Габриэль Витткоп - Некрофил
7 августа 19...
Вчера вечером я попрощался с Анри, запах которого стал невыносимым. Я приготовил сильно ароматизированную ванну, чтобы в последний раз прижаться к его разлагающемуся тельцу. Анри преподнес мне сюрприз - мертвые полны неожиданностей - я думаю здесь о грудях Мари-Жанны и еще о многом другом. Напоследок он позволил мне проникнуть в свою разнеженную плоть, напоминавшую плавящийся воск: так по-своему он старался смягчить печаль разлуки. Я высушил его в большом полотенце, одел в пижамку из розовой фланели, в которой он прибыл ко мне, расчесал ему каштановые волосы, намокшие и оттого почти черные. В машине я усадил малыша рядом, поддерживая его одной рукой, а другой держа руль. Я ехал медленно, не торопясь добраться до места назначения. Как всегда в подобных случаях, на сердце у меня было тягостно. "Нет, не теперь", - повторял я себе. Я переехал через Сену в Сен-Клу, но только подъезжая к Мезон-Лафит, нашел в себе достаточно душевных сил. Я возвращался в Париж в длинной веренице овощных фургонов, среди запахов раздавленной зелени, автомобильных гудков, лучей фар. И вдруг я увидел в зеркальце заднего вида свое лицо, залитое слезами.
20 ноября 19...
Не пойду никуда этим вечером ; я не желаю никого видеть и хочу закрыть магазин сразу после обеда. Сегодня исполняется четыре года с тех пор, как мне пришлось расстаться с Сюзанной.
В ту пору я не вел еще дневника, но теперь я хочу записать рассказ о моей встрече с Сюзанной, чтобы еще раз оживить его в памяти.
Всё началось драматично, угрожающе, и с самого начала опасность грозила нам обоим, одному за другого, одному от другого. Был ноябрьский вечер, очень теплый, немного туманный, когда тротуары скользят от мокрых листьев. Ноябрь всегда приносит мне что-то неожиданное, хотя и готовившееся задолго. Я шел встречаться с Сюзанной на кладбище Монпарнас. Ожидание. Предвкушение счастья, как всегда. Я знал лишь ее имя, что ей тридцать шесть лет, что она замужем, без профессии. Очень интересно будет познакомиться. Всё проходило нормально, мне не составило никакого труда перекинуть ее через стену; она была небольшого роста, худенькая. Я думал, мне придется сделать не более десятка шагов по бульвару Эдгара Кине, чтобы выйти на улицу Юйген, где осталась моя машина, но вероятно, туман сбил меня с толку, и я обнаружил, что вышел с кладбища гораздо дальше, чем предполагал. Я торопился изо всех сил, радуясь, что Сюзанна оказалась такой легкой, как вдруг у меня упало сердце. Двое патрульных полицейских на велосипедах двигались мне навстречу. Они не спешили, но отрезали мне единственный путь к бегству; до меня уже отчетливо доносилось чудовищное шуршание колес. Крепко обнимая Сюзанну, я прислонил ее к стене кладбища. К счастью, на ней был не этот ужасный похоронный наряд, а простой костюм джерси и городские туфли. Страшный скрип колес приблизился, луч фонаря пробежал по нашим ногам - по ногам целующейся парочки. За моей спиной - враждебный мир, полиция, глупость, ненависть. Передо мной - незнакомка с запрокинутым лицом, заслоненным моим, ее зовут Сюзанна и из-за любви к ней я рисковал теперь самим своим существованием. Мне казалось, что это мгновение никогда не кончится, когда один из голосов, уже удаляясь в сторону бульвара Распай, злобно проворчал: "Черт, ну и местечко нашли для поцелуйчиков..."
Мне почудилось, что прошли столетия, прежде чем я превозмог страх, парализовавший меня, точно в кошмарном сне, и нашел в себе силы двинуться к машине. Хотя я не настолько глуп, чтобы измерять цену вещей по перенесенным при их завоевании трудностям, я знал уже, что это испытание было предвестием радостей несказанных.
Сюзанна... Мещаночка со светлой скромной прической, кофточка в горошек под классическим костюмом. Обручальное кольцо с нее сняли. В этот час его носил муж, убитый горем - а может быть, вовсе не убитый - между комнатными растениями, буфетом и телевизором, в квартире где-то на улице Севр.
Улица Севр... Севрский мост...
Она не была красива, и, должно быть, даже никогда красивой не была, только миленькой, со вздернутым носиком, с поднятыми в странном удивлении бровями. Ибо смерть, наверное, застала ее между покупками в "Бон Марше" и выпеканием шарлотки, подкосила ее резким ударом - сердечный приступ или что-нибудь в этом роде. Не заметно было никаких следов борьбы, ни даже успокоения, ничего. Только удивление от наступившей смерти. У Сюзанны была мягкая кожа, миндальные ногти. Сняв с нее рубашку, я обнаружил тщательно выбритые подмышки. Она носила крепдешиновое белье, гораздо лучшего качества, чем костюм, и я сделал заключение о ее чувстве собственного достоинства, непритворной женской стыдливости. По ее телу было заметно, с каким уважением она относилась к нему, - с аскетичностью, но аскетичностью доброй, культурной, милосердной.
