Игорь Куберский - Америка-Ночки
– Ты что, не пойдешь? – слегка удивлена она.
– Я еще не готов.
Она кивает – для нее такие вещи не пустой звук.
Солнце, птицы поют. Из раскрытой двери слышен органчик и нестройных хор прихожан. Надо радоваться каждому цветочку, каждому ручейку. На светло-охристой стене церкви качается тень пальмы, похожая на водопад. Нет, это мое сердце куда-то падает.
Наконец просветленная паства начинает вытекать на крыльцо и я, не выдержав, сажусь в машину. Мне кажется, что вот-вот я увижу Крис. Но все ее нет. Может, там не ее «линкольн»?
Появляется Стефани, и мы наконец уезжаем.
– Тебе привет от Каролины, – говорит она. – Спрашивала про тебя.
– Спасибо, – отвечаю. – Где она сама теперь живет?
– Там же, у Кристины Тилни.
Я хочу спросить, была ли в церкви Кристина, но рот мой не открывается.
* * *И снова утро. Дотти почему-то вдруг подобрела. Не закрыла на ключ свою комнату – а в ней телевизор. Заходи, Петер, – смотри. Показывают Парад Роз в Пасадене. Колесницы в цветах. На одной – настоящий мини-бассейн. Пара загорелых идиотов в плавках поочередно сигают в него с искусственной пальмы. А я сон видел. Зима в моем городе Питере. Тихо падают маленькие серебристые снежинки. Сенная площадь. Масленица. Мужик на гармошке играет. Праздничная толпа. Говорят по-русски. И у меня от этой клюквы слезы на глазах...
Вышел на крыльцо – вдыхаю горчащий воздух. Слышу, звонит телефон – возвращаюсь, снимаю трубку, по-русски говорю «алло», чтобы не задавали мне лишних сложных вопросов, но в трубке молчание, а потом гудки. Сделал себе растворимый кофе – спер вчера в очередных гостях одноразовый пакетик. Сижу на крыльце, жадно прихлебываю, отгоняя от губы корочку доморощенного лимона. Рядом уселся кошарик – задрав веслом ногу, вылизывает себе что-то. До сих пор никто точно не знает, он это или она. Слышу, как внизу, на нашей улице остановилась машина, тихо хлопнула дверца, кто-то поднимается по нашим ступенькам. Кроме Дороти или Стефани больше некому. Готовлю шутливую рабскую фразу, типа «давненько не виделись», вытягиваю шею и вижу... Вижу Крис. Она поднимается навстречу и лицо у нее такое, будто сейчас упадет в обморок. Я медленно встаю с чашкой в руке...
– Здравствуй, Петр, – говорит Крис, – рада тебя видеть.
– Здравствуй, Крис, – говорю. – Я тоже рад.
– Ты один?
– Да, – говорю. – Стефани на работе. И Дороти.
– Дороти?
– Ее подруга. Они тут вместе живут.
– Можно войти?
– Конечно, – говорю я.
Крис сама открывает дверь, входит. Я следом. Поставил чашку на стол. Стою и жду. Или просто стою. И не жду.
– Я пришла... – говорит Крис, и трет руки, будто они у нее замерзли. – Я пришла, чтобы сказать... Чтобы извиниться... Нет, не извиниться... – она с мольбой смотрит на меня, чтобы я помог ей закончить фразу, или чтобы ей не надо было заканчивать.
Меня бросает в жар, а потом в холод, и вдруг я начинаю видеть то, что еще минуту назад не видел никогда. Я вдруг вижу, как просто и понятно устроен мир – он держится на человеческой приязни, сердечном тепле и участии в жизни друг друга. Как я мог прожить столько лет и не понимать этого. Потом я вижу самого себя, все свои жалкие озлобленные мысли, которые, как бесы, облепили меня и таскают туда-сюда без цели и продыха...
– Крис, – тихо говорю я, будто очнувшись после тяжкого безумия, бреда, болезни. – Крис, я ждал тебя.
Со стоном, КАК ТОГДА, она вскидывает руки, делает шаг, и ее губы слепо тычутся в мое лицо, глаза, волосы, шею, будто хотят вылепить меня из поцелуев. Она смеется, плачет, пытаясь поцеловать мне руки, и расстегивает пуговицы рубашки на мне.
– Пожалуйста, Петр, пожалуйста...
Я обнимаю ее за плечи, я хочу отнести ее на диван.
– Нет, Петр, – говорит она, опускаясь на пол и увлекая меня за собой.
– Иди ко мне, иди ко мне, – приподняв голову, твердит она как безумная, борясь одной рукой с трусиками под поднятой шелковой юбкой.
Счастье – это такая сильная боль. Когда так высоко, что ... Нет, надо спуститься, чтобы... Нет, надо, чтобы... Мои руки находят ее груди, берут их как два драгоценных дара – это половинки земли, на которой я жил, ее раскололо одним ударом и я, лишившись опоры, лечу в пространстве. Нет, они со мной – в них тепло и покой. Они прижимали меня к себе, когда я плакал по ночам, к ним приникал я, когда был голоден, я помню их млечный вкус и свой детский сон рядом с ними. Они вскормили меня, и вот я вернулся к ним. Теперь мне ничто не страшно. Я освобождаюсь от последней преграды и погружаюсь туда, откуда меня когда-то, наложив на голову щипцы, безжалостно вытащили на этот свет. Я снова ТАМ. Я еще не родился. Я закрываю глаза.
