Эдуард Лимонов - Великая мать любви
За дальностью расстояния, буква "S" как известно далеко отстоит от буквы "А", я плохо расслышал в чем его обвиняли. Несколько раз я различил слово wife - жена. Я предположил, что по-домашнему выглядящий, усатый таракан Аркочча напился и избил свою wife. - Guilty or non-guirty?- скоро вопросил судья. - Виновен, ваша честь! - взревел Аркочча и низко поклонился судье. Стукнув неизвестно откуда взявшимся молотком по столу, судья выкрикнул - Штраф 90 долларов!- И лишь через мгновение, как бы подумав добавил: - Или три дня тюрьмы! Аруна! Аркочча мычал еще что-то, но его уже влекли в нужном закону направлении полицейские, а полис-женщина, точно таким же манером, прицелившись между талией и подмышками, ухватила и буксировала пред очи судьи тело Аруны.
При выходе из пределов буквы "О", процедура очевидно показалась судье медленной. Может быть решив расправиться с нами одним ударом, он встал и навис над кафедрой. Во все более ускоряющемся темпе стал дирижировать полицейскими. "Клянусь говорить правду и только правду-. Виновен или невиновен?" - сыпалось горохом. "Штраф 90 долларов..." "Нет денег заплатить штраф? Три дня тюрьмы..." "Штраф
50 долларов..." "Штраф 90 долларов..." "Невиновен?" - судья остановился и с сожалением поглядел на черного паренька в ярких одеждах, смело глядящего на него. Взвесил паренька взглядом: "Сядьте в зал!" Избавившись от барьера, преграждавшего ему бег к букве "Зэд", судья возобновил бег: "Клянусь говорить... Виновен или невиновен?.. Штраф 90 долларов..." Девяноста было его любимой цифрой. Только несколько штрафов были выше или ниже девяноста долларов.
Мне показалось, что я понял их замысел. Они отобрали народ с преступлениями моей категории: "поскандалил с женой", "дал соседу по физиономии", "мочеиспускался в сабвэе"... и суют нам всем быстренько девяносто долларов штрафу или несколько дней тюряги (совершившие более серьезные преступления остались сидеть в зале?). Может быть городу не хватает денег до круглой суммы во столько-то сотен тысяч? И я попал под финансовую облаву?
Все меньшее количество ярдов отделяло меня от светлых глаз судьи, от бледных англосаксонских лица и рук его. У судьи, я теперь мог разглядеть, была нежная кожа человека, никогда не атакованного стихиями, ну разве только он несколько раз нерасчетливо попал под дождь... Я попытался представить себе жизнь рыжего молодого человека в судейской рясе - мантии, начинающего жиреть и лысеть молодого человека. Подобно моему боссу, мультимиллионеру, он вне всякого сомнения родился в каком-нибудь Спрингфилдсе, штат Массачуэтс, в Новой Англии, среди зеленых холмов, в старом доме из старого дерева. Предки судьи сделали за него всю черную работу, как и предки моего босса... Судья был болезненным младшим сыном землевладельца. Болея, рыжеволосый мальчик любил читать. Может быть даже любящая "мазэр" будущего судьи, зная безмерную любовь мальчика к книгам, переносила в дни болезни его кровать в библиотеку. Не одна, конечно, тащила "мазэр" кровать, но с помощью старого слуги и нескольких молодых слуг. Из окна библиотеки мальчик мог наблюдать пасущихся на холме баранов или же сельскохозяйственных рабочих, трудящихся на маисовом поле, в то время как на одеяле перед ним покоилась книга в золотом тисненном кожаном переплете, с яркими картинками, Жюль Верн может быть, подводные приключения...
Но мальчик выздоровел, на нашу голову, я оглядел народ в зале "103", и вздохнул... окончил Иельский, или Принстонский или Гарвардский университет, и путем естественного течения обстоятельств, стал судьей. Он, и это видно по его брезгливому выражению лица, не любит сегодняшний этап своей карьеры, и мечтает, путем опять-таки естественного течения социальных обстоятельств сделаться в свое время Верховным, старым и мало занятым судьей. Судья может и неплохой человек вне здания суда,- но он старается не смотреть на нас, так как мы - плесень и отходы супер-города неприятны, некрасивы, подобны мусору и асфальту. Вообще-то судья не очень жалует людей,
даже людей своего класса, и предпочитает общаться с книгами. Когда он доберется в сияющие сферы Верховного Суда, он будет общаться только с книгами...
На меня он поглядел. Интеллигентские очки, прическа, апельсиновая (непристойного цвета с точки зрения судьи) дубленая шубейка, - весь мой облик слуги из хорошего дома и мое мелового цвета, как всегда зимами, лицо, - остановили его внимание. Мне даже показалось, что я уловил в его блеклом взгляде слабый, очень слабый и одинокий лучик симпатии.
- Клянусь говорить правду и только правду... - поклялся я. Он не ограничился "Виновен, невиновен?", он обратился ко мне с распространенной фразой, выделив меня, клянусь, среди других обвиняемых. - Признаете ли вы себя виновным в том, что уринировали в сабвэе на 59-й станции?
