Эдуард Лимонов - Великая мать любви
* Провинциал. ** Свиные ребра. *** В провинции.
роз. Явился сильный молодой человек, торс разрывал рубашку, и произошел первый скандал... Пам сказала, что молодой человек - конюх, то есть ковбой и бадигард Саймона. Оказалось, что у Саймона три бадигарда.
- Как граф какой-нибудь, - заметил я. - Большой синьор... - Конечно, сказала Пам, - он очень важный человек в Калифорнии.
- Хорошо живут, жертвы Голливуда, - обратился я к вернувшемуся к нам Никите. - Три оркестра. Даже если только посчитать одни spare ribs на тыщу человек... А пиво? А вино? ...Что сказала тебе другая жертва?
- Аргусы ненадолго. Сказать "хэлло" Саймону. Натан плохо себя чувствует.
Я обратил внимание на пару, уснувшую, обнявшись, в тени дерева. Ноги их вторглись в месиво бумажных тарелок и стаканчиков. Ее босая ступня вгреблась пальцами в горку маиса. "Смотри, Никита!"
- Уже нагулялись. С другой стороны, за террасой, я видел, две пары совокупляются. - Никита сам любил совокупляться. Пам была его четвертой или пятой женой, однако он произнес "совокупляться" с ханжеским неодобрением и насмешкой.
- Алкоголь, жирная пища, солнце... Неудивительно, - защитил я совокупляющихся. На меня самого подействовали уже перечисленные три элемента, плюс самосадная марихуана, я выкурил ее не поделившись ни с кем. Я с интересом поглядел на лежащую животом кверху уже знакомую мне беременную. Рука одетого парня обхватывала ее за шею, и хотя они не совершали ничего неприличного, было ясно, что очень скоро совершат. Таз и бедра женщины чуть заметно двигались.
- До какого месяца беременности женщина может иметь секс? - спросил я Пам, смеясь. И я снял тишорт.
- До семи, кажется... - Взглянув в направлении моего взгляда, Пам фыркнула.
Я притянул Джули к себе. Тяжелые, под ее сиреневой тишорт, грозно качнулись шведские груди. - Я хочу домой, Эдвард, - прошептала она. Приличная учительница моя стеснялась всенародных проявлений чувств. Я же пожалел, что не могу поучаствовать в народном гулянии Саймона Нортона в полную силу: выпить еще, еще покурить и затем совокупиться, чтоб в спину грело жгучее калифорнийское солнце. Я опять взглянул на беременную. Парень гладил ей губы рукой. Она еще энергичнее двигала животом, забыв очевидно о том, что голая и лежит открытая сотням взглядов. Я бы совокупился с нею с большим удовольствием, чем с Джули.
- Поехали, ребята, домой, - сказал Никита, почему-то вздохнув. Он тоже поглядывал на беременную. Очевидно, как и у меня, она вызывала у него аппетит. На подобные празднества следует являться одному.
Мы не стали прощаться с хозяином, выбрались из толпы и сели в "тойоту". Пыль на дороге улеглась. Увы, оказалось, что мы покидаем празднество не одни. Впереди то медленно, то истерично катились три мотоциклиста из дружественной Саймону банды. Как осетинские джигиты они то вскакивали на рули мотоциклов, то повисали сбоку, короче эквилибрировали. Они эквилибрировали для наших девушек, ибо желая поговорить, мы с Никитой уселись на заднее сидение. В конце концов, один из типов, бросив мото, прыгнул на капот нашей "тойоты", и улыбаясь, проехал с нами пару витков, все время пытаясь разбить стекло. Бледная Джули в ужасе обернулась к нам с безмолвным вопросом или криком. Никита вытащил из-под сиденья Нам нечто вроде ломика. К счастью тип, продолжая улыбаться, вскоре соскочил с капота, а мы наконец съехали с горы на двухстороннюю асфальтированную дорогу. Сделав несколько прощальных пассажей вокруг нас, мотоциклисты умчались.
- Пьяные или накуренные, - сказала Пам. - Я, честно говоря, думала, что их упражнения плохо кончатся.
Я думал то же, что и Пам. И Никита ответил мне взглядом, что "да". Но мы не признались в этом, как и подобает настоящим мужчинам. Мы заговорили об Аргусе и об отличии его от Саймона Нортона.
Жертв Голливуда я больше не видел. В конце июля, сбежав от Джули, я покинул Калифорнию.
Через несколько лет, взяв со стула в Люксембургском саду оставленную кем-то "Хэральд Трибюн", я обнаружил короткую заметку о смерти Натана Аргуса "сценариста и новеллиста, в возрасте шестидесяти шести лет. От рака простаты".