* * *Но, оказывается, не навсегда.
Ля-соль, ля-соль, – слышатся две ноты над моей головой.
Что это я, спал? Кристина сидит рядом на полу, опершись на локоть. Тихонько издали зовет меня: Пе-тя, Пе-тя.
Я провожу рукой по своему лицу. Я чувствую слабость, мне не подняться.
– Петя, мне надо идти. Прости меня, Петя. Я приеду к тебе завтра, в это же время. Собери вещи. Не спрашивай ни о чем. Завтра, в это же время.
Я лежу и смотрю, как она выходит, тихо прикрывая за собой дверь.
Кошак, задрав хвост, успевает проскочить следом.
Вечером Стефани говорит, что что-то беспокоит ее в нашем доме, чья-то заблудшая тень, какой-то дух, мытарь.
– Я должна встретиться с ним, Пьетр. Ты мне поможешь?
Я киваю, хотя мурашки бегут у меня по спине.
– Ты вернешь меня, если что, – говорит она. – Это важно. Одной можно зайти слишком далеко...
Я не рискую спросить, что значит «слишком». Будь, что будет. Я жду развязки.
Мы сели в гостиной, взялись за руки, Стефани велела мне закрыть глаза и сильно выдохнуть. Я почувствовал, что опускаюсь вместе с ней.
– Он здесь, – услышал я ее голос.
– Кто? – спросил я, не открывая глаз и ничего не видя.
– Какой-то человек. Мужчина. Ему больно. Спроси его.
– Что спросить?
– Что он здесь делает.
– Что ты здесь делаешь? – с угрозой сказал я.
– Нет, так нельзя. Не пугай его. Он не виноват.
– Что ты здесь делаешь? – мягко повторил я и сжал руку Стефани. – Ты видишь его?
– Да, он стоит рядом. Спиной ко мне. Держи меня крепче. Я попробую...
Рука Стефани затрепетала и я почувствовал страшную тяжесть, будто мне привязали к кисти гирю.
– Держи, – повторила она и замолчала.
– У вас все хорошо, – через мгновение снова услышал я ее тихий голос. – У вас будет все хорошо. Идите с Богом. И простите нас. Прощайте.
– Все, Пьетр, – услышал я. – Вдохни и открой глаза. И не отпускай мою руку.
Я увидел перед собой бледное отрешенное лицо Стефани. Она подняла веки – ее глаза целое мгновение не узнавали меня, а потом узнали.
– Спасибо, – улыбнулась она.
И я не посмел спросить – за что.
А ночью, лежа без сна, понял – это был я. Вернее, мое второе я, Там, в преисподней. Она отпустила мне мои грехи.
* * *В одиннадцать утра внизу взвизгнули тормоза, хлопнула дверца и я услышал легкий бег по ступенькам.
Кристина. Она была в белом и светилась.
– Поехали! – радостно обняла меня. – Где твоя сумка? Черная с синей полосой. Видишь, я помню ее.
Я сел рядом и поехал, оставив кошака в доме, а ключ под крыльцом.
Мы взвились по дороге серпантином чуть ли не на самый хребет Сан-Габриэл и остановились. Далеко внизу лежала узкая голубая лужица озера. К нему почти отвестно спускались скалы. Вокруг – ни души. Воздух над вершинами гор вибрировал – будто от полноты жизни. Хотелось крикнуть – чтобы эхо летело над ущельями и каньонами и не смолкало.
– Здесь нам никто не помешает, – сказала Кристина, выключая двигатель. – У нас есть полчаса.
Она порывисто повернулась ко мне и взяла мои руки в свои:
– Прости, Петр, я вчера просто не могла с собой справиться. Я ведь думала, что ты уехал навсегда и больше не вернешься. И вдруг узнаю от Каролины, что ты здесь. Зачем она это скрывала? Не знаю, как я продержалась до вчерашнего дня. Когда ты ушел в то утро, все изменилось. Как будто я живу теперь не свою жизнь. Как будто моя жизнь зависит от того, где ты и что с тобой. Потому что я все время думаю о тебе. О тебе, о нас, как если бы мы были вместе. Не бойся сказать «нет», Петр, если ты хочешь сказать «нет». Я пойму, и все образуется. Но если... – и Крис посмотрела на меня таким взглядом, каким никогда в жизни никто на меня не смотрел. Наверное, я сам так буду смотреть в Чистилище на Архангела с весами в одной руке и карающим мечом в другой.
Я молча потянулся к ней, и все повторилось. Кроме моей слабости.
– Господи, мне тридцать восемь лет, – говорила она потом, расчесывая волосы, – а я только начинаю жить. Я даже старше тебя, Петр. Я не сошла с ума?
* * *Вечером она позвонила мне в дом своих друзей, куда перевезла жить. Хозяева уехали на месяц к родителям в Юту – оставили ей ключи. Дом – на горе. Внизу – Лос-Анджелос, а выше только вершины Сан-Габриэла.