Сюзанна... Лилия... За каждым перейденным порогом открывается новая чистота. Теперь она перешла через порог смерти.
Я с первой же минуты почувствовал, чем станет для меня Сюзанна. Будучи по природе зябким, я тем не менее поспешил отключить отопление и дать волю коварным сквознякам, которые выстужают комнаты мгновенно и надолго. Я приготовил лед, я удалил от Сюзанны всё, что могло повредить ей. Кроме себя самого, увы!
Я приблизился к ней, нетерпеливый, как молодой супруг. Ее восхитительный запах бабочки-шелкопряда был именно таким, как нужно. Я отнес Сюзанну на свою кровать. Дрожащими руками снял с нее лифчик, трусики. Я стонал от нетерпения, напор моего желания не позволял мне более откладывать момент соития. Я бросился на мертвую чаровницу, и, оставив ее в подвязках и чулках, овладел ею с такой страстной силой, которую доселе в себе не подозревал.
Когда настало утро, я спустился к консьержке и попросил ее не пускать ко мне никого ни под каким предлогом. Я сослался на срочную и сложную работу - реставрацию некой ценнейшей картины - труд, который в действительности я никогда не выполняю сам. Видимо, она мне поверила, по крайней мере отчасти, хотя и бросила на меня странный взгляд.
Я заперся с Сюзанной. Свадьба без музыки и цветов в моей заиндевевшей комнате, где горели лампы. Я не отвечал на телефонные звонки. Пару раз, несмотря на мой запрет, кто-то звонил в дверь. С бьющимся сердцем, затаив дыхание, я застывал в темной прихожей и был готов на всё, чтобы защитить свое сокровище.
Я обкладывал Сюзанну пузырями со льдом. Я часто протирал одеколоном ее лицо, чудесным образом нетронутое, если не считать жирного отблеска на скулах и заостренного носа, какой всегда бывает у мертвецов. Через три дня после того, как Сюзанна поселилась у меня, она вдруг открыла рот, как будто хотела что-то сказать. У нее были красивые ровные зубы. Не я ли говорил, что у мертвых всегда в запасе сюрприз? Они такие добрые, эти покойники...
Две недели я был несказанно счастлив. Несказанно, однако не совершенно, ибо для меня радость не существует без грусти от сознания ее эфемерности, и всякое счастье носит в себе зерно своего конца. Только смерть - моя смерть -избавит меня от поражения, от раны, наносимой беспрестанно временем. С Сюзанной я испытал все удовольствия, не исчерпав их. Я осыпал ее ласками, нежно лизал ей интимное место, я жадно овладевал ею, я погружался в нее вновь и вновь, я предавался с нею содомской похоти. Тогда Сюзанна издавала легкий свист, то ли восхищенный, то ли мило-ироничный, вздох, который был, казалось, нескончаем, долгая-долгая жалоба: с-с-с-с-с-с... С, как в слове Севр...
Сюзанна, прекрасная моя лилия, радость души моей и плоти, покрывалась мраморными лиловатыми пятнами. Мне хотелось бы сохранить Сюзанну навсегда. Я хранил ее вот уже две недели, почти не спал, ел то, что находил в холодильнике, временами напивался допьяна. Тиканье маятников, потрескивание половиц приобрели особую значительность, как всегда в присутствии Смерти. Смерть - великий математик, потому что она сообщает точное значение данным задачи.
По мере того, как проходило время, как пыль накидывала на всё свой бренный покров, возрастало мое отчаяние от предстоящей разлуки с Сюзанной. Мне в голову приходили самые безумные идеи. Одна из них была особенно неотвязной. Я должен был, говорил я себе, увезти Сюзанну за границу - но куда? - в первый же вечер, еще до того, как она стала моей любовницей. Я бы ее забальзамировал и мог бы никогда не расставаться с ней. Вот это было бы счастьем. Ну, а я повел себя, как безумец, безумец и развратник, у меня не хватило самообладания преодолеть свое желание и отложить его удовлетворение, из-за грубости своей похоти я потерял тело, которое могло бы отныне и всегда радовать мою плоть и мое сердце. Теперь было поздно думать о бальзамировании. Раскаяние и боль сжимали меня в мучительных тисках. Но едва я говорил, что уже поздно и всё потеряно, как в то же мгновение спешил припасть к стопам своей возлюбленной, покрывая поцелуями ее ноги, на которых уже снова начинал пробиваться легкий пушок. Страстное желание охватывало меня еще сильнее, чем печаль, и вскоре я уже вновь сжимал Сюзанну в объятиях, мои уста на ее устах, моя грудь на ее груди.
