Прорыв - Юрий Сергеевич Аракчеев
Глупые какие-то слова, но других пока не нашлось. В горле у меня стоял ком: как ни в чем не бывало!
Лена виновато молчала. Другая Лена стояла со страдающим видом, печальным. Только тут я обратил внимание: вид у обеих был какой-то изможденный: бледные, усталые, говорят тихо, из последних как будто бы сил. Только тут я это заметил. В чем дело? Меня вдруг обожгло чувство несправедливости, моей несправедливости. Зачем я так резко ее упрекал? Я еще ничего не понял, но неприятно стало.
– Мы в баню собрались, – сказала Лена тихо. – А у нас на турбазе горячей воды нет.
– Пойдемте к нам, в наш душ. Хотите? – предложил я.
– А можно? – робко спросила вторая Лена.
– Ну, конечно, можно!
– Я тогда после душа к тебе приду, – сказала моя Лена. – Ты где будешь?
Смотрела на меня печально и виновато.
– Я буду на набережной. Проведу вас в душ и на набережную пойду. Увидишь, там художник с камешками, вот около него. Я ему помочь обещал, – сказал я.
– Ладно, – сказала она и улыбнулась опять виновато.
Боже мой, Боже мой, думал я, сидя на набережной рядом с художником, который разложил свои камешки. Я смотрел то на камешки, то на проходящих мимо людей, отдыхающих, праздных. Некоторые подходили к нам, разглядывали внимательно камешки, приценялись, иногда покупали. На камешках было море, скалы, кораблики с парусами.
Боже мой, Боже мой. Ведь так все просто! Ведь так, казалось бы, просто! Великая Женственность, начало начал, тайна, присущая каждой женщине… Тело-цветок, данный природой в великодушной щедрости ее… Волшебное пенье мужчины и женщины друг для друга, единственный в жизни каждой женщины Первый Праздник… Но не ценим, не ценим. А окружающая нас природа великолепная, разнообразная, живая? Море, небо, скалы, корабли с парусами, травы, бабочки, цветы… Божественная музыка – Песня жизни! Все – во всем. Однако…
На камешках был образ тоже прорыва – свободное море, дикие скалы, кораблики – символы странствия. Можно смотреть, фантазировать… Но неужели, господи, неужели только это – только призрак, намек, фантазии? А действительность? Ведь так на самом деле просто, все на самом деле – рядом…
Кто-то подошел и дотронулся до меня сзади. Лена. С повязанной мокрой головой. Тихая, с жалобной и покорной улыбкой. А я уж, честно говоря, и ждать перестал. Почти уверен был, что, помывшись, она, усталая, побрела домой. Как обычно.
Протянул руку назад и слегка обнял ее.
– Что так долго?
– Голову мыли… Воды не было горячей, ждали.
Что-то происходило с ней, по-моему, она была не совсем здорова.
– А где Лена?
– Домой пошла.
Я продолжал сидеть, Лена стояла рядом. Торговля разрисованными камешками продолжалась, я выступал в роли сочувствующего и друга художника, все, как будто бы, было по-прежнему, но я чувствовал сзади себя согревающее тепло. Она была рядом и не собиралась, как будто бы, уходить, близость ее тела внушала спокойствие и уют. Старая, как мир, песня. Тепло, уют, женщина у очага…
В исчезновении ее, как оказалось, не было ничего сверхъестественного. Кровь по-настоящему пошла только после, когда она в тот день вернулась домой. И до сих пор чувствовала она себя «не в форме»… Что, однако же, не помешало ей отправиться с компанией в «Новый свет» – «потому что с девочками раньше договорились», – и ходить там по скалам, где странствовали и мы с креолкой…
Не впрок стала ей такая поездка! Выяснилось, что и другая Лена в таком же точно положении. В тот же день решилась и она на первый в своей жизни «праздник» со своим ухажером, молоденьким пареньком. И результат ее «праздника» был у нее, оказывается, такой же. Обе Лены синхронно и однообразно расплачивались недомоганием… Природа – ничего не поделаешь!
17
Еще два раза мы виделись с Леной – правда, без того, что называется «интимными отношениями», и без созерцания тела-цветка. Ничто в ней не было против, как будто бы, кроме боли…
Душа ее оттаивала потихоньку, или мне так казалось? Ведь очень, очень хотелось, чтобы все у нее было хорошо!
Она пожаловалась, что никто еще в жизни не пытался ее понять и как-то о ней заботиться. Отец не живет с ними, а мать всегда относилась к ней холодно. Я, можно сказать, первый и в этом – во внимании к ней и заботе.
Заканчивался мой южный праздник. Предстояло возвращение в Москву. Я был благодарен судьбе, счастлив прошедшими днями. Мне даже казалось, что они для меня исторические… Золотые слитки воспоминаний увозил я с собой в Москву! С радостью, хотя и с тревогой теперь ждал встречи с солнечной индианкой… Была ли истина в наших днях, был ли это и на самом деле прорыв? Не случайность ли, быстро забытая ею? Не наваждение ли, не гипноз ли южного солнца, моря?
От Лены я тоже ждал письма и не прочь был бы пригласить в Москву и ее.
Эпилог
«Осознай то, что уже знаешь, и ты научишься летать»
Ричард Бах. «Чайка по имени Джонатан Ливингстон»
Друг мой! Досточтимый читатель (или читательница?…)! Спасибо, если ты прочитал (прочитала…) то, что я написал, спасибо, как говорят, за внимание. Разделенная радость – радость вдвойне, а ведь главное в этих моих записках – Радость. Да, все-таки радость. Прорыв… Несмотря ни на что – прорыв.
Я счастлив, что все это было на самом деле. Ни мига, ни детали не придумано мной, ни слова. Я написал всю правду – так, как я ее видел – и с той еще целью, чтобы посмотреть в зеркало – осознать, оценить… Все было – так! Для меня, конечно, в моем восприятии. Для них, для тебя, читатель, возможно, и по-другому.
Лена письмо написала и приезжала ко мне в Москву из своего далекого южного города. Несколько раз. Мы, конечно, соединялись во время этих приездов. Постепенно, медленно она, мне кажется, становилась настоящей женщиной. Я с великим удовольствием фотографировал ее обнаженной. И в той позе тоже – с цветком. В этой позе она была прекрасна особенно! И вообще, когда она приезжала, возникало у меня ощущение, что она со мной расцветает… Ее душа, казалось мне, словно робкое, милое существо, выглядывала из норки (и из ее цветка тоже) и смотрела доверчиво и беззащитно… Однако и странная заторможенность чувствовалась в ней постоянно.
В последний раз – примерно через год после Крыма – она приехала вместе с
