Александр Сосновский - Лики любви. Очерки истории половой морали
Уже с XII в. католическая церковь принялась торговать отпущением грехов, пресловутыми индульгенциями, которые предусматривали расценки на совершение любого проступка или даже преступления. Подделка документов стоила 7 гроссов, продажа должности — 8 гроссов, нарушение тайны исповеди — 7 гроссов, противоестественная связь с близким родственником — 5 гроссов, изнасилование — 6, причем изнасиловать женщину или девушку, возвращающуюся из церкви, стоило дороже, потому что она считалась в этот момент безгрешной и особо вожделенной для дьявола. Немудрено, что народ облек свой взгляд на церковь в метких поговорках и обличительных насмешках: «У монахов только одно считается грехом — отсутствие денег», «В монастыре Можно делать все, что угодно, лишь благочестие не приносит пользы», «Три вещи привозишь обыкновенно из Рима: нечистую совесть, испорченный желудок и пустой кошелек». Повсюду звучали сатирические куплеты, вроде этого: «Прелюбодеи, сводники, блудницы и доносчики! Стекайтесь в Рим скорей, здесь вы будете богаты!.. » Образы блудливой монашки и сластолюбивого попа-чревоугодника постоянно присутствуют в хрониках и художественных произведениях эпохи Ренессанса.
Не отказывая себе в сочном, грубоватом юморе, когда дело касалось обличения пороков других, обыватель тщательно (а иногда и тщетно) охранял добродетельность собственных жен и дочерей. Характерны в этом отношении обычаи, связанные с бракосочетанием, в частности ритуал освящения брачного ложа. Подразумевалось, конечно, не место отдыха после трудов праведных, а своеобразный семейный полигон, «мастерская любви», дабы на ней покоилось благоволение божие, дабы из нее выходили желанные наследники и здоровые продолжатели рода. Жених и невеста вступали в «мастерскую любви» торжественно, в присутствии свидетелей. Брак считался заключенным, когда они накрывались одним одеялом. «Взойдешь на постель и право свое приобретешь», — гласит старинная немецкая поговорка. Позор и поношение ожидали невесту, не сохранившую для своего мужа вирго (девственность). В Нюрнберге не прошедшая испытания новобрачная должна была наутро отправиться в церковь с соломенным венком на голове, толпа выкрикивала в ее адрес оскорбления, обзывала «испытанной девкой», забрасывала несчастную отбросами. В Ротенбурге эпитимия состояла в том, что совратитель или любовник три воскресенья подряд возил несчастную на тачке по городу, вымаливая у горожан прощение.
Столь суровые наказания породили в качестве ответной меры целую индустрию по фабрикации фальшивой девственности. Аптекари и бакалейщики по сходным ценам торговали различными снадобьями, якобы восстанавливающими невинность. Торговля шла столь бойко и приносила такой доход, что к ней во множестве подключились шарлатаны, псевдоакушерки, странствующие студенты и т. п. Писатель П. Аретино (1492—1556) с большим сарказмом описывает сценку, когда невеста с помощью «обновляющего девственность» средства развеяла все подозрения и прослыла образцом добродетели. Большим успехом пользовались приемы плодоизгнания, тем более что аборт в те времена не возбранялся. Длинный список надежных средств против «задержки кровей» содержал более двух сотен названий. Чаще всего это были настои тех или иных растений: одни довольно слабого действия, другие, наоборот, столь эффективны, что их «нельзя положить даже на постель беременной». Как раз такие-то и пользовались наибольшим спросом и доверием. К ним относились, например, пораженная головней рожь, некоторые виды розмарина19 и др. Розмарин звался среди специалистов не иначе как «пальма девственности»; растение было утешением и надеждой стремившихся предохранить себя девушек. Хозяйки разводили и заботливо пестовали деревца у себя в садике, надеясь на их чудодейственную силу. Женихи и мужья, конечно, догадывались о махинациях и, не желая оставаться в дураках, тоже пытались применять знахарские методы. Если хотели удостовериться в целомудрии своей избранницы, то предлагали ей выпить раствор растолченного гагата20. Предполагалось, что если она «выпьет эту воду и с ней ничего не случится, то она невинна, если же она сразу после этого захочет помочиться, то она уже не девушка». Понятно, что искушенные развратницы быстро раскусили нехитрый фокус и умело пользовались простодушием мужчин.
