Ольга Лазорева - Русская гейша. Во имя мести
Перелет до Токио прошел мимо моего сознания.
Из белой записной книжки с изображением белой лилии на обложке:
«Светло – спокойноЯ б умереть хотел!» —Мелькнуло в мыслях.И тот час сердце моеОткликнулось эхом: «Да!»
Сайге«Путь Воина есть решительное, окончательное и абсолютное принятие смерти. Он означает стремление к гибели всегда, когда есть выбор между жизнью и смертью».
Мияиото Мусаси
«Меня поражает, что смерть вызывает у европейцев такой ужас. Единственное их желание – жить. Они боятся не только говорить, но даже думать о смерти. От этого вся европейская культура однобока, она перекошена в сторону жизни».
Томомацу Энтай
«Единственное чувство, общее для всех людей, – страх смерти. Видимо, не случайно самоубийство осуждается как акт безнравственный».
«Сон приятнее смерти. По крайней мере, отдаться ему легче – это несомненно».
Акутагава Рюноске
Я осталась в Токио. Время, прошедшее с того страшного дня, который казался мне жадно раскрытым цветком смерти, протянувшим ко мне свои кровавые лепестки из черных глубин ада, для меня не существовало. Мне чудилось, что я умерла, а ходит, спит, иногда ест лишь моя телесная оболочка. Я жила в небольшой уютной гостинице, построенной по европейскому образцу, в одном из районов города, находящемся довольно далеко от центра. И это меня очень устраивало. Здесь был тихий, какой-то провинциальный на вид мирок с неширокими улочками, застроенными обычными на вид панельными домами, со множеством зеленых скверов, с небольшими и разнообразными магазинчиками. Смутно помню, как я стояла в аэропорту Нарита, как тупо смотрела на табло, понимая с совершеннейшим равнодушием, что опоздала на свой рейс. Почему я не улетела следующим, сейчас мне объяснить трудно. Мой путь представлялся мне тогда наточенным лезвием вакадзаси[4], вынутого из ножен. И я балансировала на этом лезвии, стараясь добраться до его острого, срезанного под углом конца, несущего смерть. И я хотела в то время только смерти. Перед глазами постоянно всплывали строки из записки моего мертвого возлюбленного: «…помни, что любовь есть и на небе».
Что мне было делать в Москве? Или в родном городе? Я совершенно потерялась в этом черном мире страдания и пустоты и не видела из него выхода. Смерть и только смерть призывала я тогда. Наличие огромной суммы денег – под толстыми пачками стодолларовых купюр я нашла и увесистые пачки иен – избавляло меня от необходимости немедленно возвращаться на родину. И я осталась. Сняла номер в этой гостинице, за английское название которой совершенно случайно зацепился мой потухший взгляд, когда я ехала в такси. Закрывшись в номере и вывесив табличку «Не беспокоить», я впала в такое дикое отчаяние, что начала кататься по огромной квадратной кровати в спальне. Я рыдала, рыдала, рыдала, и не могла остановиться. У меня не осталось ни одной фотографии Петра, и это сводило меня с ума. Единственное, что я взяла из его вещей – мобильный телефон. Не знаю, сколько времени я провела в таком состоянии. Странно, что мое сердце не разорвалось. Но мне было всего восемнадцать, и молодой организм взял свое. Отчаяние начало убывать и постепенно сменилось оцепенением, подобным коме. Сутками я лежала на полу в гостиной и невидяще смотрела в белый высокий потолок.
И вот однажды, медленно перевернувшись на бок, я случайно локтем надавила на пульт от телевизора, валяющийся на полу. Громкий голос телеведущего заставил меня вздрогнуть, и я машинально посмотрела на экран. Шли новости СNN на английском языке. Услышав, что речь идет о теракте в токийском метро, я подползла ближе к телевизору, стоящему в углу гостиной на высокой металлической стойке. И вот прозвучало название газа, убившего двенадцать человек и сделавшего инвалидами несколько тысяч.
– Зарин?! – вскрикнула я. – Не может быть!
Страшная догадка кольнула мою душу, будто быстрый меч самурая.
«Неужели Петр причастен? – размышляла я, сидя перед телевизором со скрещенными ногами и беспрерывно раскачиваясь, словно пытаясь убаюкать собственную боль. – Но тогда и Тору, и Манами… Что же говорить о Юкио, работающем в Москве? Я ведь не один раз слышала слово «зарин» в их разговорах».
Мои мысли начали проясняться. Я сопоставила некоторые факты и почему-то во всех бедах обвинила друзей Петра.
