Игорь Михайлов - Аська
Поддерживают лагерь три кита.
Китовьи имена: Мат, Блат, Туфта.
Минувшего сравненьем не тревожь:
без Мата в лагере не проживешь!
Чтоб не дразнить смирением врага,
грози бандюге "посшибать рога",
"бери на горлышко", чтоб "хвост не поднимал"
блатарь зазнавшийся, немыслимый нахал,
не то - гляди: "надыбает слабинку"
придется и под дрын подставить спинку!
Кит номер два - солидней и мощней:
без Блата в лагере прожить еще трудней!
Ты с каждым лагерным аристократом
связаться должен самым тесным блатом.
С кем нужен блат? С бухгалтером, с трудилой,
с прорабом, с поваром, с десятником, с лепилой,
с охраной, с воспитулею, с вахтером,
с завхозом, с хлеборезом и с каптером,
с завбаней, с парикмахером... Хоть здесь
представлен список далеко не весь
с таким комплектом ты в натуре сыт,
пригрет, одет, и мыт, и даже брит.
Кит номер три - великая Туфта,
с кем рядом Мат и Блат - одна тщета!
Ведь без нее - будь лучшим работягой
кончая срок, ты станешь доходягой...
А матушка Туфта научит нас,
как сытым быть- и сил сберечь запас:
как, скажем, складывая торф с боков,
в середку льдину громоздить за льдиной,
чтоб штабель величавою картиной
вздымался аж до самых облаков,
чтоб у костра покуривать полсмены
и числиться при этом рекордсменом...
Экономисты, техники, врачи
мы все туфтим... Покорствуй и молчи!
Нет, пыл надежд в герое не угас...
Его печалил вывод слишком скорый,
что в лагерях работают у нас
по специальности - одни лишь воры
да стукачи: для этих и для тех
мир радужен, им жаловаться грех...
Все это так. Но есть и исключенья:
врач и бухгалтер - вот где дефицит...
Был явно путь второй ему закрыт,
и он надумал взяться за леченье.
В то время - при начале всех начал,
в Печлаге, средь бездарности унылой,
кто аспирин от йода отличал
тот был уже вполне культурной силой...
Однажды на этапе, где лекпом
понадобился срочно, был экзамен
произведен ему, и он легко
лепилы лагерного облечен был саном.
Теперь есть шансы, притаившись, выжить,
себя не разрешив бездарно выжать
до капельки, бог весть по чьей вине...
И он бы кантовался полусонно,
от всех мирских событий отдаленный,
когда бы там, за лагерною зоной,
война не кочевала по стране.
Что плохо там, на фронте - каждый знал,
поскольку нам в то время неуклонно
грозила вновь режимная колонна,
грозили тачка и лесоповал.
Газет уж больше года не читая,
судить могли мы, что творилосьт а м ,
по вохровскому отношенью к нам:
как бы температурная кривая
от снисходительности к зверству: "Встать!"
Шмон среди ночи. Пятьдесят восьмую - 22)
за вахту, на этап! Ее, родную,
всю вместе снова велено согнать...
Учуяв гибель, с горя ловкачи,
мы расползались вновь, как тараканы.
Глядишь, спасут знакомые врачи
пригреемся, зализывая раны,
пока опять (о, наш злосчастный крест!)
до нас дойдет приказ собачий этот:
повыковыривать из лазаретов
и всяких прочих теплых злачных мест.
Так в ваньку-встаньку мы игрались с ними,
назначенные на износ, на слом...
Они: опять на общие вас снимем!
А мы: опять в придурки уползем!
Однажды Скорин вырваться не мог
с какой-то там колонны сверх-опальной
три месяца. Занудливый стрелок
над ним в порядке индивидуальном
взял шефство, поднимая злобный крик,
коль он поставит тачку хоть на миг. 23)
Труд непосильный, голод и мороз
давили скопом, доводя до слез.
Лишь чудом, до предела изнуренный,
он вырвался с той дьявольской колонны,
когда уж начал доходить всерьез.
Здесь он предстанет нам в обличье новом,
поскольку был он прикомандирован
к той слабкоманде, хилой и больной,
что направлялась в дальнюю больницу
не без надежды тайной подкормиться
в сельхоз "Кось-ю", уже воспетый мной. 24)
Здесь, кроме работяг обычных, были
СК-1 и даже СК-2:25)
и те, что только ползали едва,
и те, что неходили- д о х о д и л и...
Когда ж этап был заведен в ворота,
уже священнодействовал там кто-то
в халате белом - очевидно, врач:
сердясь на хлопотливую работку,
всех отправлял он на санобработку
и собирался их сортировать:
кто в лес, кто по дрова, быть может, сходит,
а кто уж вовсе ни на что не годен.
