. Все напоказ, ничего для души.
Как-то вечером я сидела в одном из жолибожских[56] костелов, потому что не могла в тот момент быть в другом месте. Что-то тянуло меня к алтарю, у которого не раз стоял ксендз Попелушко.[57] В тот день я метафизически чувствовала присутствие дорогого мне человека, Эдварда Венде,[58] ушедшего в мир иной. Разве это не подтверждение тому, что нужно верить в Бога? Люди входили и выходили, но царившая в костеле тишина производила впечатление, что стены отражают их мысли. В тот момент каждый из нас почувствовал, что нет ничего выше религии. Она надо всем. «Когда-нибудь придется ответить за все, за все. Неизбежно. А ты все откладываешь: в чем-то ошибался, кому-то остался должен, перед чем-то струсил, в чем-то виноват, — но за все это однажды придется отчитаться. Поэтому неустанно работай над своей душой, ты ведь нe безгрешен. А когда поведут тебя на костер, повторяй про себя: я невиновен, и все же я виновен. И рассчитайся добровольно, прежде чем они потребуют этого от тебя, не медли, и если ты это сделаешь, люди будут тебя уважать». Этими словами Шандора Мараи[59] тоже можно ответить на Ваш вопрос о моей вере в Бога.
С уважением,
М.
Франкфурт-на-Майне, четверг, днем
Малгожата,
Вас никогда не поражала мысль, что жизнь — она только одна? И если бы вдруг пришлось умирать, стали бы Вы задавать себе такие, например, вопросы:
— Достаточно ли часто я смеялась?
— Достаточно ли часто я плакала?
— Достаточно ли часто я танцевала, работала, отдыхала?
— Достаточно ли много прочла я книг?
— Достаточно ли много выпила я соленой воды, купаясь в море?
— Достаточно ли много голубизны неба было в моих глазах?
— Достаточно ли часто я босиком ступала по росе на лугу?
— Достаточно ли я любила и достаточно ли я была любима?
— Достаточно ли я…
Вам приходится иногда думать о конце своей жизни и задаете ли Вы себе такие или подобные вопросы? Вчера меня совершенно неожиданно спровоцировали задать их себе…
Вчера у моей немецкой коллеги Сандры был день рождения — тридцать пять лет. Она приготовила несколько тарелок салата, заказала на фирме несколько коробок фантастически красочных бутербродов, привезла восемь ящиков холодного шампанского и повесила под потолком зала для семинаров несколько цветных шариков. Утром разослала по внутрифирменному Интранету мэйлы с приглашением и в 16.00 уже ждала своих гостей (на нашей фирме можно организовывать «частные встречи» только после 16.00). Пришли все. Кто-то на пять минут, кто-то на пять бокалов, кто-то, чтобы хорошенько поесть. Те, кто любил Сандру, остались до конца. Я очень люблю ее. Я остался до самого конца. Когда все уже вернулись к себе в кабинеты или к себе домой, мы остались одни, вдвоем, и разговаривали, поедая бутерброды с икрой, запивая их шампанским. Именно тогда, во время нашего разговора, Сандра в моем присутствии вслух задавала себе эти вопросы. Это наверняка из-за дня рождения. «Как думаешь, число тридцать пять какое-то исключительное для женщины? Или каждое число больше тридцати является для женщины поводом для грусти и философских размышлений о быстротечности жизни? Как ты считаешь?»
