Гаджимурад Гасанов - Зайнаб
Зайнаб внутренним чутьем определяла, кто ей друг, кто враг. Она их мысленно распределяла по одну и по другую сторону баррикады. От врагов она держалась на расстоянии, от них уберегала и друзей. Недруги тоже настороженно обходили ее, старались не попасть ей в глаза.
Двери сакли ашуга Рустама были распахнуты. Любой, кто переступал порог его сакли, там находил душевный прием. Рустам с дочерью своих посетителей часто угощали стаканом чая. А наиболее нуждающимся Зайнаб давала мерку муки, угощала тем, чем они богаты. Когда гости после концерта уходили, отец с дочерью провожали их со всеми горскими почестями. Как говорят, у одаривающего человека рука никогда не скудеет. Поэтому в сакле слепого музыканта никогда не иссякал кусок хлеба, в очаге огонь.
Песни Зайнаб являлись своего рода щитом, водоразделом, разъединяющими ее от враждебного мира, ее отдушиной, внутренним миром, стремлением к тому, к чему ее душа тянулась. Она часто тосковала по Муслиму. Горский этикет до замужества не позволял девушке встречаться с любимым. Огромным препятствием в их любви являлись соперницы, которые ей не давали свободно дышать, соперники Муслима, которые в нее были слепо влюблены. Зайнаб могла видеть Муслима у себя в сакле только среди почитателей ее таланта, во время представления концертной программы в сельском клубе. Понимая, что за ней и Муслимом следят десятки глаз, она умело прятала свои тайны, девичьи тревоги. Зайнаб была страстной, чувствительной натурой. Она в душе беспрестанно боролась со своими противоречивыми мыслями, бунтарским характером.
Когда Муслим из-за своей занятости долго не мог посещать саклю дяди Рустама, Зайнаб грустила, а по ночам, когда все засыпали, горько плакала. Ее сердце разъедала тоска, тревога за их судьбу подтачивала ее нервы. Она знала, многие девушки в селении сохли по Муслиму. Она боялась, любая из них может его сбить с толку, окрутить.
Зайнаб как не старалась держать свои страхи, тревоги в глубине сердца, разве от родного отца такую тайну утаишь? Отец по тембру голоса дочери, настроению, характеру исполняемых песен безошибочно определял, что случилось с дочкой, что ее радует, что тревожит, перед кем распахивает свою душу, перед кем замыкает. Отец чувствовал, как радуется дочка, когда к ним в саклю заглядывает сын покойного Рамазана и вдовы Сельминаз. Как она злится, когда еще издалека слышит скрип хромовых сапог задиры Мурсала, когда он переступает порог их сакли.
При появлении Муслима слепой ашуг чувствовал, как начинала светиться его дочка. Голос ее менялся, начинал звенеть как серебряный колокольчик. Она беспрестанно вбегала и выбегала из своей комнаты, за вечер несколько раз меняла наряды. Она пела так страстно, в песню вкладывала столько нежности, любви, что под гипнотизирующим ее голосом присутствующие на концерте замирали. Все понимали, ради кого Зайнаб так старается. Создавалось такое впечатление, что под воздействием ее чарующего голоса рассеиваются грозовые облака, небо очищается, из-за облаков выглядывает солнышко. Ее голос звучал так ласково, так страстно, порой он становился таким волнующим, душераздирающим, что слепой отец боялся, вдруг у дочери от нахлынувшего счастья не выдержит сердце. Он чувствовал, как быстро меняется климат в сакле, как он заполняется теплом, любовью. Будто под воздействием песни Зайнаб стены сакли обогревались, границы контура села становились шире.
— Салам алейкум, дядя Рустам, — после концерта Муслим подошел к старику и протянул крепкую жилистую руку.
— Ваалейкум массалам, сынок, — усадил рядом с собой Муслима. — Что-то ты в последнее время стал забывать старика Рустама. Живы ли твои домочадцы, тучнеет ли твой скот, хорошо ли подкован твой скакун? — слепой музыкант каждый раз, встречая сына покойного Рамазана, соблюдал этикет дагестанского гостеприимства.
От таких теплых слов дяди Рустама у Муслима на душе становилось тепло и уютно.
— Спасибо, дядя Рустам, — вежливо отвечал Муслим. — Все домочадцы живы и здоровы, скот тучнеет, скакун крепко держится на ногах. Забывать Вас, нет! Я никогда не забуду Вашу заботу обо мне. Просто много дел накопилось…
— Я понимаю, тебе нелегко с больной матерью. Кроме того от зари до зари надо работать в колхозном поле. На твоих плечах лежат и домашние заботы…
— Ничего, — дядя Рустам, — работа мне не в тягость.
— Я знаю, ты молодец. Доченька, — он мягко кликнул дочь, находящуюся в соседней комнате, — собери на скорую руку что-нибудь поесть. Видишь, какой гость, какой дорогой гость к нам заглянул!
— Дядя Рустам, не беспокойтесь… Я сыт, — сконфуженно извинялся Муслим.
