Игорь Куберский - Пробуждение Улитки
– Не знаю, как вы, – решил я немного разбавить сладкую тему, – а я иногда люблю шашлык, ежели еще да на свежем воздухе, да под холодное красное вино...
Улитка засмеялась:
– Ну, мы с тобой оба низменные люди, мясоеды...
А Галина живо обернулась к Алексею, видимо, заинтересовавшись его мнением о вине.
– Вино... – сказал Алексей равнодушно. – Уж лучше тогда ликер. Особенно если в конфетах. Вот в Риге продают такие, «Прозит» называются, то есть по-латыни «За Ваше здоровье». А выпить можно и без мяса. Но я вообще-то не употребляю. Разве что по праздникам, за компанию.
Ах, знал Алексей, что говорить; значит, подумал я, заинтересовался и гнет нужную линию. Поели торт, попили чаю, и Галина потянулась к Улиткиным картинам. Она переходила от одной к другой с видом завсегдатая выставок, если и не очень рафинированного, то во всяком случае прилежного.
– Как вам, нравится? – спросил я, не скрывая собственного отношения.
Галина, глянув на меня как за подсказкой, кивнула. Но впечатление ее было сложнее простого «да» или «нет», и она заговорила, осторожно подбирая слова:
– Я, конечно, не столь подготовлена, мне трудно сразу, я должна подумать, но мне нравится, хотя я не все понимаю. Наверно, тут есть особый смысл, это ведь не чистый реализм?
– Да, это реализм не внешнего, а внутреннего, – сказал я. – Скорее, психологический.
Галина послушно кивнула. Она не кривила душой – картины ей нравились, и, наверно, Улитка ей тоже нравилась, а значит – и ее родитель. На душе у меня становилось веселее.
– Какую надо иметь сложную душу, чтобы так видеть мир, – сказала Галина, обращаясь к Улитке. – Это, конечно, папино воспитание.
– Да нет, она у меня сама с детства такая, – заулыбался Алексей, по-прежнему вполоборота к Галине. – Всегда что-то там рисовала, лепила, красила. Я – ей еще года три было – волшебный ящичек такой сделал, «Карьес» называется, это был такой фантастический рассказ, там аппарат такой – Карьес, значит. Ну а я для нее вроде как игру сделал, ящик такой. Из белой пластмассы, экран с подсветкой, чтобы рисовать, внутри там лампочки разного цвета, ну, тумблеры, конечно. Хочешь – зажигай зеленую, хочешь – красную или обе там. Еще звонок приделал: нажмешь – как будто в дверь звонят. Очень это дочке нравилось, она сама к себе, значит, в гости ходила. Позвонит и говорит: «Здрасте». – «Здрасте». – «Как поживаете?» – «Спасибо, хорошо», – и так далее. Дитя, в общем. А сбоку дырочки для карандашей, фломастеров. Любила она с этим ящиком возиться, с «Карьесом» то есть.
– Вот видите, – сказала Галина, – а вы говорите, нет папиного воспитания. Это вы и разбудили ее фантазию, ее воображение.
– Ну, не знаю, – зарделся Алексей, – может, и разбудил. А может, она меня разбудила. Вот когда она музыкой стала заниматься, я рядом пристроился. Ноты выучил, гаммы там, пробую теперь кое-что.
– Ой, папа, сыграй нам! – воскликнула Улитка.
– Да нет, чего там, – смутился Алексей, – я не для того говорил.
– Сыграйте, Алексей Сергеевич, – сказала Галина, голос ее прозвучал мягко, сердечно, и сам ее взгляд потеплел, а собачка на ее плечах вроде тоже повеселела.
Алексей поломался чуток и сел за пианино. Он положил на клавиши свои огромные, как два камчатских краба, рабочие руки, вздохнул и заиграл, наклоняя голову то к одному, то к другому плечу. Это была первая часть «Лунной сонаты» Бетховена – адажио. Вообще-то она по силам и ученику второго класса музыкальной школы, но едва ли Галина знала это. Она сидела неподвижно, с широко раскрытыми глазами, и я почувствовал, что мы с Улиткой здесь лишние. Они уже вступили в диалог. Вот так он ей будет играть по вечерам. А она вот так слушать. Тем временем Алексей добрался до знаменитой темы адажио – повторяющемуся, как вздох, соль-диезу в правой руке: «там-та-там», – однако он не просто нажал клавишу пятым пальцем, то есть мизинцем, а прибавил еще от себя нечто вроде фигурато: «турулям-та-там», как бы подпуская моцартовской беспечности в бетховенскую меланхолию; мы с Улиткой переглянулись, с трудом сохраняя строгую мину, но Галина слушала серьезно, вскинув подбородок и стиснув пальцы на груди; Алексей снова сделал свое «турулям» и покатил дальше триолями, слева направо и назад, как будто формировал железнодорожный состав на сортировочной станции. Не помню уж зачем, я вышел в коридор, и Улитка выбежала следом, оставив их одних.
– Иди назад! – зашипел, замахал я руками. – Неудобно!