«Это они втянули его в такое черное дело, – размышляла я. – Я ничего наверняка не знаю, но чувствую это! Петр был человеком радостным, светлым, он никому не мог причинить вред. Они заморочили ему голову. Юкио постоянно о чем-то секретничал с ним. И когда Петр понял, в какую ужасную историю ввязался, его светлая душа не выдержала! Он так и написал мне, что усомнился в выбранном пути. Но что за учителя он упоминает? Не знаю…ничего не знаю… Но все равно, это они, они во всем виноваты! И так называемые друзья Тору и Манами! Уверена, что они тоже причастны! Когда они приезжали к нам, то постоянно о чем-то шушукались. Все это одна японская шайка! Один Степа, по-видимому, ни причем».
И тут же, в одно мгновение я их всех возненавидела. Я уверила саму себя, что именно их действия привели моего любимого к смерти. И не только его одного. Но эта жгущая ненависть, как это ни покажется странным, вернула меня к жизни. Мне захотелось найти моих врагов и посмотреть им в глаза, чтобы они, увидев мою нечеловеческую муку, смешанную с этой ненавистью, также потеряли покой и мучились всю оставшуюся жизнь. Я виделась себе каким-то неизвестным божеством, наподобие буддийского бога Фудо Мео («Неподвижный»). Его изображение с мечом в правой руке и веревкой – в левой, с пылающими страшным гневом глазами и оскаленными зубами поразило меня в одной из пагод Нахи. Но мои глаза на лице придуманного божества умели выстреливать огненными молниями. Картины испепеления моих врагов при помощи одного только взгляда вызывали радостный трепет в моей измученной душе и улыбку на губах. И я словно начала жить заново, поддерживаемая этими видениями.
Я стала выходить на улицу, нормально питаться и интересоваться всем, так или иначе связанным с газом «зарин» и терактами в метро. Остальные новости проходили мимо моего сознания. И вот как-то прозвучало название секты «Аум Синрикё» и имя главного руководителя, так называемого Учителя. И я окончательно прозрела. Но верхушка Аум, включая самого Сёко Асахару, упорно отказывались брать на себя ответственность за этот теракт.
Из черной записной книжки с изображением красного дракона на обложке:
«Асахара» в переводе с японского – сияющий свет в долине конопли».
«Звенит колокол зари нового мира.И нас ждет предсказанный мир.Пришел с Небес Света и Звука,Пришел с Небес АхураСпаситель Истины.Полностью преодолеть свои собственные страдания —Вот что такое Любовь».
Из текста медитативной песни Аум«Сёко Асахара, настоящее имя Тидзуо Мацумото, родился в семье ремесленника в 1955 году. Образование получил в интернате для слепых, где обучался иглоукалыванию, массажу и основам мистических знаний. Некоторое время провел в Индии, где обучался у знатоков буддизма. Отсидел за торговлю «целебными» напитками. В 1987 году основал тоталитарную деструктивную секту Аум Сенрикё. Поставил задачу захватить власть вначале в Японии, затем во всем мире».
Узнав название секты, я начала собирать все доступные сведения о ней. Оказалось, что Аум Сенрикё действовала и в России. То, что мой любимый принадлежал к Аум, не вызывало у меня больше никаких сомнений. И вся моя ненависть, гнездящаяся в душе черным клубком ядовитых змей, направилась на персону главы секты Сёко Асахара. Я денно и нощно желала ему всяческих страданий, страшной мучительной смерти и невыносимого горя всем его близким. В новостях упоминалось о детях сектанта. Им я тоже желала смерти…
В конце апреля буйное разноцветье японской весны немного смягчило мою боль. И я большую часть времени стала проводить в парках. С 29-ого апреля – праздник День Зелени, по 5-е мая – старинный праздник ирисов, ставший в наше время Днем Детей, у японцев традиционная пора отпусков. И эта «золотая неделя» обуславливает сильное оживление на улицах, в магазинах, парках. Даже в нашем тихом районе это было очень заметно. Я с удивлением отметила, что число жителей в эти дни словно выросло в десятки раз. А в День Детей многие дома и балконы украсились коинобори – сконструированными из цветных кусков материи карпами, развевающимися на длинных шестах. Я смотрела, как узкие полоски ткани, символизирующие водяные потоки вокруг рыб, колышутся на ветру, как маленькие нарядные японцы важно гуляют, держась за руку довольных родителей, как стрижи, громко крича, пролетают над развешенными коинобори и, делая головокружительные виражи, взмывают вверх, и моя боль начинала таять в этом беззаботном радостном мире. Знаменитое цветение сакуры уже шло на убыль, и я с опозданием любовалась островками бело-розовой пены среди зелени садов. В двух кварталах от моей гостиницы я обнаружила рыбный ресторан, где подавались очень вкусные жареные сардины. Я пристрастилась к ним и почти ежедневно ходила туда обедать. Также мне пришелся по вкусу отядзуко. Так назывался политый чаем мелкий рис.