— Пока со мной не оведаешь кусок хлеба, никуда не пойдешь, — Рустам крепко держал его за руку.
Зайнаб лопалась от желания заглянуть в кунакскую комнату. От волнения сердце чуть не выскакивало из груди. Но ей этикет горянки запрещает это, поэтому она всеми силами удерживала себя от опрометчивых шагов.
— Хорошо, папочка, — серебряным колокольчиком зазвенел голос Зайнаб, и, тихо что-то веселое напевая под нос, засуетилась у очага.
Муслим с дядей Рустамом сели на тавлинский тулуп. Зайнаб с белой холстовой скатертью забежала в кунакскую комнату, от смущения вся алая постелила перед ними, принесла чайник, стаканы и выбежала вон. Муслим разлил чай по стаканам. Он со стариком за приятным разговором опустошил ни один стакан душистого чая из мяты. Любознательный старик за чаем получил все фронтовые сводки, разузнал новости района.
Зайнаб каким-то чутьем угадывала, когда Муслим предположительно собирается их навестить. К его приходу в кострюле отваренным держала мясо, на столе — раскатанное и разрезанное на квадратики тесто. Оставалось только тесто бросить в кипящий бульон. Так, за короткое время, она успевала угощать любимого хинкал с чесноком, испечь чуду из кислого молока и горных трав. А отец из своих запасов в глиняном кувшине доставал холодное пенистое виноградное вино.
Ашуг Рустам знал, что его дочка и Муслим давно горячо, нежно любят друг друга. Ему всегда нравился этот смекалистый, трудолюбивый парень. И он рад, что его дочка тянется к нему. Но Муслиму редко удавалось выкраивать время на встречу с любимой. Ему в поте лица приходилось зарабатывать кусок хлеба для своей семьи. За больной матерью нужен хороший уход. Она нуждалась в драгостоящием лечении. Поэтому Муслим с раннего утра до позднего вечера работал на колхозном поле, отрабатывая трудодни: пахал землю, сеял, убирал хлеб. Он не меньше других своих сверстников желал слушать песни Зайнаб, виртуозную музыку ашуга Рустама. Но семейные обстоятельства не часто позволяли ему быть рядом с любимой, наслаждаться ее голосом.
А когда Муслим находил время для встречи с любимой, по пожелтевшему лицу, покрасневшим от слез глазам, темным кругам под ними видел, что Зайнаб по ночам плачет, тоскует по нем. От чувства вины на его душе становилось еще тяжелей.
Муслим пришел в саклю дяди Рустама и в следующий вечер.
Зайнаб никак не ожидала такого поворота. Как только в проеме входных дверей сакли обозначился профиль его лица, она от счастья засияла. Куда исчез ее тоскливый взгляд, жгучая боль в груди? Она с любовью взглянула на него, кокетливо приподняла подбородок, дугами затянулись лучистые брови, огнем заиграли глаза. Ее лицо засияло, чуть припухлые алые губы расцвели алыми бутонами, показывая ровный ряд жемчужных зубов. От перемены настроения Зайнаб на душе Муслима стало так светло, что он тут же позабыл о семейных проблемах, о которых собирался говорить с дядей Рустамом.
От неожиданно нахлынувшегося счастья в сакле стало светлей; ее голос зазвенел как бокал с вином; плечи расправились; невольно выпятила грудь, какетливо приподнялась голова; к ней вернулась осанка гордой, изящность принцессы. Она, не находя места, где прятаться, весело смеялась, бегала из комнаты в комнату. Ее чарующий голос весь вечер будоражил сердца молодых ребят и девчат. Ее щемящие душу песни под волшебное звучание чунгура до поздней ночи разносились по горам, долам.
В этот вечер чарующий голос Зайнаб согревал сердце не одного Муслима. Здесь находились джигиты, которые за один взгляд, за одно прикосновение руки Зайнаб отдали бы ей все, что у них есть. Песни Зайнаб являлись живительным нектаром для многих сельчан. Они вдохновляли тружеников села: чабанов, пастухов, пахарей, косарей, тех, кто недавно с фронта получили похоронки на погибших братьев и отцов.
Слушая песни Зайнаб, люди на время забывали о своем горе, военных неудачах Красной Армии, беспрерывно угнетающем их голоде, непосильном труде на колхозных полях.
Голос Зайнаб звучал из приземистой сакли ашуга и волшебной птицей поднимался на высокие горы, летел в бескрайние долины, мириадами разноцветных бриллиантовых бусинок дрожал на травах, листьях деревьев, лепестках цветов. Звуки песен каплями дождя оседали на головы горных вершин. Они становились брызгами волн моря, семицветными радугами, перекидывающимися от одного края пропасти на другой край. Они вешними водами с ледяного зазеркалья гор с грохотом скатывались в глубокие ущелья, становясь тучными туманами, клокочущими водопадами. Ее песни в сомкнутых рядах земляков плечом к плечу сражались на фронтах с немецко-фашистскими ордами.
