Прорыв - Юрий Сергеевич Аракчеев
Как бы то ни было, но вот что удивляет меня вновь и вновь. При всем том, что по-прежнему верен был я воспоминаниям о прорыве с солнценесущей креолкой моей, я с замиранием сердца ждал вечера. Придет ли Лена? Недавно пережитый с нею миг истины соединился с прорывом, который мы пережили с Галей…
Такое, как с Галей, все же бывало у меня и с другими. Но «волшебное лицезрение» с Леной… Не испытывал я такого раньше! А чудесная эта картина так и стоит у меня перед глазами… Но ведь на самом деле все такое очень и очень доступно! Картина эта всегда рядом, если с тобой женщина, которая нравится! Однако…
Поразительно все-таки: смотрим – и не видим, слышим, но не слушаем, касаемся – и не ощущаем… И – боимся, боимся, боимся…
Итак, я понял, что и мое «лицезрение цветка» Лены, и то, что мы пережили с Галей было из одного таинственного источника. И одно никак не зачеркивало, не перебивало другого, наоборот – только усиливало. И я ощущал, как согревающее чувство родства с обеими все больше и больше овладевает мною. Хотелось заботиться о них обеих, видеть их снова и снова, оберегать. Но… как будто бы не только их… Да, все больше и больше я понимал, что не только миг истины с Леной, пережитый мною в утренних сумерках, есть продолжение солнечных дней прорыва с Галей, но что и те волшебные солнечные дни есть продолженье и отзвук чего-то еще более возвышенного, таинственного. Того, что всегда есть вокруг – хотя мы не видим, не слышим, не ощущаем… Может быть, это и есть секрет той самой Песни жизни, ради которой мы родились на Земле?
Я размышлял в своей келье обо всем этом и, глядя в окно, видел с печалью, что опять надвинулась плохая погода. Нарушилось что-то в высях… На самом деле, ну что это: в середине сентября, на юге, в «бархатный сезон» дожди и дожди! Правда, в тот год планеты солнечной системы начали выстраиваться в одну линию – «парад планет», – может быть, живая душа Земли реагировала на это по-своему?
А вечером дождь полил всерьез. Он усиливался, и состояние мое стало еще более смутным. К девяти вечера дождь совсем разошелся. К месту свидания я направился, взяв с собой большой кусок полиэтиленовой пленки – зонта у меня не было. Хорошо нам было с креолкой – погода способствовала, – а тут…
Мрак в небе был полный, только электрические фонари освещали мокрый асфальт и камень, я стоял под крышей нашего административного здания и с весельем отчаяния наблюдал мерцание струй вокруг фонарей на пустынной набережной, слушал плески и шум бесчисленных капель, тяжелые вздохи моря, словно бы тоже переживавшего непогоду.
Ну, что ж, не придет, так не придет, думал я с лихим безразличием, и мне было ужасно жаль и себя, и ее… Ну что ж…
Но не прошло и пяти минут после того, как стрелки часов показали девять, и на набережной появилась она. Лена шла, накрывшись своей нейлоновой курточкой совершенно спокойно, даже как будто не торопясь.
Нежность вспыхнула во мне тотчас, но, когда Лена подошла, ответного порыва в ней я, увы, не заметил. Очевидно, ее хватило только на то, чтобы прийти. Выражение ее лица было опять будничным…
Тем не менее, без малейшего колебания она пошла за мной вглубь парка, к моему корпусу, и этот наш недолгий путь под дождем волновал меня: ведь это для нас обоих исторический путь! Или… или в решающий момент она опять передумает?
Мы вошли – торжественность момента во весь голос пыталась звучать во мне, но как-то глухо, потому что в Лене что-то не заметно было такого. Да, лицо ее было унылым, потухшим и уж конечно совсем не праздничным. В нем не было ничего «исторического»! Как же так…
Да, погода, пытался я успокоить себя, но вот она же все-таки пришла, значит решилась, и разве уже одно это само по себе не есть событие действительно «историческое»?
Да, вот оно, вот оно, типичное противоречие моей жизни! Глаза трезво засекали действительность, а пылкое воображение лихорадочно пыталось приукрасить ее. Вопреки очевидности. Столь прекрасное тело не может быть мертвым, глаза в тот первый вечер, а потом и на набережной вчера, а главное во время «праздника созерцания» не могли же лгать! И то, что она пришла, то есть, возможно даже, решилась – что-нибудь да значит! – убеждал я себя настойчиво. Однако видел перед собой вялую, замедленную, словно спящую первую фрейлину (заколдованную, погашенную опять!), и не ощущал никакого – ну, ровным счетом никакого излучения от нее! Ах, совсем, совсем не так было у нас с индианкой!
Тем не менее, быстро я начал готовить стол – ставить бутылку с вином, фрукты, конфеты, стаканы… Но она, с тоской посмотрев на все это, сказала вдруг:
– Знаешь, сейчас я хочу только спать. Давай поспим сначала.
«Сначала»! Это, конечно, толкнуло мое сердце волнением, однако все вместе, сказанное ею, повергло еще глубже в пучину печали. «Спать! Сейчас – спать?!» – негодующе взвилось во мне. Однако трезвый рассудок спокойно ответил, что это, напротив, вполне оправданно, что обида никак не уместна, что она ведь пришла, а погода всегда сильно действует и на меня. Зачем же тужиться понапрасну? Не лучше ли действительно сначала поспать?
– Хорошо, – сказал я, изо всех сил пытаясь скрыть обиду, досаду. – Давай.
И, как вчера, мы сдвинули рядом две кровати, соорудив просторное «царское» ложе. Она тотчас разделась и с облегчением легла. А я из принципа – хотя и лег тоже – даже не прикасался к ней. Почти тотчас она уснула…
Я лежал рядом с этой молодой девушкой, пришедшей на торжественное для себя событие – на свадьбу нашу перед лицом природы, на великий, единственный в жизни праздник, важнейший из праздников! – решившейся, скорее всего, на это, а сейчас, тем не менее, крепко спящей, и разные чувства владели мною.
Обида, волнующее ожидание несмотря ни на что, воспоминание о цветке и лице Мадонны, нежность, недоумение, желание снова понять, разобраться, решить, как нужно себя вести, досада…
Да, я понимал, что погода действует на нее, что она, разумеется, не нарочно, а даже мудро, ибо какой же смысл заниматься столь ответственным делом в
