Игорь Куберский - Пробуждение Улитки
– Ты знаешь, у нее способности к живописи, – звонила мне Улитка. – Только к абстрактной. У нее такое чувство цвета... Я учу ее, как пользоваться красками. Мы вместе будем писать картины – она начинает, я заканчиваю. Ты ведь все время занят... Она хорошая, добрая, она мне совсем не мешает. Только надо ей другую работу подыскать. Она же на кондитерской фабрике, по восемь часов на ногах с этим кремом, с тестом... А мужики там отнимают у девчонок коньяк, который на торты идет. У нее все время неприятности. Я говорю – уходи. Не ходи на работу, и все. Пусть будет прогул. Пусть увольняют. Хоть по статье. Ей же восемнадцать лет. Она эту трудовую книжку выбросит и другую заведет... Мамаша ее – тоже мне! Эксплуатирует дочь. Сама устроилась на тепленькое местечко – сторожит что-то два раза в неделю за девяносто рублей. А дочь должна сто восемьдесят приносить. Я с мамашей уже говорила. Ой, знаешь, у нее прямо страшно. Пустая квартира. Представляешь, совсем пустая. Ванной комнаты нет. Одна жалкая облезлая раковина на кухне. С мужем она развелась, но он живет тут же, в другой комнате. Муж – пьяница, он тащит у них что ни попадя и пропивает. Мамаша счастлива, что я за Несси взялась. Уже клонит к тому, чтобы я ее и содержала... Ну и родители. А Несси привязалась ко мне, как собачонка. Куда я, туда и она. Я ей говорю: я тебя сделаю настоящей женщиной. Введу ее в круг хороших людей. Надо мне ее с кем-нибудь познакомить. Ей замуж надо. Она из тех, кому нужно замуж. Одна она погибнет. Она без хребта, без характера. Куда поманят, туда и идет. Я чувствую ответственность за нее. Надо ее сводить к Диме. Пусть посмотрит его коллекцию – пора ей приобщаться к красивому. А он пусть тоже подключается к ее воспитанию.
Теперь часто, когда я звонил Улитке, она говорила: «У меня Несси».
– Она не мешает тебе?
– Нет, что ты.
Жених все не подыскивался. Тростник, друг Бадри, Несси не прельстился. «Слишком большая ответственность, – вроде бы сказал он. – Я не могу это взять на себя». Зато Дима проявил активность.
– Ты зря волнуешься, – говорила мне Улитка. – Он ей ничего плохого не сделает. Он же импотент. Женщины ему не нужны. Ему лишь бы покрасоваться в ее компании да глазки построить. Он ей как папаша. Водит по музеям, на выставки... объясняет. Она его слушает.
Вдруг позвонила сама Несси и попросила о встрече.
– Зачем? – не очень вежливо спросил я.
– Просто так, – сказала она. – Мне плохо...
– С Улиткой поссорилась?
– Не знаю... – замялась она.
Я встретил ее у метро, и мы пошли пешком по майскому теплу, заглянули в кафе. Я заказал два кофе и пирожные. От пирожных она отказалась:
– Я сладкое не ем.
– Так зачем я тебе понадобился?
– Не знаю... Просто так... – Несси хохотнула.
– Так что у тебя с Улиткой?
– Ничего.
– А что плохо? Дома? На работе?
– А... там всегда одинаково.
– Петька бросил?
– Я сама его бросила. Надоел.
– Кто же у тебя теперь?
– А... всякие там. Армянин один... фотограф. Позвал фотографировать. А потом в постель потащил. Противный такой. Жениться, говорит, на тебе хочу.
– Ты что, переспала с ним?
– А что делать... – Несси хохотнула.
– Он же противный.
– Да нет, ничего себе.
– Зря... – сказал я. – Тебя там вроде воспитывают – Улитка, Дима. Дима к искусству приобщает, мне Улитка рассказывала.
– Ну, конечно, к искусству... – хмыкнула Несси. – Она только с ним познакомила, он сразу полез. Мы в ресторане были, а потом втроем к нему пошли. Пьяные были. А потом я вижу – Улитки нет. А он лезет на меня, совсем заколебал. Я вырвалась и побежала вниз. А она уже в такси садится. Я как закричу: «Улитка, не бросай меня!» А она все равно уехала. А Дима догнал и вцепился...
– И ты вернулась к нему?
– Еще чего... Я пошла пешком. У меня денег не было. Дошла до Улитки. Она меня не пустила. У нее был Бадри. Она дала мне денег на такси и дверь захлопнула.
Дальше я слышал плохо.
– Ты что такой? – спросила Несси. – Ты что, любишь ее?
– Не знаю, – сказал я.
– А я тебя люблю, – сказала она и хохотнула.
Про Бадри Улитка рассказала сама:
– Он у меня целую неделю жил. Я придатки простудила, и он колол меня через шесть часов антибиотиками. Он знает мои болячки. Замучился, бедный, у него сессия, а тут я, старая больная кляча.
И я не посмел ни слова ей сказать. Но история Несси не шла у меня из головы, и я сам ей позвонил.