Улитка – рот до ушей – послушно закивала, но жажда поделиться впечатлением была в ней сильней правил этикета:
– Ой, она такая смешная! И этот, как его... песец!
– Я дико извиняюсь, я сам не знал.
– Ничего, они вроде друг другу нравятся...
– Иди... иди...
– Щас... Только надо бы их выпроводить. Пусть погуляют, поговорят...
– Так тебя устроит такая мачеха?
– Мне все равно – лишь бы его устроила. Только этот песец...
Вскоре Галина засобиралась домой, и Алексей готовно вызвался в провожатые.
– Как интересно вы живете, – сказала Галина нам на прощание, проницательно приняв меня за не совсем чужого человека в этом доме.
– Приходите! – сказала Улитка. – Приходите, я вас нарисую, – и я услышал, как про себя она добавила: «С песцом».
Алексей долго не возвращался, и мы решили, что они пошли в кино. Все складывалось как нельзя лучше. Не дождавшись Улиткиного отца, я уехал.
– Она ему не понравилась, – позвонила мне Улитка на следующий день. – Он говорит, что дома у него есть лучше. Представляешь? Зачем тогда приехал, напрягал нас? Ну и папаша... Дон Жуан...
– Полный песец, – сказал я.
– Что?
– Прости, нечаянно вырвалось...
– Надо найти ему другую невесту, помоложе. Я его все равно женю и привезу в Ленинград. Он нам поможет построить дом. Он же все умеет. Я с ним говорила – он согласен. Только ноет: «А куда я дену свои железки?» Он там с работы натаскал всякого металлолома – жалко оставлять. Я говорю – привезешь с собой. Он сразу успокоился. Он только в субботу уедет. Еще два дня. Найди кого-нибудь, я тебя очень прошу. У тебя же был еще кто-то...
– А тут что, финиш? – спросил я.
– Они вроде условились о свидании, только он не хочет идти.
– Пусть сходит, может, со второго раза она ему больше понравится, – брать на себя ответственность за вторую неизвестную мне невесту я больше не хотел.
На свидание Галина не пришла, и Алексей, подождав, по словам Улитки, минут десять, радостно побежал домой. И лишь после отъезда Алексея я узнал, что в тот день у Галины умер отец, и она послала вместо себя свою верную подругу, так как у нее не было Улиткиного телефона, но подруга то ли не узнала Алексея, то ли пришла слишком поздно. И пока еще целые сутки Алексей был в городе, Галина звонила моим друзьям, чтобы найти меня – только я один мог снова связать концы этой веревочки, но, странное дело, меня не нашли. Потом я узнал, что Галина плакала в трубку: «Умоляю, сделайте что-нибудь!» Будь у нее время, она бы встала на рельсах и остановила поезд, увозивший ее Алексея.
Так я стал Галининым врагом, разрушителем ее счастья, а Улитка меня утешала:
– Не переживай, ты ни при чем. Это судьба. Ему нужна другая тетка.
Я же испытал наконец на себе, что значит устраивать чужие судьбы, весь, так сказать, сарказм русской поговорки: «Чужую беду руками разведу». Хотя мне лично эта история была скорее на пользу. Да, я обрел большую уверенность – ведь это ко мне обращалась Улитка, строя свои планы на будущее.
XVIII
– Я соскучилась, – звонила она мне.
– Тогда я вечером приеду.
– Давай. Только у меня народ будет. Лилька придет с подругой, потом еще кто-то, краснодеревщик придет – он взялся реставрировать мои стулья.
Вечером действительно набежал народ, большей частью мне неизвестный. Краснодеревщик оказался молоденьким круглоголовым блондинчиком, мастером-преподавателем в ПТУ, после армии, неженатым, пишущим стихи – Улитка обещала ему, что я их посмотрю; «кто-то» был чернявым тридцатилетним увальнем, закончившим юрфак, но нигде не работавшим, Улитку он знал давно и пришел к ней, чтобы обговорить деловое сотрудничество: она пишет картины, он их сбывает, кладя в карман десять процентов комиссионных, – повеяло первым рыночно-кооперативным ветерком, тут и там стали открываться выставки с приподнявшим голову авангардом, и юрист сколачивал круг художников, на которых можно было сделать ставку; гигантская смазливая Лилька, прибывшая в город из провинции, чтобы стать кулинаром, уже бросила под воздействием Улитки свой техникум и теперь рассчитывала попасть в ночное варьете ресторана «Нева», где работала ее подруга, которую она привела. На вид подруге было лет восемнадцать, маленькая ушастая головка на высокой шее с профессиональным балетным поставом, подругу звали Леной, и, как мне успела нашептать Улитка, она собиралась снять квартиру, чтобы зарабатывать на мужиках, прежде всего на иностранцах – то бишь «фирме». «Она пришла у меня деньги в долг просить, – сказала Улитка, – а я ее отговариваю. Она думает, мне жалко – а мне ее жалко. Нельзя так начинать – потом уже не поправишь. А она думает, что заработает, оденется и снова станет чистенькой».