"Вот это да! - подумал Скорин. - Значит,
меня опять на общие назначат?
Тут что-то ситуация не та:
лепилы должность прочно занята!"
Но, помня лозунг "Не тушуйся!" - скромно
потопал он знакомиться в медпункт:
ведь есть же некий - не последний - пункт,
на коем зиждется весь этот быт наш темный.
Здесь взваливать ужасно обожают
свою работу на плечи других
(как в армии - но там не обижают
того, кто исполнителен и тих).
И клюнуло. Хотя и нелегально,
но был он тут пригрет со специальной
обязанностью: помогать лечить,
быть при разводе в час унылый, ранний ,
нести дежурство при больных ночами,
поносы их и рвоты облегчая,
и сводки медстатистику строчить,
хитро шифруя вид заболеваний -26)
все делая, короче, за врача,
на лишние нагрузки не ворча.
Так вновь обрел он скромный, но успех,
коллеги милосердие изведав...
Керим Саидович Нурмухамедов,
коварный подозрительный узбек,
имел загадочный и важный вид,
был замкнут, молчалив и деловит.
Бог знает, врач ли (может и лекпом),
но комбинатор редкостный притом!
Стукач? То неизвестно никому:
не он являлся к куму - тот к нему.
Сидел подолгу, но был кум, возможно,
какой-нибудь болезнью болен сложной...
Во всяком случае, впервые Скорин
такое видел в лагере. Он вскоре
сообразил, вникая в странный быт,
что - весь в неведомых каких-то тайнах
Керим Саидыч явно не случайно
живет воистину как сибарит:
в двухкомнатной хибарке недурной
спит с постоянной лагерной женой
нахальною раскормленной бабенкой,
брезгливо обходящей всех сторонкой.
Пред Томкой надлежало лебезить:
невзлюбит - враз со свету может сжить,
лишь стоит ночью ей шепнуть Кериму:
мол, роет яму под тебя незримо...
Она все норовила строить глазки
герою нашему. Он каждый раз
гадал, что правильней: ответить лаской,
поглядывать ли на нее с опаской
иль подымать и не пытаться глаз?
Ему казалось, будто бы Керим
престранно щурится, встречаясь с ним.
Неужто к Скорину он ревновал, чудило?
До шашней ли ему любовных было!
Решил он,чтобы не свалиться в пропасть,
избрать срединный путь, бывая там:
разыгрывать желание - и робость,
смущение - с восторгом пополам...
Керим, конечно, жаден не был, нет...
Конспиративные соображенья
его удерживали от кормленья
помощничка: ведь где ни тронь - секрет...
(Что было сверхнаивно и напрасно:
как будто все ему и так не ясно.
Хоть, впрочем, разве редко это было,
чтоб доброта о подлость обожглась?)
Тамарочка, конечно б, подкормила,
но... дорого б кормежка обошлась!
В хибару их впускаемый нечасто,
не мог не видеть Скорин, что порой
Керим Саидыч шу-шу-шу с начальством
и шу-шу-шу с начальничьей женой;
что зоркий страж перестает быть зорким,
когда Саидычу в его семейный дом
то с кухни тащат, то, глядишь, с каптерки
за свертком сверток, узел за узлом.
Керимовы не пропадали знанья,
он все включал в магический свой круг:
и связь с вольняшками на основанье
взаимно моющих друг друга рук,
лекарства дефицитные, аборты,
спиртяги нескудеющий запас
все махинации, любого сорта,
шли в дело, помогая в нужный час.
Но Скорин не возревновал к коллеге
с подобным изобильем привилегий,
хоть при Кериме, что и царь и бог,
был даже не божок и не царек,
и не придурок, а полупридурок,
завидующий каждому из урок.
Из побывавших на режимной всякий
поймет, что парню стала жизнь мила,
хоть и похавает-то только в меру
пшеничную баландочку, к примеру,
хотя и спит средь доходяг в бараке,
не удостоясь своего угла.
Ему казалось: много ли мне надо?
Дотянем срок и без своей норы.
Но так казалось лишь до той поры,
когда однажды, будто бы с досадой,
Керим промолвил, подтянув штаны:
-"Баб на колонну к нам пригнать должны!
Ищи себе хорошую забаву,
а коль полезешь к Томке - не прощу!"
Уже не подозрительным - лукавым
вдруг сделался Керимовский прищур.
Что там произошло в его мозгах?
Как разобраться в азиатских штучках?
С души Керима разбегались тучки,
он просто прояснялся на глазах.
Вот руки он потер, чему-то рад,
на Скорина кидая острый взгляд,