Вместе с тем требования добрачного целомудрия не являлись всеобщей универсальной нормой. Вплоть до XVIII в. в крестьянской среде сохранялись обычаи «пробных ночей», которые прямо санкционировали добрачное половое общение. Немецкий историк Ф. Фишер отмечает: «Почти по всей Германии, особенно в той части Швабии, которая именуется Шварцвальдом, среди крестьян держится обычай, в силу которого девушки уступают своим ухажерам задолго до того, как они станут мужьями. Но было бы совершенно неправильно думать, что эти девушки лишены нравственности, ничего подобного». В самом деле, деревенская красавица в этом случае не более нарушает приличия, чем ее городская сверстница, позволяющая целовать руку поклоннику. Обычай «пробных ночей» был строго освящен традицией и подчинялся неукоснительно соблюдаемым правилам. До поры до времени любой крестьянский парень может добиваться благосклонности девушки, но лишь только она отмечает своим вниманием одного из них, все остальные должны удалиться в тень. Избранник получает возможность совершать ночные визиты в девичью спальню, поболтать с подругой перед сном, еще более расположить ее к себе. Постепенно их беседы становятся все более оживленными, среди шуток и забав молодые люди незаметно переходят к более конкретным действиям, и наконец девушка разрешает парню физическую близость. «Пробные ночи» длятся до тех пор, пока оба не убедятся, что подходят друг другу, или же вплоть до наступления беременности. После этого парень обязан посвататься, а помолвка и свадьба быстро скрепляют их союз. Оставить беременную девушку на произвол судьбы уже невозможно, ибо родственники и соседи ревностно следят за исполнением обряда. Зато никому не возбраняется разойтись после первой или второй ночи, сославшись на отсутствие симпатии. Репутация девушки при этом не страдала, и вскоре у нее появлялся другой поклонник, готовый начать новый роман. И только в том случае, если «пробные ночи» несколько раз подряд не приводят к браку, девушка может попасть в двусмысленное положение. Молва начинает приписывать ей какие-нибудь скрытые недостатки, и участь девушки становится незавидной. Ф. Фишер добавляет, что «крестьяне считают этот обычай настолько невинным, что часто, когда священник спрашивает их о здоровье дочерей, они, в доказательство того, что те растут и процветают, откровенно и с отеческой гордостью отвечают, что их дочки уже принимают ночных посетителей».
Героический эпос, хроники средневековья, рыцарские романы, песни трубадуров и миннезингеров подтверждают, что сходным по обрядности любовным испытаниям подвергались и благородные особы, даже королевских кровей. В поэме «Кудруна», созданной в XIII в. славный рыцарь заявляет: «Она мила мне тоже, / Я ей служить отважусь и в ратных трудах, и на ложе». / И тут они в любви друг другу поклялись. / Все пары брачной ночи насилу дождались». В легенде о Лоэнгрине испытание Эльзы Брабантской описывается так: «Когда эта прекрасная целомудренная девушка была ночью приведена к влюбленному в нее князю, королева сама сопровождала ее до спальни. Помещение было украшено коврами, кровать блистала червонным золотом и богатыми шелками, одеяла были затканы изображениями животных. Девушку раздели, и рыцарь прижал ее к себе крепко и нежно. Больше я ничего не скажу, лишь добавлю — он нашел, что искал». Историк Э. Фукс приводит документальное подтверждение одного неудачного испытания. В 1378 г. некий граф Иоганн IV Габсбургский в течение полугода пытался доказать свою мужественность перед одной дамой, однако безуспешно. Отрицательный результат был зафиксирован письменно, очевидно, чтобы не уронить достоинств дамы в глазах других соискателей.
Диалектика взаимоотношений в семье нередко бывала еще более трагикомичной и противоречивой. Занимая в браке доминирующее положение, мужчина оставался единственным законодателем, настойчиво защищавшим собственные интересы. Неукоснительно добиваясь целомудрия, привлекая жену за неверность к ответу, муж в то же самое время почти ничем не ограничивал личные вожделения. Из этого противоречия развилось нечто, отнюдь не входившее в идеалы Возрождения, — адюльтер и проституция. Приходится констатировать, что прелюбодеяния во всех своих формах не сошли с исторической арены, а муж- рогоносец и любовник жены остались характерными социальными типами той эпохи. Во многом этому способствовало отношение к браку как к сделке, средству увеличить свое влияние или капитал. Аристократический брак часто бывал чисто условным: иногда молодых даже не знакомили друг с другом, а на парадное ложе рядом с новобрачной восходил уполномоченный представитель господина. В среде ремесленников, цеховых мастеров, купечества материальная заинтересованность тоже всегда стояла на первом месте.