СТЕНА ПЛАЧА
Рю дэ Лион, ведущая от Лионского вокзала к площади Бастилии, - улица грязная, пыльная, неприятная. Она широка, и могла бы носить звание повыше, авеню например, но никто никогда ей такого звания не даст. Любому планировщику станет стыдно. Ну что за авеню при таком плачевном виде! Только одна сторона рю дэ Лион полностью обитаема - нечетная. По четной стороне, от пересечения с авеню Домэсниль и до самой Бастилии тянулась ранее однообразная каменная колбаса виадука, - останки вокзала Бастилии. Раздувшуюся в вокзал часть колбасы занимало заведение, именуемое "Хоспис 15-20". В нем (если верить названию) должны были содержаться беспомощные долгожители и хронические больные. Сейчас на месте "Хоспис 15-20" лениво достраиваются игрушечные кубики и сферы Парижской Новой оперы. То есть местность все еще плохообитаема.
Я изучил коряво-булыжную старую улицу по несчастью. В первые годы моей жизни в Париже мне приходилось каждые три месяца посещать ту сторону города. На рю Энард помещался (и помещается) центр приема иностранцев. Там, выстояв полдня в очереди, я получал (цвет варьировался в соответствии с тайным кодом полицейских бюрократов) повестку в префектуру для продления recepisse. Живя в третьем, я был обязан тащиться в двенадцатый арондисмант к фликам. Таков был регламент и таким он остался. Flics** нас не спрашивают, куда нам удобнее ходить. Чтобы добраться к ним я мог или "взять" метро до станции Реюйи-Дидро или мог достичь их более коротким путем по рю Фобург Сэнт-Антуан, она с ее мебельными магазинами была веселее, обжитее и чище; и позже повернуть на рю Реюйи, и только. Однако я предпочитал рю дэ Лион. Дело в том, что на рю дэ Лион был магазин оружия.
Оружейных магазинов у нас в Париже немало. Оружие, продающееся в них, одинаково недоступно личностям без паспортов, с легкомысленными бумажками вместо, сложенными вчетверо. И личностям с паспортами оружие малодоступно, верно, однако индивидуум без паспорта воспринимает оружие более страстно. Мне нужно было приблизиться к магазину на рю дэ Лион, набраться сил. Перед тем, как идти к фликам, в унизительную очередь, меж тел национальных меньшинств, стоять среди перепуганных черных, вьетнамцев, арабов всех мастей и прочих (но ни единого белого человека... один раз, заблудившаяся скандинавская старушка, и только!) я шел прямиком к двум заплеванным грязью от тяжелых автомобилей, запыленным
* Вид на жительство. * Флик - полицейский.
витринам тяжелого стекла. Разоруженный, как солдат побежденной армии, я стоял, руки в карманы, ветер в ухо, ибо нечему остановить ветер на широкой рю дэ Лион, и жадно глядел на Смит энд Вессоны, Кольты, Вальтеры, Браунинги фирмы Херсталь, израильскую митральез Узи... "Тир ан рафаль"* ~ хвастливо сообщала прилепленная под митральез этикетка. Очередями, думал я, очередями... ха... Сгустившаяся в стальных машинах сила, власть минимизированная до размеров тесно пригнанных друг к другу металлических мускулов, гипнотизировала меня. Уже отойдя было с десяток шагов, я возвращался, утешая себя гипотезой, что именно сейчас в центре приема иностранцев, пик наплыва посетителей, благоразумнее подождать чуть-чуть, и опять прилипал к стеклу. Нет, я ни разу не вошел в магазин, ибо твердо знал, что ничего кроме ножа не смогу у них купить... С моей рэсеписсэ, без национальности, они мне не продадут и охотничьего ружья. Да мне и не нужно было охотничье ружье, и нож мне был не нужен, у меня было два ножа... Я бы приобрел митральез Узи, если бы имел возможность. И кое-что еще... Я не фантазировал, стоя у витрины, я всегда решительно пресекал свои фантазии в зародышевом еще состоянии... Дальше обладания Узи мои фантазии ни разу не забрались. В детстве, сына обер-лейтенанта (такое звание, я с удовольствием обнаружил, оказалось, было у моего папы в переводе на немецкий. Я прочел в своей биографии, в каталоге немецкого издательства "P.S.", что я сын обер-лейтенанта) меня окружало оружие. Пистолет ТТ, позже отца вооружили пистолетом Макарова, автомат и пулемет Калашникова, я на них даже и внимания не обращал! В одиннадцать лет я гонял по улицам с бельгийским браунингом сосед майор арендовал мне его на день, вынимая патроны. Когда однажды, я помню, мама Рая не возвратилась домой к десяти вечера, задержалась в очереди (за мебелью!), отец сунул в карман пистолет и мы отправились в темноту Салтовского поселка искать маму. Два мужчины. Только в детстве, в той стране на востоке, я немного попринадлежал к власти через обер-лейтенанта папу Вениамина и его пистолет системы Макарова: девятимиллиметровая пуля с великолепной убойной силой плясала в кармане папиных галифе при ходьбе, и не одна, но в хорошей и многочисленной компании. Мы шли по Материалистической улице, в темноте два-три фонаря и под каждым топтались большие зловещие дяди. Но мы не боялись их, с нами была машинка...