– Хочешь, я к тебе приду? – сказала она.
– Нет, лучше погуляем, – сказал я.
Мы пошли в то же кафе, но оно было закрыто, и мы вышли на берег залива. Дул свежий, но теплый ветер, засинивший болотно-оливковый цвет Невской губы.
– Почему ты не хочешь, чтобы я тебя любила? – спросила Несси.
– Потому что я старый, – сказал я. – Через десять лет я буду совсем седым и старым, и ты меня бросишь. А я не хочу, чтобы меня бросали.
– Ты просто любишь Улитку. Она лучше меня.
– Любишь – не любишь... Лучше расскажи про себя.
– Ты для этого меня позвал?
– А ты хочешь, чтобы я, как Дима, к тебе полез?
– Уй... он такой мерзкий. А Бадри красивый.
– Ты что, познакомилась с ним?
– Угу. Мы провожали Улитку на эту самую, на йогу. А потом вернулись к ней. У Бадри есть ключ. Я думала, что мы будем целоваться, а он это... он взял меня на руки и отнес на диван. Постоял, посмотрел и сел на пианино играть. Он сказал, что меня не тронет. А мне хотелось.
– Ты бы его полюбила?
– Да... Но он любит Улитку. А она на нем висит: «Мой Бадри, мой Бадри...»
И снова потемнело у меня в глазах. Это крокодил солнце проглотил.
– Ну вот, – сказал я мертво, – а ты собираешься меня любить...
Бедная Несси, никому мы с тобой не нужны.
– Ты что, разочаровалась в Улитке? – спросил я на обратном пути.
– Немножко. Я думала, она лучше. Она меня больше не пускает к себе. Говорит, что я ей мешаю. Она снова с Лилькой.
– Ты все там же, на кондитерской фабрике?
– А где же еще... – хохотнула она.
– Улитка вроде хотела помочь.
– Сейчас... поможет она... Ей некогда, она с Бадри.
– Что, правда тяжело?
– Спрашиваешь... Сам бы попробовал. Еще мужики пристают...
– Коньяк просят?
– Ко мне пристают. А скажешь «нет» – изобьют. У нас там только урки работают.
– Ты же одна, а их много.
– Не, не одна. И к другим девчонкам пристают. Только ко мне больше, – Несси хохотнула.
– Ну, так позови начальство, милицию.
– Зачем? Мне его жалко.
– Кого?
– Женьку. Он два года отсидел. А теперь его не прописывают. Он детдомовский. Он совсем один. Ночью он мне говорит: «Маленькая моя, маленькая моя». Жениться хочет.
– А ты?
– Не, я его не люблю. Он пьет. Когда выпьет, лучше ему не попадаться. А так он добрый. Я один раз его пожалела, а теперь он проходу не дает.
А Улитка, давясь от смеха, рассказывала мне очередную историю, из которых и состояла ее жизнь – жизнь как сумма историй, роман, разбитый на главы; интересно, где помещался я – в отдельной главе или же был одним из сквозных героев? Я слушал ее, но уже не так внимательно, как раньше. Часть меня отделилась и существовала теперь в стороне, наблюдая за мной, за Улиткой, и намерения этой отделившейся части были мне не вполне ясны. С этим успеется, говорил я, отодвигая эту часть плечом, но странно – то, что она была теперь у меня за спиной и в любой момент могла понадобиться, грело меня. Я стал спокойней, чем раньше, спокойней и уверенней.
Улитка собирала истории, а я начал собирать ее недостатки. Она не хотела учиться, она мало читала. А как она относилась к людям? К своим бесконечно сменяющим одна другую подружкам? Нуждалась в них? Но легко и расставалась. Без сердечной боли. Да полно, любила ли она кого-нибудь? Умеет ли она любить? Она окружает себя одноклеточными, чтобы быть царицей бала, инфузорией в туфельках, принцессой простейших, – она окружает себя одноклеточными, потому что они глупы и добры. И она ими помыкает. А кто я? Тоже простейший? Или не совсем, потому-то ей непросто, неуютно со мной. Я для нее как укор, как соломинка в глазу. Я свидетель ее прожигания жизни – я один из всей ее гоп-компании понимаю, что она прожигает жизнь. Ей приходится оправдываться передо мной. Ей со мной не в кайф.
И я решил с ней поговорить, но она почувствовала и ускользала, переводила все на шутку или вдруг ни с того ни с сего принималась что-то увлеченно рассказывать – то бишь заговаривать зубы. Но тема повисла в воздухе, в паузах молчания заявляя о себе, и по выражению Улиткиного лица я видел, что она догадывается, о чем я молчу. Впрочем, что мне было до ее недостатков... Если б не Бадри, если б не он...
Однажды днем я сидел у нее, когда он позвонил. «Вы чувствуете друг друга». Улитка отвечала уклончиво, стремясь поскорее свернуть разговор. Для этого был наработан прием – начать что-нибудь рассказывать. Пусть невпопад. Но ревнивец Бадри учуял постороннего.
– Да, не одна, – ответила Улитка, стараясь быть честной.