- Да, Ваша честь, я признаю себя виновным в том, что уринировал в сабвэе в четыре часа ночи. Я виновен, ваша честь, и я извиняюсь... Невзирая на слабый лучик симпатии, я не стал искушать судьбу и не пожаловался ни на искажение моей фамилии, ни на фальсификацию места, где я уринировал. Вызов брошенный мной закону состоял лишь в том, что я обозначил время действия: четыре часа утра. Судья уже сам должен был догадаться, что писание в четыре часа утра - куда меньшее преступление, чем писание в семь часов вечера.
- Без штрафа! - сказал судья и стукнул молотком. - Идите, и больше не повторяйте этого, - добавил он без улыбки.
- Большое спасибо, Ваша честь! - Стараясь не глядеть вокруг, я выбрался из зала "103" и из здания суда. На Вест Бродвее я глубоко вздохнул декабрьский воздух и пошел к Канал-стрит время от времени останавливаясь и произнося: "Я - белый! Я - белый!" - с большим удивлением. В первый раз в жизни я осознал какого цвета моя кожа. Такого же цвета как у судьи, белая, она сберегла мне 90 долларов.
ОБЫКНОВЕННАЯ ДРАКА
Он ударил меня первым. Он был прав. Я уже некоторое время обижал его, называя всяческими матерными словами по-английски. Я называл его mother-fucker и "хуесос" и еще другими. Но если начать эту историю с головы, а не с хвоста, - я был прав. Ибо до этого он снял с Мишки очки, говнюк.
Вообще-то если вернуться к пункту зиро истории, мы с Мишкой-типографом вылезли из метро у Лехалля уже вдребезги пьяные. Мы приехали из банлье, где в русской типографии была в этот день закончена моя новая книга. Мы обмыли книгу в компании издателя и рабочих (шампанское и виски), выпили в кафе у станции белого вина, и купив в супер-маршэ бутыль кальвадоса, сели в поезд. Так как никогда не знаешь какая книга будет последней в твоей жизни, разумно праздновать выход каждой.
Десять копий малютки, затянутые в пластик, лежали у моих ног на полу вагона RAR линии В, бутылка кальвадоса переходила из рук Мишки в мои, и обратно. Челночные, знаете, движения совершала. У станции Бурж-ля-Рейн Мишка предложил мне купить судно, чтобы бороздить на нем моря и океаны, одновременно не бездельничая, но совершая необходимые кому-то торговые рейсы. - А хуля еще делать в жизни?... - сказал Мишка. - Я не собираюсь работать типографом до конца дней моих. На хуя я тогда уезжал...
- Правильно, - одобрил я. - Купим списанный миноносец. Я слышал, что можно задешево купить списанный военный корабль. - Не может быть, воскликнул Мишка.
- Может. И знаешь почему задешево? Потому что его никуда на хуй не применишь, военный корабль. Помещения на нем мало, все стиснуто до предела, дабы вместить как можно больше орудий и припасов к ним. И никакого люкса на военном корабле. Народ же, покупающий бато, ищет прежде всего люкса, чтобы рассекать южные моря в компании красивых блядей, развалясь на диванах в больших каютах с веселыми окнами. Чтобы возить на нем грузы, экс-военный корабль тоже не особенно пригоден, много в него не загрузишь. А нам он как раз будет впору.
- Но если невозможно возить на нем грузы..., - начал Мишка. - Мы будем курсировать вдоль берегов и обстреливать города и деревни, - я захохотал. Часть населения вагона доселе обращенная ко мне затылками, встревожено сменила их на бледные осенние лица.
- Почему ты, Лимонов, хочешь обстреливать города и деревни?, - Мишка глядел на меня как строгий, но втайне гордящийся взбалмошным анархистом-учеником, учитель. По-моему ему самому хотелось обстреливать населенные пункты, и он лишь стеснялся своих сорока восьми лет.
- Не знаю..., - начал я. Но решил раскрыться перед Мишкой. Я давно уже ни с кем не говорил на "эти" темы. Для этих тем нужен был специальный человек, а специальный человек не подворачивался. Может Мишка как раз и есть специальный человек? - Надоело мне быть цивилизованным, притворяться смирным, кастрированным. Сколько можно. Мишка! Жизнь укорачивается, а где сильные ощущения? Где удовольствия борьбы? Жить в цивилизованной стране как находиться в хорошем психиатрическом госпитале, надеюсь ты уже понял... Сытно, тепло но тысячи ограничений... И строго следят за тем чтоб ты не возбуждался. Но возбуждаться - и есть жизнь, Мишка! Хочу возбуждаться... Во мне дух горит и не погас с возрастом, даже жарче горит, разрывает меня. Ты думаешь я хочу почтенным соней-писателем жизнь окончить? Активно не хочу... Следовательно Давай будем иметь в виду нашу мечту. И станем к ней двигаться." Мишка глота-нул кальвадоса и отер рот тыльной стороной ладони. Поезд мягко подскользнул, и пиявкой прилип к платформе станции Аркуэль-Кашэн. Я знал об этом городе-спутнике Парижа только то, что его муниципалитет сплошь состоит из коммунистов. И что на Пасху 1768 г. маркиз де Сад устроил здесь дебош с вдовой кондитера, которая заложила его властям.
